Алексей Калугин - Мир, в котором тебя нет
— Все думаешь,— прервал размышления Граиса старик.— А что толку? Думай не думай — конец один.
— Ты ошибаешься,— Граис даже не повернул головы,— конец у всех разный.
— Ну да?!— недоверчиво и злобно буркнул старик.— Как это разный? Самый что ни на есть одинаковый: хлоп — и тебя уже нет.
Он что-то еще сказал, но Граис уже не слушал ворчуна.
Ишь обиделся, подумал Граис, и на что? Вот мне обижаться есть на что — после нескольких десятков успешно проведенных операций на четырнадцати планетах меня собираются использовать как разменную пешку в какой-то многоходовой комбинации, о которой я ничего не знаю. Что я, бездарность или новичок какой, непригодный к работе ксеносом? Граис вдруг услышал храп и повернул голову: старик спал, привалившись к стене. Веки его слегка дрожали, чуть приподнимаясь, красные и нездоровые на вид. А ведь в такой ситуации, вдруг подумал Граис, можно уже не придерживаться разработанного в Центре плана. Это как раз те самые непредвиденные обстоятельства, которые позволяют мне действовать по своему усмотрению. А поэтому, как бы подытожил он, нужно не союз заключать с Сирхом, а устранить его посредством кахимского наместника. Ведь через два дня, насколько он понял из случайно Услышанного разговора шалеев, наместник должен прибыть в Халлат и лично заняться рассмотрением дела вновь заявившего о себе Граиса из Сиптима.
Он сумеет найти общий язык с наместником и убедить его в том, что развенчание Сирха как официального идеолога сделает для восстановления порядка и спокойствия в Йере больше, чем вооруженная до зубов армия. Плохо организованное, не имеющее центрального командования движение вольных представляет собой угрозу для власти только до тех пор, пока его поддерживают, пусть даже хотя бы только на словах, жители городов и сел, сами не стремящиеся уйти в горы и взять в руки оружие. В тот момент, когда падет Сирх, превратившийся за годы своего самостоятельного проповедничества в одиозный и ненавистный всем йеритам символ имперской власти, исчезнет и угроза со стороны вольных.
Граис опять бросил взгляд на старика. Вот храпит, подумал он, разморила его духота. Всю жизнь трудился как вол, в земле копался, терпеливо тянул свою лямку и не думал, что может быть как-то иначе. Все они, йериты, такие — терпеливые, спокойные, чтобы там воевать или бунтовать — это не для них. Их больше устраивает вера в мудрость Поднебесного, чем желание решить все свои проблемы бунтом, к тому же обреченным на поражение. Поднебесный дарует им каждый новый день — ради него стоит и претерпеть все невзгоды и лишения. Поднебесный дает ответы на все вопросы — чего же еще надо человеку?! Поэтому-то они так щепетильны к своему Богу и от иноверцев требуют только одного — чтобы почтительно относились к Поднебесному. Тех, кто нарушал это требование, йериты не жаловали: не убивали — упаси Боже! — а просто исключали из своей жизни.
В этом смысле кахимский наместник оказался отнюдь не глупым начальником: понял, что религиозность порабощенного народа можно использовать в интересах империи. Однако, подумал Граис, ошибся наместник тогда, когда приблизил к себе Сирха, желая уж слишком прямолинейно поставить Бога йеритов себе на службу. Этого йериты, конечно, ни принять, ни стерпеть не могли. И как Сирх ни старался повторять фразы Граиса, как ни пытался даже интонации Граиса воспроизводить, йериты провели между двумя проповедниками четкую границу.
Впрочем, сам наместник мог и не знать об особенностях религиозного мировосприятия населения Йера. Вина за эту ошибку полностью ложилась на Сирха. Поэтому проповедям Сирха следовало положить немедленный конец. Они могут привести лишь к взрыву всеобщего негодования, в результате которого вольные, которые по сути своей являются всего лишь кучкой бунтарей, превратятся в глазах простого народа в защитников истинной веры.
Всплеск воинственной религиозности, направленный в нужное русло, легко может перерасти во всеобщее восстание против империи. Результат же у подобного стихийного восстания мог быть только один — кровь и еще более жестокая тирания. И, что самое ужасное, Граис теперь отчетливо понимал, что его возвращение в Йер могло привести к еще большему обострению и без того напряженной обстановки в находящейся под диктатом Кахимской империи стране. Любой его неосторожный шаг, не до конца продуманное действие могли оказаться тем камнем, который, упав на чашу весов, нарушил бы неустойчивое равновесие между жизнью и смертью сотен тысяч ни в чем не повинных людей.
Граис медленно провел ладонью по влажному от нестерпимой духоты лицу.
Ему, несомненно, сопутствовала удача. Не окажись он в тюрьме, непременно отправился бы в Меллению искать встречи с Сирхом, которая, скорее всего, оказалась бы напрасной. Если в своей напыщенной самоуверенности Сирх не понимает, что своими проповедями подталкивает страну к краю пропасти, то и слова нежданно вернувшегося учителя не смогут его ни в чем убедить. Открытая же поддержка Сирха Граисом, как предлагал сделать это Кричет, только ускорила бы неминуемую трагическую развязку...
Неужели руководитель проекта этого не понимал?..
Ночь не принесла с собой прохлады, которую с надеждой и вожделением ожидали изнывающие от духоты и смрада узники. Перед самым закатом прошел небольшой дождик, и влажные испарения, поднимающиеся над раскаленной землей, заполнили камеру.
Митей, который уже даже кашлять не мог, корчился на подстилке, хватая широко разинутым ртом удушливый воздух. Попытки Граиса снять астматический приступ успеха не возымели. Погружать же несчастного Митея в гипнотический сон он не решался, боясь, что во сне больной может задохнуться.
Старик и Слим, растянувшись на полу, пытались уснуть. Грудвар же по-прежнему не отходил от сидевшего рядом с больным Граиса.
— Послушай, Граис,— тихим шепотом произнес он, когда, напоив Митея остатками воды, ксенос устало привалился к стене.— Про тебя говорят, что ты можешь творить чудеса...
— Люди обычно называют чудом то, чему просто не могут найти объяснения,— ответил Граис.
— Ты возвращал здоровье безнадежно больным, — продолжал Грудвар.
— Как видишь, Митею я ничем не могу помочь,— с прискорбием вздохнул Граис.
— Но ведь были же и те, кого ты излечивал.
— Врачевание — это не чудо, а искусство, в котором я кое-что смыслю. Но, уверяю тебя, существуют целители и более искусные, нежели я.
— Я слышал, что во время одной из своих проповедей ты воспарил над землей. Это правда?
— Способность побороть тяжесть, приковывающую тело к земле, называется левитацией. Подобное умение демонстрируют за деньги фокусники из страны Гриз. У них я и выучился этому трюку.
— Что-то я прежде таких фокусов не видел,— с сомнением покачал головой Грудвар.— Еще я слышал, что ты можешь заставить человека видеть страны, которых не существует на свете.
— Ты хочешь там побывать? — спросил Граис.
— Не сейчас,— немного подумав, отказался Грудвар.— Сейчас я хотел бы оказаться на свободе.
— В этом я тебе помочь не могу,— ответил Граис.
— Не можешь или не хочешь? — уточнил Грудвар.
— Не пытайся играть со мной в слова,— устало улыбнулся в темноте Граис.— Я тебе ясно ответил — нет.
Грудвар как бы в недоумении хмыкнул.
— Разве ты сам, Граис, не говорил о том, что святой долг всякого человека помочь тому, кто взывает о помощи?
— Я не в силах перенести тебя за стены этой тюрьмы,— ответил Граис.
У него не было никакого желания спорить с Грудваром. Сейчас он чувствовал одну лишь усталость,— слишком много сил уходило на то, чтобы поддерживать жизнь Митея. А стоили ли усилия того? Граис отчетливо осознавал, что Митей обречен. Для того чтобы спасти его, требовалась интенсивная терапия, которую невозможно было обеспечить в условиях Йера.
Уже в который раз на глазах Граиса умирал человек, которого можно было бы спасти, если бы только... Если бы что?.. Если бы Центр проводил политику открытого контакта с обитателями планет, входящих в Кольцо Миров... Кто дал право ксеносам решать, кому суждено жить, а кто должен умереть во имя жизни других? Возможно ли оценить жизнь одного человека, такого, как Митей, чье имя никогда не войдет в исторические хроники, просто бросив ее на чашу весов вселенской целесообразности?..
— Ты ведь сумел в свое время убежать из-под стражи.— Это снова был Грудвар. Граис было решил, что бородач лег спать, однако он все еще сидел рядом, неподвижный и невидимый в кромешной тьме, царящей в камере.— Как тебе это удалось?
— Все было совсем не так, как ты думаешь,— не стал вдаваться в объяснения Граис.— Мой опыт вряд ли чем-то тебе поможет.
— И все же,— никак не желал отставать от него Грудвар.
— Ты ведь собирался бежать по дороге на ониксовые копи,— напомнил Граис бородачу его же собственные слова.
