Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Ты его знаешь? — Я присел рядом, за руку мужика пощупал, сердце вроде билось. Пасечники не заразные, их можно трогать.
— Тут разве разберешь? — Степан тревожно оглядывался. — Видал такое, Слава? Это осм, сука такая, поцеловал. Хорошо, что промазал.
Откуда-то долетел крик. Я вскинулся, ушами поводил, но не поймал, откуда.
— Как это? Ты ж говорил — они неопасные… — Я стал вспоминать, какая тварь еще может на живом человеке кожу до мяса сварить.
— С виду и я неопасный.
— Зачем же он с ним целовался?
— Так плюются они, гады.
— Отнесем его к лесу? — Мне показалось, снова закричали. Вроде баба, коротко так. И в ответ с другой стороны, от мусорного завода донесся вой. Никак крысопсы, эти завсегда на чужой страх бегут!
— Давай, бери за ноги.
Мы взялись за мужика, и тут он очнулся. Забился весь, застонал:
— Ги… гиго…
— Чего? Ты нас не бойся, мы тебя на Пасеку отнесем!
Туман был совсем близко, мне это вовсе не нравилось. Вот-вот нас как шапкой накроет, тогда огнемет не поможет. Любая сволочь сможет близко подобраться. До Пасеки было всего ничего, за пять минут добежим…
— Иголка… — Мужик разлепил губы, половина рта у него выглядела так, будто горящую головешку грыз.
Я взял у Степана фляжку, там бражка на травах была, ядреная, ага, мертвого поднимет. Влил мужику маленько в рот. Тот захрипел, закашлял, кровью меня забрызгал.
— Чо? Где иголка, ты о чем? Степан, прикрой взади, я его один донесу.
Потопали мы взад. Я первый, Степан с огнеметом кружился. Крысопсы завыли, уже ближе. Тут мужик совсем от браги очнулся, как мне в грудь когтями вцепится!
— Иголка там… лесникова дочь… Иголка. Помоги… найди ее…
— Где там-то? Где? Чо вы туда без охраны полезли?
Тут в третий раз женский крик долетел. Пасечник корчился от боли, уцелевший глаз слезился. Еще ногти он с пальцев содрал, пока полз.
— Там Поле… прожигать клинки ходили… маркитантов заказ… они нас выследили… Иголка наверху… спряталась…
— Да где? На подстанции, что ли?
Пасечник раззявил перекошенный рот, губы треснули, кровь пошла. А сам глаз закатил.
— Бегом, бегом, — зашумел взади Степан. — Славка, до леса надо донести, наших догнать, уж потом лялякай!
Мигом мы добежали до улицы, спрыгнули в раздолбанный асфальт, донес я мужика до границы его родимой Пасеки. Наших уже след простыл, ага, только трава спрямлялась, под колесами замятая. Но уехали недалеко, по просеке кустистой быстро не разгонишься.
— Степан, донесешь его? Наших догони, там разок пальните, мигом пасечники прибегут.
— Твердислав, ты чего задумал? Ты это брось.
— Степан, ты не слыхал разве — девка там потерялась!
Тут дядька Степан сказал про меня много антиресного. Я аж присел маленько, ага. Надо бы его попросить, чтоб научил так культурно выражаться, а то я все больше кулаком в нос умею…
— Хорошо бы вместе, — согласился я. — Дык его-то куда, тут, что ли, оставим?
— Иг… иголку спаси… — захрипел пасечник. — Брось меня… факельщик. Все равно не жилец…
Пристроили мы его в кустах, сами взад побегли. Через туман, ага. Я ствол огнемета на руке нес, динамкой крутил, искру проверял. Потому как, ежели крысособаки — мечом хрен отобьешься! Бежали по следам, что раненый оставил. Он ножик втыкал, за ним тянулся и себя вперед втягивал. Видать, не только рожу сварило, ноги тоже не слушались. Зато в бурьяне просеку за собой проложил.
Подбежали к подстанции вплотную. Тихо тут, но не так, как на Факеле. Дурная тут тишина, ешкин медь. То зашуршит под низом, в норах, то заухает, то вроде как ржет кто-то… Колючка тут висела лохмотьями, по ней вьюн густо нарос, нехороший вьюн, листья белые в пузырях, ага. Столбы от колючки перекошены, ворота упали давно, по ним следы колес в пепле отпечатались. Жутковато тут внизу, воронье поднялось тучей, закаркали, сволочи! У них гнезда поверх широких труб, и в дырах гнезда. Трубы вверх в небо уткнулись, точно птенцы голодные клювы растопырили. Мы по бетонке пробежались, дорожка ровная, если не считать костей. Костей тут столько, ешкин медь, видать — крошили друг друга страшно. Но кости старые давно псы растаскали, валялись тут и свежие. Такое уж место — Пепел, не знаешь, откуда смерть подберется!
— Вон оттуда он бежал, — указал Степан.
— Храни нас Факел… Ну чо, пошли, что ли?
Очень мне туда лезть не хотелось, внутрь. Дык до последнего я надеялся, что пасечник-бедняга где-то наружи с осмами, или с кем там еще, схватился. Но следы вели к раздвинутым воротам ангара. Здесь мужик еще ковылял, припадая на коленку, кровью плевал, но шел. Вон и сума его валяется, никто ее не тронул!
Степан взвел тетиву аркебуза, я вертанул кран огнемета. Все верно, нам пока стрельба ни к чему. Проскользнули между створок, ну и воротища тут! В них, видать, не раз палили, но свалить не смогли, перекосило только. Метра четыре высотой ворота, на колесиках закисли. А когда-то ведь ездили, ага! За воротами все равно светло, со второго этажа насквозь дыры, и с третьего. Стены всюду в дырах, посеченные. Рванула здесь бомба, что ли. Балки толстенные выгнуло, а рельсы, что под воротами, — вообще в узлы скрутило.
— Тихо… чуешь, шебуршит где-то?
— Кажись, дальше, во дворах…
Степана учить не надо, он сам меня учил. Хорошо что тут песку, дряни всякой по колено нанесли, почти без шума дальше потопали. Я бойцу махнул — мол, давай низом, вдоль рельсов, а сам — по лесенке, бочком, вверх покрался. Лестница, гадость такая, заскрипела, даром что цементная, аж кусками осыпается. На стенах плесень многоцветная, лишаи висят, паутина — ну точно борода серая, прямо логовище нечистого, не к ночи помянуть!
— Помогиии-ите!
Показалось или нет?
На втором этаже окна широкие, ошметки занавесок железных звенят, кое-где куски стены вырваны, дык здорово бомбили. Широкий коридор, засыпанный трухой, вдоль коридора — комнаты. Все что могло сгореть, тут давно сгорело. С потолка свисали пучки обугленных проводов. Проводов тут вообще очень много, мы прежде раза три сюда забирались, и все равно — и десятой части, ешкин медь, не унесли.
Я маленько пробежался вдоль разбитых дверей. Деревянных нет, все из негорючего пластика. Кое-где до сих пор виднелись надписи… непонятные. Бух-гал-терия, к приимеру, во! Никто про это слово не знает, даже батя, я спрашивал.
Почти до поворота добег, когда увидал остатки костра. Вот это чудеса! Здесь ни одна животинка с Пасеки не приживается, стало быть — заразно все, и людям долго тут нельзя. Это кто ж такой смелый али дурной совсем? Угли быстро потрогал, едва теплые. Топлива тут давно нет, издалека натаскали. Неужто батя правду говорил… мол, осмам гадким как раз там вольготно, где нормальный хомо за три дня легкие выхаркает?
За поворотом в нос шибануло тухлятиной. Здесь коридор расходился аж в три стороны, а еще две лестницы — вверх и вниз. На верхних ступеньках валялся труп в защитке. Но он тут давно лежит, не воняет, и никто его не трогает. Все, что в нем вкусного, давно сожрали. Зато в правом коридоре я нашел раздувшегося крысопса. Антиресный такой, взади рыжий, хвостяра лысый с шипами, а перед весь черный, не такая порода, как на Лужах, ага. Морда тоже раздулась, мухи с него тучей взлетели, не первый день гнил. Рядом я следы других псов приметил, ошметки шерсти, кровь аж до потолка…
Видать, стаей крались, это они умеют, крысиная, ешкин медь, порода! Крались, да кто-то их крепко приложил, коли через окна второго этажа сигали, вон следы когтей всюду!
Только вот не пасечники, те с псами не вяжутся. Они вообще зверье не режут, не стреляют. Ни разу не слыхал, чтоб хоть один зверь пасечника покусал, ага. Толкуют, снадобья у них такие, намажешься — кого хошь отпугнет…
Я прислушался, перестал дышать. Ну чо, где-то точно шевелились, и вроде шел я верно. Шевелились вроде там, где большая яма от бомбы или ракеты. Когда уже дохлого пса пробежал, взад оглянулся — ешкин медь! Тварюга в пасти вроде как руку держала… Не, не руку, рук таких не бывает.
Ну чо, вернулся я взад. Рука тоже гнила, длинная, в пятнах и кружках таких мокрых, ну точно как у осьминога речного. Я ж помню, мы одного кольями забили, когда он, сволочь некультурная, сети рыбацкие поволок. А тут, храни нас Факел от такого… вроде и рука, и пальцы, но че-то не хочу я такую руку жать.
— Помогите! Ааа-а! Не тронь меня!
Меня аж подкинуло. Мигом через все ступеньки пролетел, мигом еще коридор, на самом краю рваного пола залег.
— Не тронь меня! Только попробуй, подойди! Ааа-а! Помогите!
Голос ближе. Но слабый, охрипший, ломается.
Дальше — ползком, кучи мусора огибая. Потолок надо мной висел низко, того и гляди рухнет. Побег туда, где бомба или ракета упала, кто теперь скажет. Пробило насквозь все этажи вместе с крышей. Да не просто пробило, а внизу, ешкин медь, яма с водой получилась, только купаться там лучше не надо. Светляки там подлые шныряют, под кожу такой влезет — без ножа хрен вынешь. Подобрался я к краю, заглянул вниз, ага. Дыра шириной метров двадцать. Обвалились лестницы, стены, окна, машины какие-то. А чо, красиво даже. Всюду штыри острые торчат, кабеля толстенные, на них крыш-трава да цветы болотные висят, обживаются. Наверху вороны кружат, но здесь гнезд не вьют, заразно тут до сих пор.
