Михаил Кликин - Чистилище. Охотник
Но вскоре пещера как-то незаметно изогнулась – и свет исчез.
Зато усилилась вонь.
Дылда каждый свой шаг проверял костылем. Автомат висел у него на шее, и он был готов в любую секунду выдать длинную очередь, чтобы отогнать тьму вспышками выстрелов.
Под ногами что-то хрустело.
Над головой порой слышались какие-то звуки – он заставлял себя думать, что это возятся летучие мыши, и старался не обращать на них внимания.
Подземный ход всё тянулся и тянулся, и в какой-то момент Дылда уже стал сомневаться, правильно ли он поступил, отправившись в столь тяжелое для него путешествие. Что, если вернуться назад он уже не сможет? Будет долго и мучительно умирать во тьме. В провале хоть был солнечный свет, и свежий воздух, и дождевую воду можно было собирать. А здесь – как в могиле.
Когда отчаянье сделалось невыносимым, остановившийся Дылда вдруг заметил свет впереди. Это придало ему сил, хотя секунду назад он думал, что не сможет продвинуться дальше и на пару метров.
Он сделал восемь шагов, опираясь на свой костыль.
И вдруг мутное световое пятно мигнуло.
Дылда замер, не понимая, что это может означать.
Вот опять…
Он застыл, слыша стук своего сердца. Медленно привалился плечом к стене. Осторожно выпустил костыль. И тихо взялся за автомат обеими руками.
Впереди кто-то был.
Свет пропадал, когда неизвестный перекрывал его своим телом.
Может, это кто-нибудь из отряда? Искали пропавшего товарища, нашли дыру в земле, спустились в нее…
Или это зверь?
Или мутант…
Дылда боялся дышать, ждал. Ствол автомата был направлен вперед – нацелен точно в мутное светящееся пятно. Палец лежал на спусковом крючке.
Негромкое ворчание, раздавшееся в темноте, едва не лишило его чувств.
А потом тьма колыхнулась. Он почувствовал отвратительный запах. Кожей ощутил движение воздуха. И поддавшись страху, со всей силы нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрелов оглушил его.
Короткие вспышки осветили нечто живое и проворное, рванувшееся ему навстречу по узкому подземному ходу.
Это был не человек и не зверь.
Жуткая тварь, не похожая ни на что виденное Дылдой ранее, раззявила пасть, полную острых зубов, и тонко запищала.
Дылда был уверен, что несколько пуль попали муту в голову.
Но пронзительный писк не прекратился, только стал еще громче, еще невыносимей.
А потом черная тень бросилась грудью прямо на выстрелы и одним ударом разорвала несчастного Дылду пополам.
28
Поздней ночью отяжелевшая Ламия выползла из своего логова.
Голод унялся, но она знала, что так будет недолго.
Повалявшись в мокрой траве, Ламия помчалась к болотам. Там она искупалась в жиже, наглоталась тины. Возвращаясь к пещере, она заметила в отдалении сонную цаплю, стоящую в камышах. Подкралась к ней ближе, припадая к земле. Легко скакнула вперед метров на десять, пришлепнула птицу лапой – только перья полетели.
Ламия чувствовала себя прекрасно. Но вместе с тем что-то мешало ей. Она изменилась. И какое-то новое, не знакомое ранее чувство куда-то гнало её. У нее появились необычные желания – найти еще одно убежище, поближе к еде, натаскать туда живой пищи, устроить там теплую лёжку. Это чувство, а вовсе не голод, и разбудило её чуть раньше срока…
Ламия, пофыркивая, обошла знакомую округу, почти не изменившуюся за время её спячки. Низко приседая, она оставила метки под деревьями и камнями.
А утром, когда солнце стало пригревать по-настоящему, к ней вернулся голод.
Ламия без труда отыскала след ночной жертвы, попутно слизнув длинным раздвоенным языком ягоды из пахнущего огнем котелка. Через пару минут она была на месте, пропитавшемся человеческим запахом. Ламия как взбесилась, рыская по истоптанной людьми лужайке, – проглотила окровавленные бинты, разрыла остывающее кострище, сломала растущее неподалеку дерево.
Голод терзал её.
Она взбежала на каменистый склон, замерла там, вытянув нос по ветру. Ей не нужны были глаза, чтобы видеть след людей, – она чуяла его.
Но в какую сторону бежать?
Инстинкт подсказывал Ламии, что еду надо искать в проверенных местах. И она, тихо ворча, кинулась по следу людей, ловя ноздрями волнующий запах крови.
Ламия бежала от моря – туда, где раньше всегда находила пищу.
Туда, где лежали тела расстрелянных охотников.
29
Иван Рыбников и Вова Самарский, кряхтя, взвалили на сруб очередное бревно. Крепить его они не стали – не дом строили, а всего лишь ковчег.
Внутри небольшой бревенчатой коробки лежала разделанная и уже попахивающая туша убитого в деревне мутанта, а также всякая мелочь, встретившаяся охотникам на пути и не сумевшая от них спастись: заяц-беляк, куница, две куропатки и гусь. Для первого «стола» – вполне достаточно.
Сложенный из стволов сруб должен был защитить угощение от местных хищников и падальщиков, в первую очередь от волков и песцов. Если бревен поблизости не оказывалось, то ковчег делали из крупных камней или любого другого подходящего материала. Ламии не составляло труда разломать сооружение, внутри которого для нее была оставлена еда. Пожалуй, только медведь мог разорить подготовленный охотниками «стол». Но медведи не уживались с мутами – так что встреча с ними была большой редкостью.
Ковчег не только защищал жертвоприношение от зверей леса и тундры. Он также сохранял мясо, закрывал его от прямых солнечных лучей. В каменном или бревенчатом строении, прикрытом ветками, всегда было чуть прохладней, чем снаружи. Ламия хоть и не брезговала подгнившей падалью, но свежее мясо, кажется, нравилось ей больше.
– На втором столе надо оставить что-нибудь живое, – сказал Максим Шуманов, знающий о повадках Ламии больше, чем кто бы то ни было.
– Капканы у Лёвки, – отозвался Иван. – Поставим на ночь. Петли сделаем. Кто-нибудь попадется.
– На моей первой Охоте, помню, был случай, – проговорил Максим, укрывая стены ковчега мхом. – Я тогда еще ребенком был. Брат меня с собой взял – так вышло, что охотников не хватало, вот и пришлось заменять…
– Я помню тот год, – сказал Вова Самарский. – Меня тоже звали. Но потом передумали. Я тогда сильно обиделся.
– Ага, – кивнул Максим. – Так вот: на третий день Охоты мутировал Женька Полухин. Помните такого?
– Помню, – Вова кивнул. – Отец Марины, да?
– Он самый… Мутировал вечером, да так быстро, что мы ничего понять не успели. Хорошо, что он уже пристегнулся. В общем, связали мы его кое-как и решили оставить Ламии – живого. Рано утром проснулись и повели через луг к «столу». Я шагал первый, дразнил его, чтобы он шел за мной и не отвлекался. Как сейчас помню: руки у него на всякий случай были отрублены, а за собой он тянул здоровенные такие каменюки… Борозды от них, кажется, и сейчас не затянулись…
