Андрей Валентинов - Флегетон. Созвездье Пса. Омега
Стоял апрель, и мы сняли шинели, и самые смелые уже рисковали купаться в море. Наш отряд был, в основном, офицерский, жили мы дружно, но я скучал по своим и потому рад был услышать приказ о своем возвращении в Воинку.
Честно говоря, к радости примешивалась и тревога, было обидно потерять свои штабс-капитанские погоны из-за двух мерзавцев. Но в Воинке меня вызвали к какому-то незнакомому генералу, и тот сообщил, что мое дело прекращено по личному распоряжению командующего, я восстанавливаюсь в прежней должности и возвращаюсь в наш отряд.
20 апреля я сделал очередную запись в моем дневнике. В этот день я принял роту от поручика Успенского, помирился со штабс-капитаном Дьяковым и выслушал делегацию юнкеров, которые на этот раз лично выразили полную поддержку моему поступку. Тем дело и закончилось. За те недели, пока я был в отряде Выграну, у нас ничего особого не произошло. Мы стояли на той же ферме в Воинке, и штабс-капитан Дьяков в меру возможностей проводил обучение нашего пополнения. Нам прислали еще три десятка весьма подозрительных пленных, от которых я бы на месте штабс-капитана попытался все же как-нибудь избавиться. Но наш штабс-капитан на все мои, да и не только мои, доводы отвечал, что в отряде нужен каждый штык. По этому вопросу спорить с ним было бесполезно.
Итак, у нас в отряде шла тихая, почти что мирная жизнь, зато в Крыму за эти недели изменилось очень многое. О назначении Барона главкомом Вооруженных сил Юга России я узнал еще в отряде подполковника Выграну, но тогда мы только удивились – нам было не до политических дискуссий. Повторюсь – Барона мы совсем не знали, так как он воевал вначале у Царицына, а затем сменил Май-Маевского. Впрочем, ежели боем у Токмака мы обязаны его стратегическому таланту, то радоваться было нечему.
Яков Александрович по-прежнему командовал корпусом, который был теперь переименован в Крымский. Всем нам, участникам зимней обороны, были обещаны памятные медали, каковые нам выдали уже осенью. Впрочем, теперь зиму вспоминали редко: в Крыму царила большая политика, а понаехавшие сюда генералы могли бы организоваться в Отдельный Генеральский-батальон. Во всяком случае, такого количества лампасов я никогда не видел ни до этого, ни после.
Прибыло и войск. С Кавказа эвакуировались остатки Добрармии, и наши скромные погоны с вытертым золотом затерялись в калейдоскопе петлиц и нашивок новой гвардии – господ марковцев, алексеевцев, корниловцев и дроздовцев.
Приходится прерываться. Закружилась голова, а с левой рукой творится что-то неладное.
23 апреля
Вчера вечером меня опять скрутило: голова кружилась, в затылке ныло, а левая рука начала дергаться самым непотребным образом. Впрочем, к утру все прошло, и теперь я снова вполне здоров.
Днем я вновь зашел в военно-историческую комиссию наших славных «дроздов». Володя Манштейн развивал грандиозные планы написания истории дивизии о двух десятках томов с приложением корпуса документов такого же объема. Я порадовался этакому энтузиазму и подумал о том, что историю Сорокинского отряда писать некому. Разве что поручик Успенский сподобится. Но он в отряде только с весны 19-го. Из тех, кто вышел с подполковником Соркиным из Ростова, я остался один.
Впрочем, я не мог удержаться, и задал «дроздам» вопрос, который их чрезвычайно шокировал. Меня интересовало, насколько справедлива услышанная мной год назад история о высадке дроздовцев в Крыму. Ее рассказал, помнится, прапорщик Немно, ездивший незадолго до моего возвращения в отряд по личным делам в Севастополь.
Так вот, господа дроздовцы, высадившись на Графской пристани, первым делом устроили облаву на всех штатских в округе, забирая тех, кто был, так сказать, призывного возраста, в рекруты. Вслед за этим, они окружили редакцию «Севастопольских ведомостей» и взяли всех находившихся там в плен. Пленники, невзирая на пол и возраст, были выпороты, после чего «дрозды» направились на вольную охоту в город, за часами и кошельками.
Генерал Туркул, услыхав сие, поспешил заверить меня, что ничего этого не было и быть не могло. А ежели что-то было, то не с дроздовцами. Ну , а если и с дроздовцами, то было не так или не совсем так. При этом Володя Манштейн как-то странно хмыкнул, а остальные присутствующие потупились.
Затем мне была предложена дроздовская версия этих событий. Облава, действительно, имела место, но не по всему городу, а только в Морском саду. И ловили не штатских, а укрывающихся от мобилизации офицеров.
Редакцию, действительно, выпороли, но это была не редакция уважаемых «Севастопольских ведомостей», а один-единственный редактор какого-то местного радикального листка, известного мерзкими пасквилями против «цветных» войск.
Генерал Туркул специально пояснил, что «цветные» войска, то есть носившие форму разных цветов, – это лучшие, старейшие части Добрармии, и клеветать на них грех.
К тому же было добавлено, что дроздовцы редактора не пороли. Пороли его, по его собственному свидетельству, некие офицеры в золотых погонах, а вовсе не в малиновых.
При этих словах Володя Манштейн вновь хмыкнул, а полковник Колтышев рубанул, что это была провокация, и что эта штатская сволочь выпорола сама себя.
Покончив с севастопольским вариантом унтер-офицерской вдовы, Туркул заключил, что грабежи действительно были, но ограничились лишь конфискацией золотых часов у одной почтенной дамы. Виновные были лично им, генералом Туркулом изобличены и преданы военно-полевому суду.
Позабавившись таким образом, мы заговорили на куда более серьезную тему. Кто-то из «дроздов» задал непростой вопрос: имела ли смысл сама наша крымская эпопея?
Речь шла, конечно, не о необходимости борьбы с красной сволочью. Но сам Крымский плацдарм, наша «бутылка», настолько неудобен в стратегическом отношении, что целесообразнее, по его мнению, было все же удержаться на Кавказе, и оттуда весной 20-го начинать сначала. А может быть, стоило из Новороссийска уходить прямо за границу, чтобы через полгода высадиться на Дону и Кубани, где мы всегда находили поддержку.
Ему тут же возразили, правда, в основном, с нравственной точки зрения. Володя Манштейн сказал, что мы обязаны были драться на любом клочке России, а не отсиживаться, ожидая удобного момента. Туркул напомнил, что все попытки удержаться на Кавказе зимой 20-го были неудачны, а десант на ту же Кубань летом был и вовсе провальным – господа казаки не поддержали генерала Улагая. Хотя, конечно, добавил он, крымская «бутылка» – заранее проигрышный вариант, который лишь затянул нашу агонию на год, и в этом понимании действительно не имел смысла.
Тут я вмешался. Дело в том, что мне самому приходилось думать о значении нашей крымской обороны, и в Крыму, и здесь. И я позволил себе не согласиться с Туркулом.
Тогда, зимой 20-го, мы дрались в Крыму, защищая собственные жизни. Иной цели, вообще-то говоря, у нас не было. Позже, с апреля, когда остатки Добрармии эвакуировались из Новороссийска, появилась смутная надежда нп создание нового антибольшевистского плацдарма или – это мы вспоминать на любили – на почетную капитуляцию. Ничего из этого, как известно, не получилось. Но теперь, через год, наша борьба в безнадежном крымском тупике выглядит иначе.
Зимой 20-го красные, раздавив наши армии, начали готовить то, ради чего они затеяли российский ад, – свою излюбленную Мировую Революцию. Как первый, но очень важный этап, планировался поход в Европу, пролетарии которой, несмотря на миллионные субсидии Коминтерна, не спешили подниматься на борьбу с «буржуями». А посему в апреле трехмиллионная армия уже стояла на польской границе. Дальнейшее известно: приказ «на Варшаву! На Берлин!» и красный потоп, захлебнувшийся у Вислы. И наш Крымский плацдарм видится уже не бутылкой, а капканом, который не пускал несколько большевистских армий в Европу. Тогда, на Висле, был дорог каждый солдат, и, может быть, мы, отвлекшие не самые худшие силы Рачьей и Собачьей, дали возможность коннице Пилсудского и танкам Фоша опрокинуть орды Тухачевского и погнать их вспять. Кто знает, может, наши атаки в таврийских степях соврали Ее Величество Мировую Революцию. Или, по крайней мере, здорово этому помогли.
А раз так, то Яков Александрович, удержавший зимой Крым, вполне может быть назван, наряду с Пилсудским и Фошем, спасителем Европы от коммунистического рая с бесплатной селедкой.
Со мной согласились, но Туркул добавил, что главные бои за Крым произошли все же в апреле, когда в Севастополе уже сидел Барон, а на фронте совершала свои очередные подвиги Дроздовская дивизия.
Я не стал спорить – генерала Туркула в этом вопросе не переубедишь. Об апрельских боях надо писать отдельно. Я их тоже не забуду. Правда, «дрозды» тогда были под Хорлами, а наш отряд все там же, у осточертевшего всем нам Сивашского болота.
