Владимир Брайт - Москва никогда
Реанимационная загудела так сильно, словно собиралась взорваться от возмущения.
– Герцогиня, она так должна выть? – даже человеку, далекому от медицины, было понятно – здесь явно что-то не так.
– По идее, не должна. Это точно капсула жизнеобеспечения? Ты ничего не перепутал?
Женская логика необъяснима. Как я мог что-то спутать, если четко следовал ее указаниям, запуская последовательность действий?
– Конечно, ничего! – излишне резко ответил я. – Хотя подожди…
– Что?
Вой нарастал, становясь нестерпимым.
– Мы вытащили оттуда пару кадов. Точнее, одного. В общем, две капсулы, два када.
– Что вы сделали?! – удивленно переспросила она.
– Кадавров реанимировали. Долго объяснять.
– И ты… Ты что, положил туда человека?!
Порой взрослые мужчины ведут себя как неразумные дети. Это же надо было догадаться – использовать капсулу жизнеобеспечения для генетически модифицированного существа в качестве…
– А что мне оставалось?! – не в силах более сдерживать гнев, закричал я, – Ты сказала, его не вернуть!!!
ТЫ ЖЕ СКАЗАЛА, ВСЕ КОНЧЕНО!!!
– Послушай, – примирительно начала она.
– И НЕ ПОДУМАЮ!!!
– Валет, нервная система Флинта на грани. Если прямо сейчас его не остановить, можем потерять командира…
– Что нужно делать?
– Тебе будет очень больно.
– Говори.
– ТЫ ОТВЕТИШЬ ЗА ВСЕ!!!
– Оглуши его через свой имплантат.
– Уверена?
Прежде чем приставить электродрель к затылку, собственноручно просверлив себе дырку в черепе, желательно лишний раз убедиться, есть ли в этом необходимость.
– Да.
– Хорошо.
– И НЕ ТОЛЬКО ТЫ! ВЫ ВСЕ ОТВЕТИТЕ…
Бууууммммс…
Внешний оглушающий эффект светозвуковой гранаты (170–200 децибел) не может сравниться с воздействием «изнутри». В голове взорвалась вспышка сверхновой, и два человека одновременно потеряли сознание.
Вообще, иногда полезно, что называется, «стравить пар». Только не таким изуверским способом. Хотя, если под рукой нет ничего более действенного, приходится идти на крайние меры…
* * *Когда я пришел в себя, первыми словами были: «Валет, ты редкостная сука!»
– Флинт, док сказала… – вяло попытался оправдаться он.
– Забудь, – я уже и сам понял, для чего Герцогиня приказала меня вырубить. – Сколько мы были в отключке?
– Я – полторы минуты, ты – около двух.
Пока я лежал без сознания, реанимационная капсула перестала выть. Теперь она утробно гудела, и преобладание на дисплее красных символов над желтыми наглядно свидетельствовало о том, что дела Магадана – дрянь.
– Что происходит? – Герцогиня явно имела в виду не меня. Врачей в первую очередь интересуют «тяжелые» пациенты. Легкие травмы обычно не в счет.
– Не знаю, – честно признался я. – В голове гудит, капсула тоже. Хотя насчет нее не уверен, может, это последствия…
– Большой символ по центру желтый или красный? – ей были нужны голые факты, а не предположения.
– Оранжевый. Есть еще пара желтых, остальные красные.
Судя по затянувшейся паузе, начали сбываться мои самые худшие предположения.
– Он… – начал было я.
– Не знаю, – устало ответила Герцогиня. – Вернемся с задания, посмотрю, что можно сделать.
В отличие от меня доктор не догадывалась, какие испытания выпадут на долю нашей команды в течение ближайшего часа. Но даже я не мог предположить, что в конечном итоге Магадана придется бросить на произвол судьбы.
– Хорошо, выезжаю.
– Прежде чем сядешь за руль, советую принять энергетик, – посоветовала она.
Ватные ноги, легкое головокружение и спазмы в желудке, вызванные действием неразбавленного спирта, «тянули» на что-нибудь покрепче обычного энергетика. И все же мне удалось подавить искушение «закинуться» мощным транквилизатором. Вытащив пару таблеток из набора первой помощи, закинул в рот, проглотив, не запивая.
– Валет, когда будете на месте? – Мы должны перехватить конвой, с Магаданом или без него.
– Минут через десять. Якудза меня подменил, а он, сам знаешь, водитель никакой.
– Знаю, – лекарство наконец подействовало – в голове более-менее прояснилось. – Последняя просьба. Точнее, приказ. Что бы ни случилось, больше никогда не глуши меня через имплантат.
– Да я… Ты же понимаешь, – начал было оправдываться он.
– Все понимаю. Поэтому и приказал. Конец связи.
Время поджимало. И, тем не менее, прежде, чем уйти, я положил ладонь на вибрирующий корпус капсулы. Постоял несколько секунд, собираясь с мыслями, затем попросил:
– Магадан, ты постарайся выкарабкаться, а мы вернемся. Слышишь, обязательно заберем тебя из этой крысиной норы.
Сказав, что хотел, закрыл за собой дверь, навсегда покинув подвал.
И это был первый раз в жизни, когда я нарушил данное слово.
Глава 18
Клятва
14 лет назад
Самое ужасное в больнице – это ночь. Днем намного веселее жить и не так страшно умирать. Солнечный свет, пробивающийся сквозь пыльное стекло, не согревает, но радует глаз. Напряженная суета вечно спешащего персонала не приближает выписку, зато внушает надежду, что все под контролем.
Обходы врачей, бесконечные разговоры в палатах о своих и чужих болячках, пресные завтраки, ежедневные процедуры, невкусные обеды, осточертевшие анализы, постные ужины. Может быть, по отдельности это ничего и не значит, а вместе взятое вселяет призрачную надежду на лучшее.
Лишь до тех пор, пока на землю не опускаются сумерки.
После чего все резко меняется. То, что еще совсем недавно вселяло уверенность в завтрашнем дне, уступает место бесконечному ночному кошмару. Стоны ворочающихся с боку на бок больных мешают уснуть. Пронзительный скрип железных сеток-оснований кроватей сводит с ума. Усталые медсестры дремлют на посту, не замечая тихой поступи Смерти, выбирающей очередную жертву. Она точно знает, что рассвет нового дня встретят не все. И меньше всех шансов у тех, кого угораздило оказаться в гробовом одиночестве реанимационной палаты. Той самой, где тусклая лампа дневного света освещает давно не беленный потолок с почерневшими островками сколотой известки и грязно-зелеными стенами.
Кто вообще придумал красить палаты в такой угнетающий цвет? От него не просто медленно сходишь с ума, а умираешь, прежде чем успеваешь понять, что все кончилось.
Одно дело – в порыве отчаяния вскрыть вены или бросится грудью на пулемет. Совершенно другое – беспомощно угасать в ожидании смерти. Взмах топора равнодушного палача намного милосерднее раковой опухоли. Чтобы понять это, не нужно прожить долгую жизнь. Не знаю, как другим, а лично мне хватило тринадцати лет, безвременной кончины родителей, половины отрезанной ноги, неудачной попытки суицида и последующего сепсиса. Поставившего финальную точку в Книге судеб очередного бедняги…
– Страшно?
Невысокий мужчина тихо вошел в палату, пока я лежал, отвернувшись к стене. Меньше всего вечерний посетитель походил на врача. У докторов взгляды устало-равнодушные или насквозь фальшивые. Профессия такая. Если всех пациентов жалеть, сердце не выдержит. Этот смотрел внимательно – изучал.
– Нет, – пересохшие губы не хотели двигаться, и даже простые слова давались с огромным трудом.
– Почему? – в голосе мужчины сквозило веселое удивление.
Хотя не исключено, что мне показалось. Когда в висках пульсирует нестерпимая боль, пересохшее горло потрескалось и кровоточит от жажды, а тело полыхает огнем, окружающий мир воспринимается совсем по-другому.
– Отбоялся свое…
Это правда. Сначала не чувствуешь ничего, затем приходит дикий страх, потом – отстраненное равнодушие. Как будто все это происходит не с тобой, а с кем-то другим. И не в настоящей жизни, а в дешевом кино. Сидишь вечером перед телевизором и от нечего делать вяло перебираешь каналы, пока случайно не натыкаешься на печальную черно-белую историю об умирающем сироте. Крупный план, нездоровая испарина на лбу, бледное заострившееся лицо, как у покойника. Гримеры явно перестарались, пытаясь выдавить слезу у впечатлительных зрителей. Все настолько фальшиво, что хочется поскорее переключить эту муть, но как назло в пульте сели батарейки. И, как следствие, придется смотреть до конца…
– Ты в курсе, почему они перевели тебя сюда?
Он мог бы не спрашивать. Это очевидно. Неудавшийся малолетний калека-самоубийца из детдома без прошлого, настоящего и будущего, с прогрессирующим заражением крови. Врачи сделали все, что в их силах. Жаль провинциальная больница – не частная московская клиника. Здесь лечат, как могут. Точнее, в рамках выделяемых бюджетом средств и лекарств.
На вечернем обходе док с равнодушными глазами пообещал: «Все будет хорошо».
Он был достаточно убедителен, чтобы обмануть обычного ребенка. Но не того, кто однажды видел подобное выражение глаз, когда, отойдя от наркоза, еще не догадывался, что лишился ноги.
