Алексей Трефилов - Шустрый. Рождение воина
— Вечером увидишь, они знакомятся придут и заодно твоих мальчиков заштопают. Таких лекарок еще поискать! И вообще готовься свадьбы справлять. Жреца у нас нет, поэтому ты как командир роты браки и заключишь. Старайся женить их скопом, по нескольку человек за раз, иначе каждый день гулять придется. И не вздумай препятствовать. Родственники из леса придут, пусть делают что хотят. Видишь в крепости дикаря, за оружие не хватайся, дочку и внуков навестить пришел. И до роты этот момент обязательно доведи. Они если захотят, крепость на раз захватят, просто родню не трогают. Понял?
— Ага! — ошарашено ответил я. — В лесу значит родню убивать можно?
— И там не трогают, пока мы священный лес рубить не начинаем. Тогда держись! Съедят! Причем в прямом смысле слова — дикари все людоеды. Охотится, хвороста там набрать или построить чего не возбраняется — на продажу деревья рубить нельзя! На день пути, вокруг крепости наши охотничьи угодья. Дикари население крепости за одно из своих племен считают, только убогое. Заветы предков не чтим и жадные очень, священные деревья рубим и продаем. Вот они и воспитывают нас как могут — то есть едят. Туземцы оказывают врагу большую честь кушая его без соли. Пропуская через свой желудок, очищают его душу. А наши по их мнению, очень грязные и потому мы вкусные, по крайней мере так мне жена объяснила.
— Совсем ты меня запутал! Какой в этом смысл?
— Откуда мне знать? Это же дикари! У них мысли наизнанку вывернуты! Поклоняются Великому лесу и его сыну Кудеснику, Небесного отца не признают. Цивилизованному человеку их не понять. Я тоже сначала думал, почему они срубивших деревья только до крепости преследуют, а внутрь никогда не заходят? Жена мне сказала, что в чужой дом с цель убийства заходить нельзя — табу! Не ломай голову над причинами, знаешь чего от них ждать и этого достаточно. Мне идти пора, пей вино — поправляйся. По всем вопросам ко мне, к коменданту и интенданту лишний раз не ходи. Если что, они вестового пришлют. Бывай!
Посмотрев вслед капитану, я схватился за голову: «Они здесь все оболваненные!»
Какие походы в лес за древесиной! Их же прямо в крепости на мясо режут! Как еще объяснить то, что я видел и что мне капитан рассказал? Получается, кто-то очень умный заключил договор с туземцами, поставляет им в обмен на древесину приговоренных к смерти за преступления. И не только, иностранцы без роду и племени тоже годятся, то-то меня удивило высокое жалованье в контракте — пять золотых в десятину. Платить мне его никто и не собирался! Поначалу я на это внимание обращать не стал, но потом-то я в немного в ценах разобрался. Осталось понять — причем здесь чудовища! Или все же что-то ускользнуло от моего внимания? Наверняка, где-то я ошибся в своих выводах. И писк этот! Ментоизлучатель, который работает на других принципах? На станции я его не слышал, хотя наставник утверждал, что он там есть и постоянно включен. Почему на меня не действует? Неужто все дело в измененном геноме? Очень похоже!
Нужно быть очень осторожным, сделать все для того, что бы ни словом, ни делом себя не выдать. Кто-то же здесь всем руководит. Он-то точно не оболваненный! Доверять никому нельзя. Никому! Ночью, пограничники просто стояли и улыбались, а если им прикажут убить? В дупу их всех! Они уже ходячие трупы, только сами об этом не знают. И спасти я никого не смогу, да и кого спасать — тех, кто в любой момент на тебя набросится? И вообще зачем такие сложности? Крепость строить, людей в нее ссылать, не проще было просто кандальников напрямую продавать? Выгода в чем? Наверняка, не в деньгах. А раз не в деньгах, то значит в политике. Одно дело крепость, где постоянно боевые действия идут, другое имперцев людоедам продавать. Еще раз — причем здесь чудовища?! Да кто его знает! Биосервы? Местная цивилизация состоит из насекомых, а люди деликатес? Человечество на мясо разводят? Сплошные нестыковки, информации почти ноль. От оболваненных ее не получишь, вон как капитан завис, когда логика захромала. Нужно вычислить того, кто в нормальном психическом состоянии и вдумчиво с ним побеседовать с ножиком в руках.
С горя выхлебав весь кувшин, я опять уснул, только на этот раз от опьянения, лучшего способа успокоится я как-то не придумал. Проснулся от того, что Пинт тряс меня за плечо, он сказал:
— Там женщины туземные пришли, сказали что лечить могут. К вам привести кого-нибудь из них?
— Нет, другим нужнее, но травок против воспаления попроси и перевязочного материала тоже возьми.
— Может быть все же позвать?
— Я же сказал — не нужно. Иди присмотри за ними.
Пинт вернулся через несколько минут, положил на постель туесок с травками и рулончик ткани.
— Сказали жевать и прикладывать.
— Хорошо. Свободен, я сам справлюсь.
Вкус у травы оказался мерзкий, вкус горечи казалось навсегда поселился у меня во рту. Даже полоскание не помогло. Завершив перевязку, я почувствовал себя намного лучше, трава похоже обезболивающим действием обладала. По крайней мере боль стала меньше. Опираясь на копье я вышел на улицу и сел на край фундамента у входа. Кто-то бросил поверх него доску и получилась импровизированная лавочка. Так и сидел, щурился на солнце и разглядывал что происходит в гарнизоне. Вечером жизнь кипела. Солдатики соображали по углам в поисках выпивки. Женщины работали и гоняли ребятишек, которые вечно путались под ногами.
Я попробовал подсчитать на пальцах. Три полка по две тысячи человек, уже шесть тысяч военнослужащих, добавляем трети по женщине, считаем, что у каждой по одному ребенку. Получаем население в восемь тысяч. Нехило! Тут я увидел, что наши караульные испарились от входа. Заглянул в коридор и прислушался, донесшиеся до меня «ахи» и «охи» не оставили сомнений, чем там моя рота занимается. Препятствовать я не стал, вернулся на лавочку. Примерно через час из казармы вывалилось человек двадцать дикарок. Ничего так девочки, фигуристые. Одна из них, увидела меня, подошла и села рядом. Прижалась ко мне бедром.
— Хочешь? — спросила она.
— Нет.
— Почему?
Я задумчиво посмотрел на нее: рыжие волосы, зеленые глаза. Просто очаровашка, лет так пятнадцати. Спросил:
— Ты врагов ела?
— Да. Это-то здесь причем?
— У тебя на губах жир от человечины остался.
Она вытерла рот рукой и посмотрела на нее.
— Нет там ничего.
— Знаешь, а мне почему-то кажется что есть. Ототрешь с песочком, приходи.
— Брезгуешь?
— Ага.
— Смотри, пожалеешь. Нас нельзя обижать! Я на тебя пожалуюсь!
— Кому, назови имя и я сам к этому человеку схожу. К тому же я тебя не трогаю. — я посмотрел ей в глаза. — Во всех смыслах не трогаю. Грозится будешь, сама пожалеешь и никакой договор тебя не спасет, бабы которые тявкают на воинов долго не живут. Твое место у очага и у люльки с детьми. Так как имя того человека? — я продолжал давить ее взглядом.
