Николай Мороз - Найти и исполнить
– Хватит, – вяло отмахнулся он.
– Надо, – серьезно сказала Катя, – третья, как положено по русскому обычаю. Грех отказываться.
Стас взял предложенное и только сейчас сообразил, что не заметил, в какой именно момент Катерина успела расстаться с шинелью и собственным пальто, сидела в темноте напротив в тонкой блузке и юбке с подолом фасона «собаки рвали». Ткань уже немного подсохла, от нее пахло гарью, но Катерину это нисколько не смущало. Рюмку свою она осушила лихо, стукнула донышком о стол, оперлась на него локтем и повернулась к Стасу.
– Еще? – он тоже научился видеть в темноте, различал теперь и разрумянившееся от выпитого лицо женщины, и кивок ее головы в сторону полупустой бутылки с водкой, и высоко открытые ноги под лохмотьями. Юбка выглядела так, точно в лапах опытного дизайнера побывала, а не пострадала от немецкой «зажигалки». Катерина перехватила взгляд Стаса, опустила голову и заявила после пристального изучения не подлежащей восстановлению юбки:
– Плевать. Зато не жарко, летом буду носить. Или обрежу. Вот так.
Встала напротив, и, медленно перебирая пальцами, потянула ткань вверх,
Юбка укорачивалась на глазах, Стас залпом выпил свое и привалился к стене, осознавая, что уже никакая сила его с места не сдвинет, пусть хоть все самолеты Вермахта ринутся сейчас на Москву; как Золотова давеча, пошлет того же Лаврушина куда подальше. Он поставил рюмку на стол, поднял руки и обнял Катю спокойно и непринужденно, точно его телом управлял кто-то посторонний, прижал к себе, ладонью вмиг разделавшись с застежкой на поясе юбки. Катя не шевельнулась, только тихо вздохнула, и потом, когда Стас осторожно опускал ее на кровать, не сопротивлялась ничуть. Пуговицы на блузке расстегивались беззвучно. Катя закрыла глаза, под светлой блузкой, выделявшейся неясным пятном в полумраке с обивкой дивана, ничего лишнего не оказалось.
Старая кровать оказалась чертовски прочной, сработанной на века, нисколечко не скрипела, и они не сдерживались в яростном колыхании. И в едва разбавленной дрожащим огоньком тьме Стас ощутил жутковатое, пугающее чувство – прошлое и будущее неважны, они ничего не значат по сравнению с тем, что есть, что происходит сейчас, что идет война, что смерть близко, так близко, как никогда раньше. Что, возможно, в эту вот секунду с аэродрома поднялся очередной новехонький, заправленный под завязку, со смертоносной начинкой в брюхе «Хейнкель», и он уже на подходе к городу, рыщет в поисках цели, сужает круги, готовится разметать в прах и этот самый дом, и людей в нем, и все, что есть живого поблизости…
И уже много позже, когда кровать навидалась всякого, наваждение схлынуло, уступив место некоторой усталости, настал момент, когда пришлось вынырнуть из забытья в непроглядную душную тишину, но они долго еще лежали, на смятых простынях, прижавшись друг другу. Стас, рассеянно-нежно поглаживая прижавшуюся к нему задремавшую Катю, прислушивался к треску догоравшей свечи и звукам из коридора. Тихо все, точно вымерла усадьба Сушкиных, и бродят по коридорам только тени ее прежних хозяев да вздыхают тяжко при виде безобразий, что учинили с их родовым гнездом неблагодарные потомки. Впрочем, потомок тут всего один, да и тот седьмая вода на киселе, поповский сынок, что давеча ел взглядом «товарища лейтенанта».
Скрипнули за дверью половицы раз-другой, и вновь тишина, точно мышь по коридору проскочила, хвостиком махнула и в норку забилась. Катя вскинулась от дремы и отбросила с лица волосы.
– Это что? – она осторожно провела пальцем по синему «рисунку» на левой груди Стаса. – Буквы, кажется, латынь. И это, – палец скользил по наколке под ними, – на патрон похоже.
– Откуда ты знаешь, что это патрон? – не двигаясь, спросил Стас.
– Я на стрелковых курсах для женщин три месяца занималась, – заявила Катя, – перед самой войной закончила, в мае. Из винтовки стреляла, из пулемета, из пистолета. Но таких патронов не видела.
«Неудивительно» – Стас продолжал обнимать Катю и смотрел на стол, на беспорядок на нем, опрокинутую рюмку и опасно зависшую над краем бутылку, где на дне еще оставалось немного водки, как раз на один хороший глоток. Или на два, если не торопиться. Татуировку он сделал перед дембелем, чисто из соображений обозначить свою причастность к и тогда ограниченной, а сейчас уж и вовсе вымирающей касте отслуживших в вооруженных силах. Два года отслуживших, между прочим, а не чахлый, непонятный год, когда боец автомат только издалека видит да один раз в руках подержит во время присяги – незаряженный. Наколол он себе тогда группу крови, первую положительную, дабы, оказавшись в бессознательном состоянии в реанимации, врачей в недоумение не вводить и времени драгоценного не терять. А под «маркировкой» помещался патрон от «Калашникова», который сейчас если и существует, то лишь в воображении и чертежах гениального конструктора самого распространенного в мире будущего стрелкового оружия.
– А это? – Катя склонила голову на бок и водила пальцем по синим буквам: Rh, +.
– Да так, по молодости, по глупости, – попытался отшутиться Стас, но Катерина оставалась серьезной, смотрела без улыбки, и Стас поневоле почувствовал себя точно на допросе в нехорошем здании на Лубянке. Свечка догорела, наконец погасла с треском, Катя тихо дышала рядом и все еще ждала ответа. Странные вопросы она задает,
что уже само по себе не то чтобы неправильно – непонятно. Где традиционная порция женских глупостей, где исповедь, что вообще-то она, Катя, не такая, но и не железная, что одной ей тоскливо, а теперь еще и страшно, что все подходящие мужики на фронте, а остались только Мартыновы да лаврушины, а что поприличнее, так те давно разобраны. Ни утешения не ждет, ни слов понимания ее тяжелой доли. Про патроны ей вместо этого расскажи…
– Ну так что? – тормошила его Катя, – что это значит? Интересно же, – вовсе уж умоляюще протянула она.
Вот, это уже ближе, и, главное, объяснимо – ею движет женское любопытство, неистребимое, нормальное, естественное и жадное.
– Это с армии осталось, – сказал Стас, – когда срочную служил. Так все делали, по традиции – группа крови и патрон от автомата. Это ж не орел двуглавый во всю спину…
– В армии? – В голосе Кати он слышал неподдельное удивление, лица женщины Стас не видел, но по тону был готов поклясться, что только что ее своим признанием сразил. И не успел ничего пояснить, как та со скоростью ППШ выдала новую партию вопросов.
– Ты служил раньше? Где, когда, в каком звании? В какой части… – выпалила Катерина залпом и, устав, примолкла рядом.
– В РВСН, – Стас прикусил язык, но было слишком поздно.
– Где? – выдохнула та, – что это значит? Я ни разу не слышала этого названия… Погоди, ты что – уголовник, раз наколки у всех? Ты сидел?
– Да нет же, – разозлился Стас, – вернее, да, но потом, позже.
Он понял уже, что сболтнул лишнего, запутался в «показаниях», и Катерина сейчас легко и непринужденно дожмет его, как заправский следователь.
– Что за РВСН? – повторила та, – я не понимаю. Или ты врешь мне, или…
– Да не вру я. – Стас оттолкнул бы ее, да некуда было, слишком узкая кровать, одному тесно, однако они тут вдвоем превосходно до сих пор помещались, на мелкие неудобства внимания не обращая. А Катерина, уловив его изменившееся настроение, сникла, прижалась теснее, обхватила обеими руками и прошептала на ухо:
– Ну и ладно. Не хочешь – не говори, не больно-то мне и охота всякие глупости слушать.
– Ракетные войска стратегического назначения – это не глупости, а отдельная группировка стратегических ядерных сил страны…
Стало тихо так, что комар пролети – шума от него будет, как от горящего «Хейнкеля». Катерина приподнялась на подушке, опираясь на нее локтем, и застыла так, не потрудившись натянуть на себя одеяло, Стас смотрел в потолок, раздираемый желанием немедля бежать куда подальше или провалиться в недра, что глубже московского метро. Бежать однако было неловко, построенная на века усадьба Сушкиных на земле стояла твердо, так что оставалось лежать и мысленно клясть себя последними словами.
– Ракетные, – врастяжку повторила Катя, – нет таких. Ты все врешь, выдумываешь на ходу.
– Есть, – произнес Стас, чувствуя, как своими руками поджигает последний мост, – они есть. У нас. А здесь пока нет, но будут. Лет через десять точно.
А сам все старался припомнить учебку, где бессовестно спал на занятиях, вместо того, чтобы слушать товарищей офицеров, пытавших внушить личному составу гордость от причастности к самой боеспособной части еще не до конца убитой тогда армии. Причастности к технике и средствам, позволяющим в кратчайшие сроки доставить межконтинентальную баллистическую ракету с ядерным зарядом в любую точку планеты согласно заданным координатам. И к белым медведям эта ракета направится, или на густонаселенное атлантическое побережье пару тонн в урановом эквиваленте доставит, зависело в том числе и от Стаса Кондратьева, исправно крутившего баранку «Искандера» ровно полтора года, «Искандера», таскавшего за собой по долинам и по взгорьям парочку пусть тактических, но все же с ядерной начинкой, ракет.
