Алексей Гравицкий - Путь домой
Я поднялся. Поежился. Адреналин потихоньку уходил, возвращались обычные ощущения. Стало холодно.
— Надо идти. — Голос мой прозвучал настолько бесцветно, что я сам его не узнал.
— Куда?
Я мотнул головой в сторону поля. Там, за высоким высохшим и заиндевевшим бурьяном, были дома. Раз есть дома, значит, есть люди. Должны быть.
— Надо лопату попросить и похоронить немца.
Звездочка кивнула, соглашаясь. Хорошо хоть не спорит. Я зашагал через поле к далеким домам.
— Сережа, — окликнула Звезда.
— Ну что еще?
— Яна, — напомнила моя тайская спутница.
Черт! Я почувствовал, как начинают гореть уши. Забыть про любимую женщину было верхом свинства.
Яна сидела там же, у светящейся стены. Она сильно побледнела, лицо приобрело зеленоватый оттенок. Девушку больше не рвало, но потряхивало. Не то от холода, не то от пережитого стресса.
На нас она не посмотрела, даже когда мы подошли вплотную. Взгляд девушки был прикован к телу немца.
— Он умер? — спросила Яна едва слышно, не отводя глаз от мертвого Штаммбергера.
— Умер.
— А говорили, что он не умирает, — всхлипнула Яна.
— Все умирают, — отрезал я. На место разрывающей грудь боли, страхов, противоречий и угрызений совести пришла ледяная апатия. — Идем.
Я помог Яне подняться и повел к деревне или поселку. Пес его знает, что там было за полем.
Звездочка шлёндрала следом. Куртёшку застегнула под самый нос. Я ее понимал: похолодало дико. Похоже, мы перепрыгнули куда-то севернее. Яна, несмотря на то, что я ее обнимал, ежилась и подрагивала.
Дома за полем выглядели темными и ветхими. Для меня, москвича, не дома даже, а домишки, избёнки. Типичные для российской деревни. Эх ты ж Русь моя обветшалая, кособокая.
Огни не горели. Дыма видно тоже не было. Деревня, или поселок — я в них не разбираюсь, — выглядела брошенной, безжизненной.
Я подошел к ближайшей хате, постучал в дверь, ни на что особенно не надеясь. Ответила тишина. Мертвая деревня?
В тишине, добавляя жизни, заскрипели половицы. Я постучал снова. Внутри закхекали, прочищая горло. Судя по тембру — мужчина. Впрочем, долго гадать не пришлось: не прошло и полминуты, как дверь отворилась. Легко, без звука. Хотя, оценив обшарпанность дома, я ожидал услышать дикий скрип.
На пороге стоял мужик лет пятидесяти. С простой рожей, на которой внешняя суровость скрывала внутреннее добродушие. Суровости добавляли нестриженные усы и борода. Крепкий. В простых штанах, рубахе и накинутом на плечи посеревшем армейском бушлате. Еще советском, с пятиконечными звездами на пуговицах.
— Здравствуйте.
— И тебе не хворать, — кивнул мужик.
— Мы не местные, — начал я.
— Я заметил, — усмехнулся мужик. — Местные ко мне без стука заходят. И потом, я здесь всех знаю, а твоя фотография мне незнакома. Откуда будете?
— Издалека. А это что за место?
— Коровий брод, — просто ответил мужик.
Видимо, непонимание отразилось у меня на физиономии в полной мере.
— Свердловская область, городской округ Асбест, поселок Белокаменный, — официально отчеканил хозяин.
Свердловская область? Вот тебе и перенеслись севернее.
— Так ты-то откуда будешь? — повторил вопрос мужик.
— Долгая история.
Он отступил в сторону, открывая проход.
— Заходи, расскажешь.
Я замялся, посиделки в мои планы вроде бы не входили. С другой стороны, куда нам теперь спешить? Да и Штаммбергеру торопиться уже некуда.
— Давай швидше, а то девки твои совсем околеют.
Я решительно вошел внутрь.
В доме было жарко. Печь уже не горела, но протопили ее знатно. Помимо печи, в комнате обнаружился стол у окна, пара лавок, несколько табуретов и вешалка на стене у входной двери. Мебель была простая, но так, судя по светлым и темным прямоугольным пятнам на полу, было не всегда. Просто башковитый хозяин избавился от лишней рухляди. Выкинул все ненужное.
От прошлой жизни осталась лишь проводка, розетки, выключатели да абажур с пустыми патронами под потолком.
Еще больше разумного минимализма меня поразила чистота. Изба была вычищена. Ощущение того, что дом старый никуда не девалось, но в этом старом доме не осталось ни грязи, ни пыли — ничего, что напоминало бы о тридцати годах без уборки.
На столе стояла наполовину сгоревшая свеча. В красном углу аккуратно висели потемневшие иконы Божьей Матери и Николая Чудотворца.
В другом углу с потолка свисали гирлянды мелкого репчатого лука и сушеных грибов.
Яна почти перестала дрожать. Звездочка с интересом осматривалась в непривычной обстановке.
— Веришь? — кивнул я на иконы.
— Когда надо, бог есть, — просто ответил мужик.
Он повесил бушлат на вешалку и прошел к столу. Сел во главе, указал на пустые лавки.
— Садитесь.
Я принял приглашение. Звездочка последовала моему примеру. Яна чихнула. Хозяин поглядел на нее внимательно. Протянул руку, подхватил с подоконника мутный от времени граненый стакан и хлопнул им по столу.
— Там в углу, под рогожей, пизирёк, — обратился он к Яне. — Накапай себе. Для здоровья.
Яна послушна прошла в указанном направлении, откинула грубую ткань. На лице девушки проступило удивление. К столу она вернулась с огромной, литров на пять, бутылью. Внутри плескалось что-то мутное.
— Что это?
— Микстура, — усмехнулся в усы хозяин. Отобрал бутыль, наплескал в стакан на два пальца и протянул Яне. — Выдохни и пей.
Девушка с сомнением приняла стакан, но выдохнула и стоически сделала пару глотков. Закашлялась. Милое личико Яны перекосило так, что меня самого едва не передернуло.
— Как звать? — спросил мужик.
— Ее — Яна, меня — Сергей, — ответил я за двоих, потому что Янка после самогона говорить была явно не в состоянии.
Хозяин посмотрел на Звезду.
— А ты чего молчишь? Как звать?
Звездочка представилась полным именем. Я слышал его много раз, но ни запомнить, ни воспроизвести не мог. У хозяина с этим тоже возникли трудности. Он крякнул и повторил так, как услышал:
— Мяу-мяу, значит. Чудны дела твои, господи. Ну ладно. Чего, Серега, выпьешь для согреву?
Вопрос прозвучал скорее утверждением. Я покорно кивнул. В чужой монастырь со своим уставом лучше не соваться. Особенно, если в монастыре все по-доброму, а не как у Фарафонова.
Хозяин забрал у Яны стакан и снова наполнил его. На этот раз под край. Двинул ко мне.
— А меня Митрофанычем звать, — сообщил хозяин. — Давай, Серега, со знакомством.
Я поднял стакан, стараясь не расплескать, и обреченно выдохнул. Последний раз стакан залпом я выпивал курсе на четвертом института. На спор. Но тогда я был молодой, дурной, горячий, и в стакане была водка. А сейчас и дури поменьше, и усталости побольше. И что за горлодер Митрофаныч пьет — тоже одному богу ведомо.
«Горлодер» оказался на удивление мягким самогоном. Я осушил стакан, посмотрел на хозяина слезящимся глазом. Митрофаныч выволок откуда-то мелкую дичку и протянул мне. Я покачал головой и занюхал рукавом. Хозяин благосклонно хекнул:
— Могёшь. — Он с хрустом откусил половину яблока, что пихал мне на закуску. Поморщился, поделился: — Кисляк. Ну давай, рассказывай.
— С чего начать?
— Начни с начала, — предложил Митрофаныч.
…Меня рвало очень долго. Казалось, больше уже нечем, но спазмы не прекращались. Когда, наконец, отпустило и я смог оглядеться, легче не стало.
Нещадно палило солнце. Раскаленный воздух сушил глотку. За спиной была стена света, а вокруг — сплошная песчаная гладь.
И с чего я взял, что, пройдя сквозь сияние в тайском парке, мы попадем в Бангкок? Только потому, что из этого света пришел кто-то из Бангкока? Не очень логично. Но отсутствие логики было заметно теперь, когда сверху жарило ядовитое солнце, а кругом была мертвая пустыня.
— Сережа, — позвала Звездочка, которой проход через стену тоже вычистил все внутренности. — Мы где?
— В Катманде, — огрызнулся я.
Идти было некуда. Здесь не было ничего, кроме песка и солнца. Ни единой точки, за которую мог бы зацепиться глаз. До самого бесконечно далекого горизонта.
Пот заливал глаза. Солнце выжимало из организма лишнюю влагу.
Я прикинул наши запасы воды. Нет, далеко мы не уйдем. Здесь ловить нечего. Следовало признать: моя затея провалилась с громким треском.
— Давай назад, — я мотнул головой на переливающуюся золотистым свечением стену.
Звездочка посмотрела на меня.
— Læa khun?[17] — добавила она, указывая на стену: — Сережа?
— И Сережа тоже, — устало кивнул я.
Звездочка косилась недоверчиво. Боится, что я ее брошу, что ли? Я тяжело вздохнул и первым вошел в стену. Свет сделался нестерпимым. Потом отступил. Я приготовился к новому приступу тошноты, но его не последовало.
