Алексей Ивакин - Прорвать блокаду! Адские высоты
— Что это, полковник?
— Там это!
— Да что именно? — повысил голос комфронта.
Полковник шмыгнул носом ровно мальчишка:
— Это… Того…
Мерецков потерял терпение и вышел из блиндажа.
***
Поле перешли без особых приключений. Какие там могут быть приключения, когда ползешь по сантиметру мордой в грязь, замирая при любом близком разрыве или пулеметной очереди.
Москвичев никогда не думал, что в мокром тумане так красивы пулеметные очереди, огненными строчками прошивающие воздух.
Вот ты лежишь, утопая в грязи, и шмыгаешь носом, чтобы эта самая грязь в нос не попала. Иначе — захлебнешься. И смотришь перед собой, стараясь не поднимать голову. Впереди — серая промозглая хмарь, через которую несутся навстречу друг другу длинными тире разноцветные смертельные черточки.
И вот стоит тебе приподнять голову — все. Конец всему. Иногда даже хочется встать и пусть все закончится. Пусть они порвут тебя, но лишь бы скорее все закончилось.
И сам себе — Лежать, сука! Ползи, скотина! Работай давай, работай!
Особенно страшен звук…
Нет, не звук.
Щемящее шипение горячей пули, упавшей рядом с тобой.
Она могла остыть в твоей крови, но так получилось — кто уж там распорядился? Ангелы-хранители или его величество математическая вероятность? — она зашипела, поднимая струйку пара из лужицы, скопившейся в маленьком следу чьего-то ботинка.
Наконец, из тумана показался лесок.
Что там встретит лейтенанта Москвичева и его взвод? А никто ответить не может. Надо просто ползти.
До леска оставалось уже буквально пара десятков метров, когда фрицы, зачем-то, решили обстрелять минами видимое и невидимое ими пространство. Одна за другой железные хреновины то взрывались, поднимая фонтаны жидкой земли, то просто тонули в ней.
Москвичев не выдержал в какой-то момент, чуть приподнялся, оглянувшись — как там бойцы и генерал? — и крикнул:
— За мной!
Одним рывком, чего бы и нет? Осталось-то — рукой подать! И бойцы, а вместе с ними и Гаген, послушно дернулись за командиром. Буквально пару шагов до спасительного леска оставалось, когда вдруг что-то лопнуло на бедре у лейтенанта и нога перестала слушаться, он было упал. Потом чуть приподнялся, сделал еще шаг и снова упал. Больно не было. Просто нога одервенела.
Его подхватили под руки бойцы и затащили в лес. А потом стащили с лейтенанта штаны, осматривая окровавленное бедро.
Оно было исполосовано стеклянными осколками поясной фляжки. Некоторые так и торчали из ноги.
Москвичев очень долго ругался плохими словами, когда Гаген своими ручищами вытаскивал эти осколки, а потом бинтовал их, разорвав индпакет. Ругался лейтенант не на генерал-майора, а вообще. Так часто мужчины ругаются. Ни на кого-то конкретно, а вообще. На жизнь, что ли?
Потом Гаген снял с себя многострадальный свой плащ, бойцы уложили на него раненого своего лейтенанта Москвичева и вчетвером потащили его дальше. Куда-то на восток.
***
— Генерал-майор Гаген из окружения вышел. Управление корпусом потерял. Поставленные задачи не выполнил. Цели не добился.
Упрямый, набычившийся Гаген стоял, смотря исподлобья на Мерецкова. С плаща его стекала под струями дождя кровь потерявшего сознание того лейтенантика, которого утащили в санбат, как только взвод генерала добрался до линии фронта.
Комкор Гаген ждал чего угодно. Трибунала. Пули в лоб. Чего угодно. Но только не внезапного порыва командующего фронтом, обнявшего Гагена при всех.
Генерал-майор снял вещмещок и протянул его генерал-лейтенанту. Тот было протянул руку, но, в этот момент, подошел полковник и громко, так что Гаген услышал, шепнул:
— Кирилл Афанасьевич, там опять Ставка!
Мерецков помрачнел, но кивнул:
— Передайте, что я сейчас подойду.
'Да, подойти надо. Рано или поздно — надо. И пусть, что хотят, то и делают. Не справился. Виноват. Готов понести ответственность'
— Что у вас, генерал-майор?
Гаген, держа в руках вещмешок Москвичева, ответил просто:
— Посмотрите сами…
Через несколько часов последние резервы Волховского фронта пробили коридор к окруженным частям ударной группировки. Коридор узкий, простреливаемый насквозь. Но через этот коридор артиллерийские тягачи умудрились вытащить из трясины болот новейший тяжелый немецкий танк 'Тигр'. Тяжелый… Тяжеленный! И почти неповрежденный.
Как они это сделали?
Не важно, главное, что сделали.
А через полгода эти же бойцы все-таки прорвут блокаду. А еще через полтора — окончательно снимут ее.
И останется от немцев лишь огромное кладбище во Мге, да следы от осколков на телах бойцов и постаментах под конями Клодта.
И еще изувеченная земля под Синявинскими высотами.
Но это будет потом, а пока…
А пока три бойца, оставшихся так и неизвестными, жадно едят гречневую кашу с прожилками тушенки, а лейтенанта Москвичева оперируют на столе, а генерал-майор Гаген устало спит на лавке, а комфронта Мерецков докладывает в Ставку о срыве немецкого наступления на Ленинград, что, собственно говоря, истине не противоречит.
Потерпите, Ленинградцы!
Мы еще вернемся! Мы сможем, хотя и не сразу…
Но будет и над нашей страной утро.
Утро Победы.
Мы — обещаем.
Лейтенанты, майоры, генералы, рядовые…
Мы — обещаем.
И мы — сделаем.
ЛИНИЯ СЕРДЦА (МАЙ 2011 ГОДА) ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
В лагере никого нет. Это и понятно. Все в поле. А чего-то дежурных не видать?
А не… Вижу. Чья-то пятая точка торчит из продуктовой землянки.
Да, кстати. Мы живем в землянках. Выкапываем яму, делаем нары, ставим крышу, оборудуем печку. Гораздо теплее, чем в палатке — это раз. Два — не надо тащить с собой палатки. И под продукты отдельная земляночка. Типа холодильника.
Жилые землянки стоят наверху. Сделали ступеньки вниз, на мысок, вокруг которого течет Черная речка. Черная — название у нее такое. По цвету она сейчас коричневая. Талые воды только сошли. Здесь Вторая ударная армия погибла второй раз. Все знают — что такое Мясной Бор. Никто не знает — что такое Черная речка. А по сути — тоже самое. Июнь ничем не отличается от августа. Июнь сорок второго… Август сорок второго…
Я спускаюсь по лесенке к столам. Тишина… Слегка развеваются тенты над ними, трещат дрова в кострах, ржавеет военное железо — стволы, каски, корпуса минометок и гранат, ящики, цинки, котелки, орудийные гильзы…
Отдельно лежат косточки под самодельным киотом. Горит лампадка. Это Рита сооружает. Она у нас командир отряда "Возвращение". А я кто? А я — дед. Нет. Не так. Я — Дед. Это у меня кликуха такая. Потому как давным-давно — в девяносто пятом году — был основателем сего отряда. А потом чего-то жизнь закрутила и некогда стало командирскими делами заниматься. А их очень много… Ну как в жизни и получилось. Мужик сделал и сбёг. Баба растит и воспитывает.
Рита же сегодня и дежурит в лагере. Это ее знакомая… кхм… спина торчала из продсклада. Учет и контроль, однако!
— Леха!!
Улыбаюсь, иду навстречу. Обнимашки-целовашки. Основной дефицит в лесу — это дефицит новых людей, новых лиц, новой информации.
— Как добрался?
— Нормально! Вы тут как?
— Нормально! Пока десять бойцов подняли.
Меня кормят обедом — овощной суп, макароны с тушенкой. За обедом трындим о всякой чепухе. Тянет в лес.
Быстро распаковываюсь — кидаю коврик и спальник в землянку, устраиваю из запасных теплых вещей подушку. Особо тщательно прячу носки. Сухие ноги важнее сытого желудка. Снимаю берцы. Натягиваю болотники. В рабочий рюкзак складываю банку гречневой каши типа с говядиной. Со смешным названием — "Губернаторская". Интересно было бы посмотреть хотя бы на одного губернатора, который умеет есть такую кашу. Нож. Хороший такой нож. Рабочий. Неподстатейный. Двухсотпятидесятиграммовая фляжка с водкой. Четвертинка буханки серого хлеба. Луковица. Три пачки сигарет. Два бинта. Ампула с промедолом и одноразовый шприц. Да знаю я, что это наркотик. В девяносто восьмом мне этот наркотик очень помог, когда по пальцу… Впрочем, это другая история. И совершенно не героическая. Как я его достаю — история третья и непечатная. Так… Что еще? Смена носков. Презервативы. Ржать не надо, да? В одном презике у меня соль. Во втором — спички. Третий — не распакованный. Случаи, они разные бывают. Пара полиэтиленовых пакетов — объяснять для чего? Лопатка на поясе. Щуп в руки. Миноискателем я не пользуюсь.
Можно идти.
Я работаю в свободном поиске. Пользуюсь своим дедовским авторитетом и положением. Куда хочу — туда и иду. Сегодня времени мало. Сейчас четырнадцать ноль-ноль. Погуляю до восьми вечера по лесу. Главное — не рассчитывать на удачу. Просто идти и искать.
Перехожу речку по самодельному мосту в три бревна. Все время боюсь с него свалиться. Речка неглубокая. Примерно по грудь в разлив.
