Константин Соловьёв - "Господин мертвец"
- Боюсь, «Морриган» не сможет нам помочь, - сказал тоттмейстер Бергер, не меняясь в лице, взирая на Хааса равнодушно и отчасти брезгливо, - Мой танк накрыло прямым попаданием в самом начале. Мне повезло, что я оказался не в нем. А вот Морри – нет.
- Погиб? – быстро спросил Дирк.
- Увы. Его герметичная капсула с физраствором была пробита осколком, большая часть… нервной ткани необратимо повреждена. Мне будет не хватать Морри. Я привык к старому ворчуну.
- Накопаете новых! – буркнул Хаас, - После сегодняшнего дня вам надолго хватит препаратов, вам и всему вашему вороньему племени!
- Хаас… - Дирк хотел что-то сказать, но слова перепутались и смешались еще прежде, чем достигли языка, - Хаас, что же ты наделал…
Хаас оскалился и лицо его сделалось страшным.
- Проваливай, унтер! Иди копай себе могилу, все равно служить тебе дальше не придется. Посмотри на себя! Думаешь, твоему любимому мейстеру нужны такие, как ты? Ты всего лишь отработанный материал, тебя вытряхнут, как студенты-медики вытряхивают обрезки из анатомического театра. Проклятый мертвый солдафон…
- Я думал, мы приятели, - сказал Дирк сухо, - Теперь вижу, что ты слишком хорош для того, чтоб водить дружбу с мертвым солдафоном.
- Не будь кретином, Дирк. Ты не самая паршивая часть этого гнилого мертвого воинства, но наверняка самая наивная. Если я позволял себе болтать с тобой, это не значит, что я страсть как люблю мертвецов. Мне отвратительна сама мысль о том, что мертвое тело может разгуливать по земле, выполняя чью-то волю! Что оно может напялить на себя военную форму и считать себя полноценным человеком!
- Значит, твое внимание к моей персоне было всего лишь маскировкой?
- Ты был единственным, с кем можно поговорить, не испытывая при этом тошноты, - отрывисто сказал Хаас, напрягаясь так, что послышался треск веревки, - Йонер был самодовольным безмозглым служакой, Ланг трещал как пулемет, а от одного вида Крейцера у меня случалась мигрень.
- В роте были и живые люди.
- Благодарю покорно, - Хаас скривился, - Целыми днями видеть этих самодовольных ослов, поглядывающих на меня с презрением и украдкой смеющихся было невыносимо. Они смотрели на меня так, будто я сам был мертвецом! Самодовольные идиоты… Им было приятно видеть меня, люфтмейстера, в одном строю с этим гнилым воинством. Они думали, что меня можно унизить подобным. Что может быть приятнее, чем унизить магильера, верно?
- Вы больны, люфтмейстер, - сказал тоттмейстер Бергер устало, - Теперь я вижу это отчетливо. А прежде еще сомневался.
- Я здоров. Это ваш мозг давно покрылся некротической коростой! Это вы безумны, Бергер! Вы чертов психопат и давно спятили в окружении дрессированной мертвичины! А я лишь хотел… Хотел закончить все это.
- И вы закончили, - сказал кто-то от дверей.
Дирк резко повернулся на голос и увидел перепачканный грязью полевой мундир со знаками отличия оберста. Но это был не фон Мердер. Это было что-то, поселившееся в его теле и смотрящее на мир его глазами. Что-то очень старое, умирающее, едва способное приводить в движение большое тучное тело. Воспаленные красные глаза слезились, но неотрывно смотрели на Хааса. Дирку показалось, что оберст не сможет сделать и шага, его мумифицированное тело с шелестом рухнет прямо на пороге. Но оберст двести четырнадцатого полка фон Мердер шагнул и удержался на ногах. Затем шагнул еще раз. И еще. И до тех пор, пока не оказался напротив замершего у стены люфтмейстера, отделенный от него столом.
- Вы закончили, - оберст говорил очень тихо и очень медленно, но каким-то образом каждое его слово было разборчиво, - Я могу подтвердить это. Мой полк. Его нет. Мой полк исчез, господа, - оберст издал короткий и болезненный смешок, похожий на фырканье старого больного кота, - Он больше не существует. Полторы тысячи штыков. Все здесь. Один к одному. Все лежат тут, господа. Полторы тысячи, преимущественно мальчишек. Разбросаны на поле. Или здесь. Вы закончили с ними, да? Двести четырнадцатый Его Величества кайзера Вильгельма пехотный полк. Его попросту нет. Нет даже раненых. Вот так. Я командую полком, которого нет. Полторы тысячи мертвых мальчишек. Все лежат, один к одному… Я все видел. С самого начала.
Оберст бормотал, повторяясь снова и снова, слова налезали друг на друга, как неопытные шеренги лендверского ополчения на первом построении, путались, ссыпались беспорядочным ворохом.
Хаас досадливо дернул подбородком, точно потухший взгляд оберста фон Мердера, упершийся в него, был острым клинком, способным порезать кожу.
- Мне пришлось это сделать, - сказал он, - И бросьте лицемерить. Эти солдаты для вас были такими же куклами, как мертвецы для Бергера. Вы бросали их в топку пять лет подряд, поодиночке и скопом, вы смотрели, как они гибнут на колючей проволоке, как скулят, умирающие, среди минных полей, как мечутся в госпитальных койках, стонущие в бреду, с раздробленными костями, оторванными ногами, вывернутыми наизнанку легкими. И не смейте говорить мне о милосердии. Я сделал то, что нужно было, но даже я не смею лить лицемерные слезы, хотя, видит Бог, мне гораздо тяжелее, чем вам.
- Этот человек…
«Унтер! Следите за стариком! – приказал мысленно тоттмейстер Бергер, не открывая рта, - Он сломлен и на взводе, а Хаас провоцирует его. Если потянется к пистолету, перехватите его». И добавил вслух:
- Люфтмейстер Хаас взят мной под арест. Его будет судить полевой трибунал. Надеюсь, после того, как его повесят, тело будет отдано мне. У меня есть на счет него некоторые планы. И если люфтмейстер Хаас полагает, что со смертью все его мучения кончатся, он ошибается, они только начнутся…
- Можете судить его, можете вешать, мне все равно, - оберст фон Мердер пошатнулся и Дирк поборол желание поддержать его за плечо. В каком бы расстройстве чувств ни был оберст, прикосновение мертвеца могло лишь ухудшить его состояние, - Мне неинтересно, что вы сделаете с ним. Я только хочу знать, почему. Почему он убил моих солдат.
- Уверен, суд надлежащим обра…
- Скажи мне! – рявкнул оберст Хаасу, - Скажи мне сейчас! Я хочу знать это. Зачем ты это сделал, магильер?
- Старый палач желает знать, зачем, - Хаас повел плечами. Но руки были стянуты за спиной слишком жестко, чтобы жест удался в полной мере, - Бергер, давайте я расскажу ему? Какая теперь разница? Вам я завещаю свое мертвое тело и делайте с ним, что хотите. Но, пока я жив, это мое дело, ведь так?
- Мне все равно, что вы скажете, люфтмейстер, - отозвался тоттмейстер Бергер безразличным тоном.
Хаас удовлетворенно кивнул. До предела взвинченный, распаленный полыхающим внутри огнем, он был готов биться одновременно со всеми – с полумертвым оберстом, равнодушным тоттмейстером и мертвым унтер-офицером. Он был готов биться со всем миром. Что-то вело его вперед. Что-то, с чем Дирк не хотел бы встретиться.
- А оберсту было бы интересно послушать. Да и унтер-офицер Корф наверняка заинтересуется. Что скажешь, мертвец?
- Мне все равно.
- Ну разумеется! Вы ведь все, все трое хотите это знать. Вас интересуют подробности. Вы хотите знать детали. Вас они возбуждают, как похотливых юнцов – пошлая история. Ведь вы все заодно, вы все повязаны смертью, вы смердите ей, не замечая этого, что мертвые, что живые…
- Я привел вас сюда, чтоб вы ответили на наши вопросы прежде, чем за вас возьмется полевой трибунал, - хладнокровно оборвал его тоттмейстер Бергер, - Если вам охота потрепать языком, я вызову конвой из «Старых Костей», чтоб он отвел вас в более подходящее место.
- Как скажете, - Хаас карикатурно склонил голову в фиглярском поклоне, - Итак, хотите знать, отчего я все это затеял? Да оттого, что вы мне отвратительны. Вы и такие как вы, миллионы таких. Вы – продукты войны и смерти, вы отравляете вокруг себя все, даже воздух. Вы уже уничтожили свою страну, свою родину. Надежнее, чем это сделали бы французские снаряды или английский газ. Германии больше нет. Она мертва, понимаете это, недоумки в форме? Она умерла в муках, растерзанная бесконечной бойней, и теперь ее тело разлагается, как никому не нужный бродяга на леднике в полицайпрезидиуме. Вы кричите о том, что защищаете ее, но это ложь. Нельзя защищать того, кто мертв! А вы – лишь трупные паразиты на ее теле. Все ради Германии! Все силы на защиту немецкого духа! Поднять мертвецов в строй! Вы уничтожили страну и машете над ее гробом своими флагами, похожими на истлевшие тряпки.
- Вздор, болезненное наваждение…- дым, выпущенный тоттмейстером, заколыхался над поверхностью стола. В сочетании с разбросанными по нему вещами и бумагами, образующими подобие взломанных артиллерией траншей, он напомнил Дирку пороховую взвесь, клубящуюся после боя.
- Наваждение? – Хаас визгливо рассмеялся, и от этого смеха оберст фон Мердер вздрогнул, - Вы так давно копаетесь в трупнине, что все забыли. Вы воюете за Германию, не понимая, что сами ее погубили. Люди голодают. В городах каждую ночь находят сотни истощенных тел и стаскивают их в общие могилы, как в Средневековье! И сами города лежат в руинах, разбитые тысячами ежедневно сыплющихся на них авиабомб. Дети и старики уходят в армию, чтобы никогда не вернуться, а женщины и калеки работают на военных фабриках, чтобы было, чем воевать на фронте. Эпидемии испанского гриппа и тифа вырезают целые села, унося больше жизней, чем огонь крупной артиллерии. Моряки, едва шевелящиеся от голода, поднимают красный флаг в Киле – и кайзер приказывает расстрелять их из пулеметов. Демонстрацию в Вене прямо на улице душат газами, как крыс. И все это время станки грохочут, производя пушки, танки, винтовки, каски и штыки! Все для фронта, все для победы великой Германии! Которая сожрет собственных детей и назовет их героями. Страна мертва, слепцы! То, что осталось на ее месте, чудовищно и должно быть уничтожено.
