Павел Корнев - Падший
Ворота, ведущие во двор дома, где остановился Альберт Брандт, были уже заперты. Выглянувший на стук сторож поглядел на меня с неприкрытым неодобрением, но постояльца вызвать не отказался. Кутавшийся в домашний халат поэт рассеянно похлопал его по плечу, сунул монету в полфранка и распахнул дверь.
— Заходи, Лео.
— А Елизавета-Мария?
— Устала с дороги. Спит.
По скрипучей лестнице мы поднялись на третий этаж, там Альберт провел меня мимо закрытой двери спальни на просторный балкон. Озера в сгустившихся сумерках видно не было, только слышался легкий плеск волн.
Я опустился в одно из плетеных кресел, Альберт сходил за бокалами и присоединился ко мне.
— Лимонад сделать? — предложил он.
— Не стоит. — Я взял стакан, наполнил его портвейном и отпил маленький глоток. На языке словно расцвел сладкий цветок.
— А где твоя подружка?
— Уехала домой.
— Бросила тебя?
— Так получилось, — пожал я плечами и сообщил вставшему у ограждения поэту: — У меня поезд в пять утра.
— Уезжаешь?
— Да, в Новый Вавилон.
— Вернешься?
— Не думаю.
Альберт уселся в кресло и отпил портвейна.
— Ну, хоть попрощаться зашел. — Он махнул рукой. — Впрочем, ерунда. Земной шарик становится очень маленьким, знаешь ли. Расстояния съеживаются как шагреневая кожа. Паровозы, дирижабли, пароходы. А Тесла? Не удивлюсь, если вскоре достаточно будет просто сунуть два пальца в электрическую розетку, чтобы очутиться на другом конце света!
— Скорее уж таким образом на том свете окажешься.
— Это сейчас. Но все течет, все меняется.
— Все меняется, да, — кивнул я и сделал очередной маленький глоток крепленого вина.
— Знаешь, — вздохнул Альберт, — я ведь действительно люблю ее.
Я кивнул.
— Нисколько не сомневаюсь. Она красивая.
— И нуждается во мне.
— Как скажешь.
— Извини, — попросил вдруг поэт прощения непонятно за что.
Я развернулся к нему, ожидая продолжения.
— По-дурацки все получилось. Хотел придать тебе решительности, а в итоге и сам запутался, и тебе лучше не сделал.
Я кивнул. И в самом деле, не расскажи тогда Альберт газетчику о моих чувствах к дочери главного инспектора, я бы никогда не связался с суккубом и все сложилось бы совершенно иначе. Но не уверен, что стоило об этом жалеть.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — утешил я приятеля.
— И не говори, — согласился поэт с этой сентенцией, разливая по бокалам вино.
Мы еще какое-то время просидели на балконе, а когда к концу подошла вторая бутылка, я посмотрел на часы и поднялся на ноги. Сразу закружилась голова, но опьянение лишь придало решимости отправиться на вокзал прямо сейчас.
— Пора, — протянул я руку Альберту, — поезд отходит в пять утра.
— Брось! — фыркнул поэт. — Ложись в гостевой комнате.
— А поезд?
— Извозчик на четыре утра устроит? Попрошу сторожа, он все организует.
Я подумал и согласился. Оборотень ты или нет, когда речь заходит о похмелье, это не имеет никакого значения. Если не посплю хоть пару часов, всю поездку промучаюсь с головной болью. Да и опьянел с непривычки как-то слишком уж сильно. Уж лучше б на лимонад согласился…
Альберт показал мне гостевую комнату, я поблагодарил его, разулся, снял пиджак и улегся на диван. Раздеваться не стал. Просто не видел смысла. Голова приятно кружилась, глаза понемногу слипались, и вскоре я сам не заметил, как провалился в беспокойный сон. Но перед тем достал из кармана маузер и сунул его под подушку.
Так, на всякий случай.
Проснулся, когда шею стиснули сильные пальцы. Перехватило дыхание, сердце с перепуга чуть не выскочило из груди, но рефлексы не подвели: рука доведенным до автоматизма движением нырнула под подушку, пальцы сжались… и ухватили пустоту. Пистолета на месте не оказалось.
— Успокойся! — послышался знакомый голос, и по спине побежали мурашки.
Елизавета-Мария ослабила хватку, потрепала меня по щеке и отошла к открытому окну. В лунном свете проявился стройный женский силуэт.
— Пистолет на столе, — сообщила суккуб и с ногами забралась на подоконник. — Просто не хотела, чтобы ты пальбой перебудил всю округу, — пояснила она, не став оправлять соскользнувшую с бедра полу пеньюара.
— Что ты хочешь? — хрипло выдохнул я. На стол даже не взглянул, вместо этого нашарил в кармане брюк рукоять складного ножа. Я не знал, сохранила или нет неуязвимость к меди и свинцу лишенная сверхъестественных способностей Елизавета-Мария, но титановый клинок проймет кого угодно. Наука сильнее магии.
— Чего я хочу, Лео? — задумчиво произнесла суккуб. Луна освещала ее со спины, лица было не разобрать. — Если ты думаешь, что я хочу твоей смерти, ты ошибаешься.
— Боишься после этого сама отдать концы? — предположил я.
— Вовсе нет, — хрипло рассмеялась суккуб. — Для меня смерть — всего лишь второе рождение. Нет, Лео. Ты выжег из меня все чувства и желания. Выжег вместе с моей силой. Я могу оторвать тебе голову прямо сейчас, могу, но не хочу. Я хочу, чтобы ты вернул все обратно. Хочу стать прежней.
— Это невозможно!
— Нет ничего невозможного в этом мире! — резко ответила Елизавета-Мария.
Несмотря на расслабленную позу, показалась, будто она сейчас накинется на меня и попытается удавить.
— Только не в нашем случае.
— Ты выжег мою сущность. Я даже не помню толком, каково это — ненавидеть кого-то всем сердцем, желать смерти и добиваться своего. Я хочу это вернуть. Ты отрезал меня от преисподней, восстанови эту связь. Просто представь ее в своей голове! Сделай это!
— Черта с два! Никогда, даже если бы и мог!
— Сделай это, и я принесу тебе вассальную присягу. Я буду повиноваться тебе, как повинуются мелкие бесы князьям ада! Всегда и во всем!
Я приподнялся на одном локте.
— Зачем? Что тебя не устраивает? Наслаждайся жизнью!
— Наслаждаться? — зашипела Елизавета-Мария. — А ты знаешь, Лео, что не дает мне сойти с ума? Жалость. Меня жалеют, Лео! Ты понимаешь, насколько это унизительно? Это как овсянка после мяса с кровью! Жалость — как вода в пустыне! Она не дает умереть, но и только! Бежит сквозь пальцы и утекает в песок. Это… выматывает.
— Очень образно.
— Нахваталась у Альберта. Так ты сделаешь это?
— Нет. Никогда.
— Как ты однажды сам сказал, Лео: «Никогда — это очень долго».
— Не в этом случае.
Елизавета-Мария соскользнула с подоконника и негромко рассмеялась.
— Рано или поздно ты передумаешь. Я подожду. И помни: мое обещание не пустые слова. Дай мне силу, и я буду повиноваться тебе беспрекословно. Всегда. Клянусь.
Я почувствовал нервную дрожь, словно это простое слово протянулось между нами призрачной цепью.
— Уходи, — потребовал я.
Елизавета-Мария не сдвинулась с места и принялась развязывать пояс пеньюара.
— Лео, ты помнишь родинку на моей левой груди? — спросила она. — Зачем ты ее только выдумал? Это так вульгарно!
— Перестань! — потребовал я, усаживаясь на диване.
— Уберешь ее?
— Я не могу! Не могу и не буду!
Суккуб рассмеялась.
— У тебя в кармане нож или ты пытаешься сбросить напряжение?
— Убирайся!
— Будь паинькой, Лео. Убери родинку. Или тебе станет очень и очень стыдно. Я это обеспечу, обещаю!
— О чем ты говоришь?! Разве Альберт не заметит ее исчезновения?
Елизавета-Мария прекратила делать вид, будто собирается распахнуть пеньюар, и с легким сожалением в голосе произнесла:
— Альберт уже не столь внимателен ко мне, как раньше. Он ничего не заметит.
Я закрыл глаза, и в голове немедленно возник образ девушки со всеми волнительными изгибами ее тела, но только потянулся к нему, как тотчас накатила волна жгучей боли. Заломило виски, стало трудно дышать, в груди словно образовался ледяной комок.
— Не могу, — шумно выдохнул я. — Обещал ведь не менять твое тело, забыла?
И как-то неожиданно пришло понимание, почему не увенчалась успехом попытка изгнать суккуба с помощью передатчика Александра Дьяка. Дело было именно в этом обещании. Я дал слово, и это слово связало нас с Елизаветой-Марией так же сильно, как и прежний уговор. Мне удалось уничтожить потустороннюю сущность мнимой невесты, но ее образ остался в моей голове. Именно это и удержало суккуба от падения в преисподнюю.
— Сделай это, — потребовала Елизавета-Мария и веско добавила: — Разрешаю!
Подстегнутый воображением талант сиятельного сорвался с места, и на какой-то неуловимый миг в голове возник сложный образ, словно я смотрел на суккуба сразу со всех сторон. Убрать родинку с ее груди оказалось неожиданно просто. Просто подумал — и той не стало.
— Замечательно! — промурлыкала Елизавета-Мария. — Ты сделал это! А теперь верни мне силу.
