Перебежчик (СИ) - Зубков Алексей Вячеславович

— Хотите создать касту бесстрашных воинов?

— Никаких каст. Во-первых, как мы поставим к станку человека, который видит себя исключительно воином, после того, как спишем его по ранению? Во-вторых, как мы поставим на его место человека от станка, если он считает себя мирной кастой? Нет, нам нужны максимально взаимозаменяемые граждане. Сегодня трактор, завтра танк. И наоборот.

— У вас уже есть боевые роботы?

— Пока нет. Но к тому времени, когда роботы поступят на вооружение, солдаты будут к ним морально готовы.

— А трофейные тела для пересадки мозга?

— Пока нет. Но наша медицина уже умеет пересаживать конечности и внутренние органы.

— Вы чините солдат как машины?

— В области военной медицины мы превосходим вас лет на десять минимум. А азиатов на все двадцать. Мы можем восстановить человека после очень серьезных повреждений практически полностью, биологическими или искусственными запчастями. Принципиально невосстановим только мозг, и насчет глаз пока все сложно. Проблема в том, что война производит инвалидов быстрее, чем медицина успевает их восстанавливать. Восстанавливающая медицина у нас пока не успевает освоить тот фронт работ, который ей передает спасательная. Но для инвалидов мы создаем условия. Например, безногих пилотов всегда рады видеть в космонавтике. Кабины там небольшие, ходить пешком некуда и на педали жать не надо.

— Без ног еще можно прожить, но ведь бывает и хуже.

— Солдат, лишившийся рук и ног, отлично может контролировать технологический процесс, сидя за мониторами. Ни покурить, ни в носу поковыряться.

— Не слишком жестоко?

— Вовсе нет. Инвалид — это не бездельник на шее у трудящихся, а полноценный член общества, который за свой труд получает честную зарплату. Людям тяжело привыкнуть к тому, что какие-то радости жизни им больше не доступны, но мы работаем над этим. Объединившись в Евросоюз, мы получили все европейские школы медицины, философии и психологии.

— Очень практично. Думаете, инвалид будет благодарен за то, что его сначала покалечили на войне, а потом обязывают работать?

— Мы не можем позволить себе выбраковывать людей, которые годятся хоть на что-то. Инвалид лишен многих радостей жизни, но не всех. Была бы голова на плечах. Он все еще способен получить любовь женщин и уважение мужчин, не считая разных мелких удовольствий.

— Женщин? Серьезно?

— Серьезно. У нас мужчин несколько меньше, чем женщин. Муж без ног хотя бы не будет бегать ни по бабам, ни по пивным.

— Наверное, Вы правы.

— Бытие определяет сознание, — развел руками аналитик, — Мы уступаем по численности населения и Остазии и Океании. Стоит нам показать слабину, как азиаты просто завалят нас пушечным мясом. А ваши друзья превосходят нас еще и ресурсами. Если мы не сбиваем по три ваших истребителя за один свой, то проигрываем. Вы можете завалить нас не только мясом, а еще и железом. Следите за войной в Африке?

— Конечно, слежу.

— Янки просто откопали на своих свалках машины, которым можно дать вторую жизнь. Этот хлам живет пару боевых выездов, но его много. Поэтому у них есть сверхмобильные части, дешевые и легко восполняемые. А мы пока затрудняемся дать симметричный ответ на эту стальную саранчу и отступили вдоль Сахары почти на середину Африки.

— Тогда каким чудом Евросоюз еще держится?

— Потому что мы должны превосходить и превосходим вас с азиатами по части технологий и квалификации личного состава. Сейчас больше половины нашего населения имеет или получает высшее образование. К тому времени, как на вооружение примут плазменные пушки и гиперзвуковые истребители, для них у нас будут готовы техники и стрелки, а остальным сверхдержавам придется или обучать пользоваться оружием будущего полуграмотных крестьян, или оставить оборонную промышленность без квалифицированных рабочих, — Виктор Петрович воодушевился, — И вот тогда мы вам всем покажем, где раки зимуют.

— А вы не пробовали решать вопросы без войны? Может быть, противоречия не так уж велики?

— Мы никогда не перестаем настаивать на дипломатическом решении. Вы, наверное, помните, что Океания не всегда воевала с нами.

— Помню.

— Но и дипломатически Океания нас переигрывает. Они никогда не воюют одновременно против двух сверхдержав. Мы могли бы жить в мире, но им нужна французская, немецкая, итальянская, бельгийская и даже русская Африка.

— Разве вам не нужна американская и английская Африка?

— Нужна, но не до такой степени. Африка большая, на всех хватит.

Уинстон не нашел, что сказать, и Виктор Петрович перехватил инициативу.

— Мы переведем Вас в другую камеру, с лучшими условиями. Сможете смотреть телевизор, слушать радио и читать книги.

— Спасибо. Но зачем? Я рассказал все, что знал. Вы, наверное, проверили и поняли, что я вас не обманывал

— Верно.

— Поэтому вы переводите меня в камеру получше, как в благодарность за сотрудничество. Но зачем я дальше нужен? Я не хочу провести в тюрьме остаток жизни, даже в вашей комфортной камере, какая бы она ни была. Лучше просто расстреляйте меня, если вам для этого нужно мое согласие. Или можете откормить и разобрать на запчасти, если начальство требует, чтобы от меня была какая-то польза. Печень сразу выбрасывайте, я старый алкоголик. Сердце еще лет тридцать походит. Глаза не как новые, но для слепых сойдут. Если честно, мне перед патологоанатомом только за мозги стыдно не будет.

— Нет. У нас есть более интересное предложение. Но Вы к нему еще не готовы. Вы недостаточно знакомы с нашим, как Вы говорите, культурным кодом, чтобы вести полноценные переговоры. Ознакомьтесь и продолжим.

Главное слово Уинстон оценил только когда его уже уводили в камеру. Переговоры. Переговоры бывают между равными сторонами. Допрос ни в коем случае не синоним к переговорам. То есть, русские хотят предложить какой-то другой уровень отношений на равноправной основе.

По пути он столкнулся с Колобом, которого вели навстречу. Здесь камеры-одиночки находились на минус втором этаже, и заключенных выводили через длинный коридор строго по одному. До сих пор Уинстон не увидел и не услышал никого из соседей.

Конвоиры уперлись с разных сторон в решетчатый тамбур и принялись ругаться на предмет, кто вышел не в свое время и кто куда мог бы отойти, чтобы встречный конвой прошел, не нарушая строгие правила безопасности.

— Живой? — риторически спросил Колоб.

— Послушал твоего совета, — ответил Уинстон.

— Это ты меня сдал зеленым?

— Я. Подумал, что если меня в милиции убьют, то тебя тоже. Не надо было?

Колоб пожал плечами.

— Тебя посадят теперь? — спросил Уинстон.

— Зеленые не сажают. Или предложат работать на них, или выжмут на допросах с химией и спишут в утиль. Посмотри на меня.

Уинстон посмотрел Колобу в глаза. Не похоже, чтобы его травили какой-то химией.

— Не похоже, чтобы тебя травили какой-то химией, — сказал Колоб, — Значит, жди предложения.

— Совместить не могут?

— Нет. Начиная со второго уровня химия — билет в одну сторону. Говорить сможешь, соображать — нет.

— Ты говорил про амнистию. Студент и Док Джонсон ведь ушли?

Колоб вздохнул.

— Про амнистию был уговор с чекистами, не с зелеными. Вся надежда, что Сандро про меня не забудет. Да ты-то не парься. Ты где раньше работал?

— В министерстве.

— Как был госслужащим, так и останешься. Только государство поменяешь на получше.

— А ты?

— Да что я-то тебе? Не знаю, что со мной будет. Допросами не грузят, химию не дают, в стукачи не приглашают. Кормят, как на воле не кормили, и лечат по-настоящему. Я ведь тогда чуть не сдох. Ведро крови мне перелили. Руку пересобрали, — Колоб сжал правый кулак, — Как лошадь краденую на базар готовят. Чует мое сердце, продать меня хотят. Не знаю только, кому.

— Разговорчики в строю! — крикнул один из конвойных.

Уинстона отвели обратно в лифт, подняли на минус первый этаж и посадили в другую камеру. То есть, встреча с Колобом состоялась, потому что ошиблись конвоиры англичанина, когда повели на старое место.