Егор Кобелев - Прятки с Солнцем
-Не знаю. И… я сто раз говорил – не подходи ко мне со спины.
Я предусмотрительно отошел чуть вбок, и Влас перестал дергать плечом. Тут он посмотрел вперед и вскинул ладонь. По нашему с ним договору это означало, что сейчас его надо внимательно слушать и приготовиться к активным действиям.
-Солнце встает. – Сказал он, развернулся, поправил воротник плаща и побежал куда-то между обвалившимися домами. Я рванул за ним. Некоторое время бежали по какому-то району хрущевок, затем наемник молниеносно нырнул в подвал с выбитой дверью. Спустившись вниз, мы оказались в тесной комнатушке с жестяной перегородкой посередине. В перегородке был вырезан круглый люк, оборудованный на манер двери и снабженный проржавевшей дверной щеколдой и висячим замком.
Влас достал откуда-то из недр плаща большой ключ, какой обычно показывали в спектаклях про Буратино. Только в отличие от того, золотого и бутафорского, этот был ржавый и настоящий. Новоиспеченный Буратино со скрипом провернул ключ в замке и ногой открыл люк. За перегородкой было что-то вроде этакого перевалочного пункта. На полу стояла в консервной банке оплавленная свеча, коптящая стену слабым огоньком. У стены находилась пружинная кровать, застеленная желтоватой тряпкой. У стенки стоял открытый сейф с выломанным кодовым замком. Из сейфа выглядывала казенная часть охотничьего ружья.
Пока я осматривал скромное обиталище наемника, он закрыл дверь на замок и подпер ее деревяшкой.
-Добро пожаловать в один из моих бункеров. Нравится? – Поинтересовался он, засовывая ключ обратно в глубины плаща.
Я не знал, что ответить, так что в итоге просто кивнул.
Тут снаружи загрохотало, в щели между люком и перегородкой засиял пронзительный свет, нас даже через многослойную жесть обдало нестерпимым жаром. Я отодвинулся подальше и забился в угол, чтобы хоть как-то стало легче. Наемник лег на кровать, накрылся желтой тряпкой, отвернулся к стене и с непонятной интонацией произнес:
-С добрым утром, Москвич.
Давно он меня так не называл… четыре дня. Четыре дня. Казалось бы, как мало-то, а? Но это в метро. В метро надо жить, а не выживать. Как бы надо мной смеялись лет двадцать назад, когда еще людям не приходилось прятаться в линиях подземного скоростного общественного транспорта. Или, в народе, метро.
Сон не приходил долго. Бормотание Власа не прекращалось, перемешиваясь с новыми. И чаще всего среди них повторялось слово «смерть».
Когда я наконец смог заснуть, ко мне снова пришел сон про Бауманскую. Потом – чернота. И вдруг…
***
Черная поверхность воды мрачным полотном тянулась вдоль улиц. Противогаз мешал нормально дышать. Но радиоактивной пыли здесь – хоть отбавляй. Серые стены возвышаются вокруг. А наверху – над туманом, на колокольне, блестит слегка оплавившийся крест. Набережная рытвинами и кратерами сползала прямо в подозрительно спокойную реку.
По набережной, вдоль реки. Ночь сегодня темная. Фонарик небольшим кругом белого света выхватывает раскрошившуюся и выпавшую из пазов плитку.
Хрясь.
Кусок плитки раскалывается напополам под тяжелым ботинком, медленно сползает в воду. Бульк. Я обернулся. Круглые глаза Димона. Из облезшего купола церкви медленно расходится свист. Грустная мелодия. Похоже на ту, с которой когда-то начинались все вестерны. Только ситуация не подходит.
Ветер бросает облако серой пыли в стекла противогаза. Я с трудом оттер их тряпкой. Свист протяжно разносится волнами от колокольни. Когда луна восходит над башней… Свист продолжается, переливаясь в окнах брошенных домов. Он почти видим. Всплеск.
Резко разворачиваюсь. Испуганные глаза Димона под противогазом. Где Шершень? Вода спокойна. Грустная мелодия разносится над ночным городом. Черное полотно реки продолжает тянуться под чудом уцелевшим мостом. Оплавленный крест сияет на фоне почти полной луны.
Туру-ру-у-у-у…
Ноги сами несут мимо храма. Симфония для дьявольского оркестра. Этот дед просто бредил…
-Когда луна восходит над башней…
Черная поверхность Клязьмы вибрирует от звука свиста. Ох, попадись мне только этот свистун!
-Звучит труба Апокалипсиса…
Семен кричит так, будто его режут. Резина противогаза с легкостью пропускает звук. Я разворачиваюсь. Его нет. И будто никогда не было.
-И становится горькой третья часть вод.
Когда тот сектант читал нам свое изложение «Апокалипсиса», думал ли я об этом. Летяги собираются в стаю. Ветер несет пыль все сильнее, а мелодия все больше и больше отражается от голых бетонных стен.
Все обрывается. Церковь позади. Как и машина. Димон сопит рядом. Тяжелое дыхание через респиратор. Я Влас. Я довожу дела до конца. В конце концов, я вернусь. Не сегодня, не завтра, не через год… но я вернусь.
***
Я вскочил на ноги в углу. Воздух-кипяток. Плевать!
-Влас! Влас! Вставай, твою мать!
Наемник поднялся на ноги. Взгляд совершенно не сонный, но отсветы свечи будто исчезают внутри глубоко запавших глаз.
-Что случилось?
-Почему ты не уехал раньше?
-Я там ничего не знаю.
-В Тэце радио есть!
Наемник напрягся. Брови сошлись клином к переносице.
-У меня химзы нет.
-Влас! Мы вдвоем остались! Я и ты! Теперь то уж хорэ брехать! – местный житель медленно поднялся с кровати.
-С чего ты взял, что я брешу?
-Я тебе только что сказал!
Влас закрыл глаза. Глубоко вдохнул и выдохнул.
-Пять лет назад мы уже пытались. Нас тогда было четверо. Наемников, в смысле. И мы знали, что возле храма уцелел гараж, где стояла машина. Машина, которой не нужен бензин.
-Гибрид?
-Не… полностью электрическая. Электромобиль. Еще раньше мы нашли несколько запасных аккумуляторов для нее. И хотели уехать. Правда, кроме того, где она находится и на чем она ездит, мы не знали ничего… по пути встретили старика. Жил как раз в этом убежище. Он был чем-то вроде сектанта – написал свою Библию и «Апокалипсис» и постоянно ее надиктовывал. И все что-то говорил, что сбывается все это, сбывается… а мы дальше пошли. А у церкви… у церкви… короче, нас осталось двое. Я даже не знаю, что случилось в ту ночь. Мы просто бежали, сломя голову. И добежали вдвоем. Потом я встретил вас. Вас было трое, а в сумме нас снова становилось четверо. Один из вас был старик, другой – какой-то придурок. Димон меня уже не поддерживал. Я повел вас дальше. Ну а остальное ты знаешь.
Тут наемник задал свой вопрос:
-А у вас в метро… там и правда какая-то война?
Я приоткрыл рот.
-Влас… а тебе часом не снился сон про церковь?
-Снился.
-Влас… давай спать.
***
Тик-так, тик-так, тик-так. Звук из электронных часов с монохромным циферблатом на руке наемника шел как из настоящих, механических. Почему? Я лежал под его кроватью, на полу и следил, как одна цифра сменяется другой. Сегодняшний день стал для меня точкой отсчета. Интересно только, до каких пор он продлится? До смерти? Или до метро?
***
Максим стоял на дрезине и смотрел вперед. Прямо перед его носом проходил тот самый незримый барьер, перейди он который, бауманцы имеют полное моральное право нашпиговать его свинцом.
Но этого не случится. Красные в самом деле заключили честную сделку – его бойцов снабдили лучшим оружием во всем метро, посадили на мотодрезины с пулеметами и даже выдали полноценные бронежилеты.
Туннель пах гарью, кровью, металлом. И неудивительно. Бауманская не ожидала. Сейчас она в руинах, ее защитники мертвы. Но Логинова все равно грызли сомнения. Не совсем понятно в чем. Совесть у любого политика должна заткнуться еще на ранних стадиях карьеры. Так в чем же дело?
-Сэр, возвращаться? – раздался сзади голос посаженного на рычаги Мотыгина. Ну да, депутат таки, а вынужден тащить на себе дрезину.
-Подождите минутку, пожалуйста.
Туннель снова огласился звуками выстрелов. Акустика в метро все-таки замечательная. Пора, пожалуй, приобщать Ганзу к культуре, открыть оперный театр где-нибудь на Киевской… м-м-м… да, там было бы неплохо устроить оперу.
Но все равно голова была забита совсем другими мыслями. Что-то неправильно. Неправильно. Да и есть ли те беженцы на Партизанской? Ведь Мотыгин вернулся с отрицательным ответом, когда его послали к Первой Интернациональной.
Максим вытащил из кармана пиджака старые механические часы на цепочке и откинул крышку. Раз, два, три, четыре… секундная стрелка медленно переваливалась с одного деления циферблата на другое.
«Ладно, Макс. Этот момент – точка отсчета. И одному Богу известно, когда отсчет придется прервать».
Крышка часов захлопнулась.
***
Это был худший день в моей жизни. Когда мы открыли дверь, перед нами лежало штук пять обугленных трупов.
