Родник холодный (СИ) - Панкратов-Седой Борис
Левка, с максимальной серьезностью сказал ей, что все понял, и что будет делать все, как она сказала. Она попросила его все повторить. Он повторил.
Место на карте, куда показала мотоциклистка, оказалось Медицинским Пунктом Полка, куда и определили Левку по службе. Левка не был настолько глуп, что бы подумать, что «красные» из Москвы, каким-то магическим образом могли управлять и такими вещами. Он решил, что это просто удача, но одновременно проникся, в который раз, мыслью — «как же у них, сука, все гладко выходит», но вспомнил тут же — «нет, не все, нет, не все у них так гладко — ртуть-то, сука, ушла из совхоза».
Жирную свинью — Одноглазого Чили Левке ни разу не было жалко, как и всех остальных, кто держал Левку за чмо пидальное, унижая его всяких раз, при удобном для них случае. Ничего, ничего, пускай, пускай! Левка стерпит, Левка не гордый. А только так выходит, что вертел их всех Левка на своем причинном месте; вертел и еще вертеть будет!
А когда увидел Левка Одноглазого Чили — мозгами растекшегося по столу бывшего председателя правления совхоза, тогда подумал про себя коротко: «А ты как думал?!»; и на секунду испугался, что кто-то из собравшихся тогда, вокруг трупа, смог заметить легкую его ухмылку, скользнувшую по губам.
Этим утром Левка, как было условлено с мотоциклисткой — поставил мелом розового цвета знак на стене курилки, что означало — «след обнаружен».
Бекас сказал:
— Есть розовая полоска мелом на стене.
— Отлично! — воскликнула Валентина, — Значит ртуть точно в Осколе, как я и предполагала, и теперь — это уже не предположение — ртуть там! Это просто отлично, Бекас!
— Послушай, — сказал Бекас, — я все понимаю — эту вашу конспирацию, и эти ваши режимы секретности, и совершённой секретности, и все вот это, но не пришло ли время тебе объяснить мне, как мы узнаем, когда пойдет ртуть из Оскола? У вас одни правила, а у нас другие — когда группа идет в рейд в Зону — каждый имеет право голоса. Не пора ли приоткрыть карты, которые у нас имеются на руках?
— Я не люблю, когда меня держат за болвана, в старом польском преферансе. — улыбаясь сказала Валентина.
— Че-е-его? — не понял Бекас юмора.
— Это фраза из одного старого фильма про разведчиков.
— Ах, из фильма! Ага. Надеюсь, что в том кино все хорошо закончилось.
— Ну, что ж ты пожалуй и прав — время раскрыть карты пришло. Но и ты имей ввиду, что «Центр» не сообщает мне всех подробностей, а только то, что они считают нужным.
— Я ж говорю, что понимаю — конспирация и все такое. Хорошо — к черту подробности!
— Расклад такой. Тебе уже понятно, что органам контрразведки «Центра» удалось взять под оперативный контроль принимающую сторону канала поставки на той стороне. — Валентина показала себе за спину в неопределенном направлении — «где-то там» взяли под контроль.
Бекас подумал: «И с чего это мне должно было быть понятно? Мне это совсем не было понятно». И он промолчал.
— Как и что — не спрашивай — я не знаю. — продолжала Валентина, — Возможно работает наружное наблюдение, возможно удалось завербовать информатора, возможно внедрить своего агента. Не знаю. Все, что знаю — мне приказано быть готовой к приему сообщений дважды в сутки.
Вероятно, как только на том конце канала поставки, происходит то, что «Центр» отслеживает: окно для приема поставки открывается — например, приходит в движение определенный транспорт, по определенному маршруту, отслеживаемый наружным наблюдением; или происходит какое либо иное движение; в конце концов — если приходит сообщение от информатора — мне передадут шифровку об этом. Тогда мы и должны быть в полной готовности для засады.
Вот в этом последнем сообщении, «Центр» сообщает, что поставка, с большой долей вероятности, будет осуществляется в бронированном автомобиле типа инкассаторском. Предыдущие поставки осуществлялись именно так. Ну, тут у «Центра», скорее всего, работает завербованный информатор, или внедренный агент, чем наружное наблюдение — это я уже домысливаю. Что за бронированный автомобиль такой — понятия не имею. — пожала плечами Валентина.
— Я знаю. Есть у них такой. Видел. — сказал Бекас.
— Инкассаторский броневик?
— Да, именно.
— Вот его и надо будет ждать.
— Окей, ждем-с. — сказал Бекас и добавил официальным тоном, — Операция «Охота на броневик» вступает в решающую фазу.
— Нет, такое название не годится. В операции никогда не назовут субъекта, или объект своим именем.
— Тогда, охота…, охота на…, охота…
— Охота на бобра. — сказала Валентина.
— Бобра? — удивился бекас.
— Буквы «б» и «р» совпадают в обоих словах — так проще запомнить ассоциативно.
— Точно! — сказал Бекас и щелкнул пальцами — Охота на бобра!
Что бы занять себя чем-то, Бекас пошел осмотреть внимательнее их временное пристанище.
В соседней комнате потолок был провален, и не было больше половины досок на полу, а те которые были — не внушали доверия. Только русская печь стояла, как не подвластная никакому времени — целая, крашенная белой краской сверху, рыжей снизу на высоту колена — хоть сейчас топи.
На чердаке он обнаружил стопки газет, перетянутые бумажным шпагатом; разбросанные повсюду номера журнала «Роман-газета» за пятидесятые и шестидесятые годы; велосипедную шину; сушеные травы висящие на протянутой от угла до угла медной проволоке; потрескавшиеся от времени широкие охотничьи лыжи; три удочки и рыболовные снасти к ним; рулоны обоев; две тяпки; на грубых не тесанных деревянных полках — пустые стеклянные банки и стеклянные литровые банки с семенами, покрытыми сверху слоем пыли, как и все, что было на чердаке. Журналы и газеты, возможно, что все и были прочитаны до последней страницы, но семенам в стеклянных банках уже не суждено было упасть в землю.
Бекас взял лежавшую рядом с банками стопку бумаг, перетянутую такими же шпагатом, как и газеты. Истлевший от времени шпаг рассыпался в его руках, и на пол веером посыпались сложенные вчетверо, грязные на сгибах и белые внутри, листы бумаги, оказавшиеся письмами. Бекас поднял одно из них, быстро пробежал сточки глазами, выхватывая фразы:
«Здравствуй, милая Катюша!
Получил от тебя два письма, за которые очень благодарю…
В первых строках своего письма хочу сообщить, что я жив и здоров…
… если счастлив буду, то приду домой. Пока жив, не могу гадать, что будет дальше…
Эх, если бы мне удалось взглянуть на тебя хотя бы одним глазком…
Будь уверена и не теряйте надежды, что мы обязательно встретимся…
Жить под ярмом немцев наша Родина не будет…
Несколько слов о себе. Сейчас ответственности еще больше прибавилось в моей работе. Занимаю должность командира дивизиона. Хотя работа для меня нова, но с работой справляюсь. В деньгах буду вам помогать побольше…
Катюша, не затрудняй себя на огороде, как можно больше старайся отдыхать. Поцелуй за меня маму…
Если можно, вышли мне бандеролью учебники: „Неорганическая химия“, „Физика“ — за все классы. Очень они мне нужны. Закончим войну, пойду в 10-й класс…»
В самом низу письма Бекас прочитал дату: «второе-ноль-восьмого-тысяча-девятьсот-сорок-четверного».
Бекас собрал все письма, сложил те из них, которые развернулись, уложил письма стопкой на то место, откуда их взял.
Он спустился с чердака обратно. Валентина сидела все так же за столом и просто смотрела в окно через пулеметный прицел. Она услышала, как вошел Бекас, не обернулась и вдруг окликнула его:
— Бекас?
— Ау?
— А ты песни знаешь какие-нибудь?
— Какие песни? Для чего?
— Для души, какие ни будь, знаешь?
— А-а-а в этом смысле! Не-а — у меня слуха нет и на стихи памяти — все кусочками только, обрывками.
— Жаль. — сказала она, рассматривая дорогу через прицел пулемета.
И вдруг Бекас услышал, как она тихо запела, прижавшись щекой к прикладу пулемета:
«На речке, на речке, да, на том бережочке
