Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ) - МакКаммон Роберт Рик

Сердце паренька забилось быстрее. Справа приближался его дом: старые серые доски, закрытые ставнями окна. У тротуара стоял папашин драндулет дряхлый темно-коричневый «шевроле» с проржавевшими бамперами и вмятиной на пассажирской дверце. На машине лежал слой пыли, и Коди немедленно увидел, что стоит она точно как утром, правыми колесами на тротуаре. А значит, одно из двух: либо отец ушёл на работу в городскую пекарню пешком, либо вообще не пошел. И если старик весь день проторчал дома, один, в духоте, то за стенами, может статься, собирается жестокая гроза.

Коди заехал на тротуар, миновал дом Фрэйзеров и оказался у себя во дворике. Там рос лишь колючий куст юкки, но даже он начинал жухнуть. Коди остановил мотоцикл у подножия бетонных ступенек крыльца и выключил мотор. Тот заглох с лязгом, который, насколько было известно парнишке, непременно должен был насторожить папашу.

Коди слез с мотоцикла, расстегнул куртку и вынул из-за пазухи задание по труду. Вешалку для галстуков, да не простую: около шестнадцати дюймов длиной, вырезанную из куска палисандра, оттертую наждаком и отполированную так, что поверхность на ощупь казалась прохладным бархатом. В дерево были вделаны квадратики белого пластика, старательно покрытые разводами серебряной краски, «под перламутр». Квадратики складывались в красивый шахматный узор. Края Коди вырезал фестонами. К дощечке крепились еще две детали из инкрустированного палисандра. Они удерживали перекладину, на которую и следовало вешать галстуки. Все это было еще раз тщательно отполировано. Мистер Одил, учитель труда, сказал: работа хорошая, только непонятно, почему Коди так долго с ней копался. Коди терпеть не мог, чтобы кто-то стоял у него над душой, надеяться мог только на «уд», но работа была сдана, и остальное его не волновало.

Ему нравилось работать руками, хотя он притворялся, будто труд чистейшей воды занудство. От него, своего президента, Щепы ждали здорового презрения почти ко всему, особенно если оно имело отношение к школе. Но руки Коди, похоже, соображали раньше головы — работа по дереву давалась ему легко, как и ремонт машин на станции обслуживания мистера Мендосы. Коди давным-давно собирался отладить свою «хонду», да все откладывал, пока не сообразил, что получается «сапожник без сапог». Ничего, на днях он ею займется.

Он снял очки-«консервы» и сунул в карман. В спутанные волосы набилась пыль. Ему не хотелось подниматься по растрескавшимся бетонным ступенькам и переступать порог, но он жил в этом доме и понимал, что иначе нельзя.

«Зайду — и назад, — думал он, ступая на первую ступеньку. — Зайду — и назад».

Дверные петли взвизгнули, как ошпаренная кошка. Коди поспешил за непрочную деревянную дверь в полумрак. Запертая в стенах дома жара буквально высосала воздух из легких, и парнишка оставил внутреннюю дверь открытой, чтобы хоть немного проветрить. Он уже унюхал кислый перегар «Кентакки джент», любимого папашиного виски.

В первой комнате, перемешивая тяжелый воздух, крутился вентилятор. На столе возле пятнистого дивана были разбросаны игральные карты и стояли переполненная окурками пепельница и немытый стакан. Дверь в спальню отца была закрыта. Коди задержался, чтобы открыть окна, потом, зажав под мышкой вешалку для галстуков, двинулся к себе в комнату.

Но не успел он добраться до нее, как услышал скрип — открылась отцовская дверь. Ноги Коди налились свинцом. А потом скрежещущий, как покоробленная пила, голос невнятно (дурное предзнаменование!) выговорил:

— Ты чего тут шныряешь?

Коди промолчал, и отец заорал:

— Сын! Остановись и ответь!

У парнишки отнялись ноги. Он остановился, опустил голову и принялся пристально разглядывать одну из синих роз, вытканных на нитяном коврике.

Усталый пол заскрипел под ногами папаши. Все ближе. Запах «Кентакки джент» стал сильнее. К нему присоединился запах немытого тела. И, разумеется, одеколона: папаша расплескивал эту дрянь по лицу, шее и подмышками и называл это «помыться». Шаги затихли.

— Ну так что? — спросил папаша. — В молчанку играем?

— Я… я думал, ты спишь, — сказал Коди. — Не хотел тебя будить…

— Чушь. Чушь в квадрате. Кто тебе велел открывать окна? Мне тут это окаянное солнце не нужно.

— Жарко. Я подумал…

— Тебе, дураку, только и думать. — Снова шаги. Ставни с треском захлопнулись, отсекая солнечный свет, превращая его в пыльную серую дымку. — Не люблю солнце, — сказал папаша. — От него бывает рак кожи.

В доме было никак не меньше девяноста градусов. Коди почувствовал, как по телу под одеждой медленно пополз пот. Шаги опять направились в его сторону, и Коди дернули за сережку-череп. Он поднял глаза и увидел отца.

— Чего не вставишь такую же в другое ухо? — спросил Кёрт Локетт. С костистого лица с квадратной челюстью смотрели глубоко посаженные грязно-серые глаза, окруженные сетью морщин. — Все бы поняли, что ты сдвинулся вовсе, а не наполовину.

Коди отвел голову, и отец выпустил его ухо.

— В школе сегодня был? — спросил Кёрт.

— Да, сэр.

— Хоть одному моченому ума вложил?

— Почти, — ответил Коди.

— Почти не считается, — Кёрт обтер тыльной стороной руки сухие губы, отошел от Коди и плюхнулся на диван. Взвизгнули пружины. Кёрт был таким же жилистым, как сын, с такими же широкими плечами и тощими бедрами. Припорошенные сединой и редеющие на макушке темно-каштановые волосы он зачесывал назад, намертво закрепляя кок «Виталисом». Курчавые светлые волосы Коди унаследовал от матери, которая умерла в Одесской больнице, давая ему жизнь. Кёрту Локетту было всего сорок два года, но тяга к «Кентакки джент» и долгим вечерам в клубе «Колючая проволока» состарили его по крайней мере лет на десять. Под глазами набрякли большие мешки, а по обе стороны от тонкого точеного носа лицо бороздили глубокие морщины. Сейчас на нем был любимый наряд: ни ботинок, ни носков, заплатанные на коленях джинсы и огненно-красная рубаха с вышитыми на плечах ковбоями, набрасывающими лассо на волов. Вынув из кармана пачку «Уинстона», Кёрт прикурил от спички. Коди смотрел, как колеблется огонёк в трясущихся пальцах отца. — Скоро моченые всю землю подомнут, — объявил Кёрт, выдохнув облако дыма. — Все захапают и еще захотят. И остановить их можно только одним: напинать по заду. Согласен?

Коди на секунду опоздал с ответом.

— Верно? — повторил Кёрт.

— Да, сэр. — Коди двинулся в сторону своей комнаты, но отцовский голос снова остановил его.

— Фью! Я тебя не отпускал. Я с тобой разговариваю, сын. — Он снова глубоко затянулся. — На работу пойдешь?

Коди кивнул.

— Хорошо. А то курить нечего. Как думаешь, твой моченый начальник даст пачечку?

— Мистер Мендоса нормальный мужик, — сказал Коди, — не такой, как остальные.

Кёрт молчал. Вынув сигарету изо рта, он уставился на красный огонёк.

— Все они одним миром мазаны, — спокойно отозвался он. — Все. Будешь думать по-другому, сын, Мендоса тебя наколет.

— Мистер Мендоса всегда был…

— Это что еще за мистер Мендоса? — Кёрт воззрился на сына. «Проклятый мальчишка, — подумал он. — Деревянная башка!» — А я тебе говорю, все они одним миром мазаны, и точка. Так принесешь курево или нет?

Коди, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд отца и поневоле пообещал:

— Принесу.

— Ну, ладно. Договорились. — Отец вернул сигарету в угол рта, затянулся, и пепел ало засветился. — А это что за хреновина?

— Какая хреновина?

— Вон та хреновина. Вон. — Кёрт ткнул в сына пальцем. — У тебя под мышкой. Что это?

— Ничего.

— Парень, я еще не ослеп! Я спрашиваю, что это такое!

Коди медленно вытащил из-под мышки вешалку для галстуков. Ладони взмокли, по шее струился пот. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Глядеть на отца мальчику всегда было трудно, словно при виде Кёрта делалось нестерпимо больно глазам, и всякий раз, как Коди оказывался рядом с папашей, внутри у него что-то обмирало и делалось тяжелым, созревшим для похорон. Но, что бы там ни обмирало, иногда оно выкидывало поразительные коленца. Могильщикам с ним было не разделаться.