Александр Золотько - Цель – Перл-Харбор
Белый потолок. Побелка. Не краска, не обои – побелка. Ну и что? Не все балуются евроремонтом. Некоторые обходятся старыми методами.
Торопов сел на кровати.
Никаких решеток на окне не было – соврал Краузе. На окне были тюлевые занавески и темно-бордовые бархатные шторы. С потолка посреди комнаты свисал матерчатый оранжевый абажур с золотистой бахромой по краю. Возле окна стоял письменный стол. К нему был придвинут стул. С деревянным сиденьем, без всяких изысков.
Настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. Две книжные полки на стене возле стола. Платяной шкаф в углу. На стене у кровати – несколько фотографий в рамках под стеклом.
Торопов хотел встать, но спохватился, что Краузе забрал всю одежду, вместе с трусами. Не хватало еще – он вскочит, а тут кто-то войдет в комнату. Немногим лучше Торопов будет выглядеть лежа в постели, но все-таки он не будет сверкать своими достоинствами и обнаженной задницей.
Возле кровати на небольшом столике стопкой лежала одежда. Белье. Торопов посмотрел на дверь, прислушался – тихо. Из-за окна не доносились ни звуки автотранспорта, ни человеческие голоса. Даже птицы, кажется, еще не поют.
Ладно, сказал Торопов, взял со столика трусы и надел на себя. Длинные, по колено, сатиновые трусы. Он уже и забыл, что такие бывают на свете. В детстве когда-то видел, но давно.
Торопов встал, натянул майку.
Вот теперь он еще и вор. Украл чужую одежду.
Еще носки. Торопов взял их, посмотрел, покрутив в руках. Странное нелепое сооружение, с пряжечками, ремешками и лямочками. Вот таких он никогда, даже в детстве, не видел, только слышал о таких и читал. В носках не было резинок, поэтому предполагалось, что их будут поддерживать лямки, небольшие подтяжки…
Торопов положил носки на место – надевать и носить такое можно, только имея опыт. Лучше уж босиком.
На спинке стула у письменного стола висела футболка. С отложным воротником и шнурованным воротом.
Похоже, они все еще продолжают игру, зло подумал Торопов. Думают, что он поверит… Как же, как же…
Торопов надел футболку, потом белые легкие брюки с матерчатым ремнем. Все было по размеру, может, чуть-чуть велико, но при таком фасоне это было даже оправданно. Легкая, не стесняющая движений одежда.
И обувь тоже гармонировала с одеждой. Белые матерчатые туфли – все как из фильмов тридцатых годов. Только в таком на экране ходили наши, советские люди, а вот носили ли такое легкомысленное одеяние немцы? Это вопрос.
Он мог вспомнить, во что одевались немецкие пехотинцы в сорок первом году в Африке и что надевали в сорок четвертом в Нормандии, но совершенно не представлял себе, что именно носили немцы в мирное время. Костюмы и шляпы – понятно. Но в быту? На прогулке?
Туфли тоже оказались по размеру.
Торопов подошел к окну, посмотрел.
Там был двор. Тот самый, на который они въехали ночью. Машина стояла там же, где они ее и оставили – черное чудовище с плавными, зализанными обводами. И очень характерным значком на капоте. Серебристый кружок, разделенный на три сектора. «Мерседес»…
Реконструкторы, мать их так! Все, говорите, предусмотрели и реконструировали? Даже изоляторы, на которых крепились провода, идущие от столба на улице к дому, были старые, фарфоровые. Похожие на бутылочки.
Торопов отошел от окна. Может быть, слишком быстро. Словно испугавшись мысли, что для розыгрыша все сделано слишком подробно и затратно. Да, затратно. Менять проводку, которую Торопов мог вообще не заметить?
Чушь. И еще раз – чушь. Они заигрались.
Краузе соврал о решетке на окне, значит, и о человеке с пистолетом он тоже мог соврать. Торопов подошел к двери, прижался к ней ухом.
Тишина.
Осторожно взялся за дверную ручку. Она, кстати, тоже была допотопной – медная загогулина, закрепленная намертво. Торопов осторожно толкнул дверь. Она не поддалась. Торопов толкнул сильнее – дверь еле слышно скрипнула и открылась.
Спокойно, приказал себе Торопов. Не нужно суетиться. Нужно просто выйти наружу. Пусть там фотографы с операторами или полицейские в засаде. Выйти нужно спокойно, не торопясь. Будут снимать – пусть снимают, как достойно ведет себя человек, поставленный в нелепые условия. Достойно – вот ключевое слово.
«Ну… ну пожалуйста… – прозвучал вдруг в голове его собственный голос. – Не убивайте, я могу быть полезен… Я клянусь, что буду полезен…»
Торопов поморщился. Неприятно, но кто на его месте смог бы повести себя иначе? Ему угрожали. Его похитили, приставили к голове оружие… Даже били. Его ведь били, между прочим. И ножом кололи в живот…
Торопов поднял край футболки и майки – вот, пожалуйста. На бледной коже возле самого солнечного сплетения была крохотная красная черточка. Всего миллиметр, но ведь это след от ножа, запекшаяся кровь.
И никто не смог бы на его месте…
– Никто, – вслух повторил Торопов, будто это слово, прозвучавшее на пороге, было волшебным заклинанием, начисто снимающим с Торопова всякие обвинения в слабости. Он чуть не сказал – трусости, но вовремя сдержался. Это не трусость! Нет, не трусость. Уступить силе и угрозе – это компромисс. Временный компромисс. Он ведь не мог знать наверняка, что эти трое – не безумцы, что не решили они и в самом деле убить известного человека за его убеждения. Не мог знать? Не мог! Все слышали? Не мог!
Он должен был выжить. И выжил. И хватит об этом.
Торопов вышел из комнаты.
Небольшой коридор, четыре белых двери. В одном конце коридора – окно. В другом – лестница. Пол застелен вязаным ковриком. Такие коврики крючком вязала бабка Торопова. Сейчас такие не вяжут… Или все-таки вяжут? Рукоделье нынче в моде, хэнд-мейд, мать его так!
Торопов подошел к лестнице, перевесился через перила, прислушался.
Тихо.
Спускаться нужно медленно, ноги ставить мягко и возле стены, так доски будут скрипеть меньше. Кто-то ему рассказывал: воры-домушники всегда так ходили по дощатому полу – возле стены.
Два пролета по десять ступеней.
Вешалка возле двери, на ней висят какие-то плащи. Прорезиненные. Четыре штуки, размер у одного совсем небольшой, а три – обычные. И рост, и размер вполне могли бы подойти и Торопову, и любому из похитивших его уродов.
Входная дверь, как оказалось, была закрыта только на засов. Тот легко отошел в сторону, даже не стукнув. Торопов вышел на крыльцо, остановился на пару секунд, сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, потом быстро сбежал по ступенькам, почти бегом пересек небольшой двор, вовремя сообразил открыть калитку, а не распахивать створки ворот.
Вышел на улицу.
Еще рано, подумал Торопов. Часов пять. Тени еще длинные, в воздухе висят остатки тумана. Торопов осторожно прикрыл калитку и пошел по улице прочь. Очень хотелось бежать. Припустить, не думая о достоинстве, не забивая себе голову подобными глупостями, а постараться побыстрее оказаться как можно дальше от этого дома. Выбраться на трассу, остановить машину – любую машину. И попросить, чтобы отвезли домой. Не в полицию – ну ее к черту, эту полицию, а домой. Пообещать все что угодно, попросить телефон и позвонить жене, она, наверное, уже обзвонила всех приятелей, больницы и морги. Приехать домой и забыть обо всем происходящем как о страшном сне.
Придумать какое-нибудь объяснение для жены, в гестаповцев она не поверит. Никто не поверит. Торопов снова ощупал свой затылок, вчерашняя припухлость превратилась в небольшую шишку. Значит, его ударили по голове, оглушили, бросили в лесу…
…Зачем оглушили, милая? Хотели ограбить, конечно. Что? Почему я оказался в лесу? Они отвезли. Наверное, с кем-то спутали, хотели ограбить кого-то богатого, но… Одежда? Они ее забрали. Да, и белье… Откуда я взял все вот это? Весь этот ужас, что на мне?.. Они подбросили. И не нужно звонить в милицию! Я сказал – не нужно…
Торопов помотал головой, отгоняя наваждение неприятного разговора с супругой. А ведь он обижался, когда его называли подкаблучником! Здорово обижался! Значит, просто оборвать расспросы. Приказать, в конце концов. И хватит об этом.
Конечно, хватит, тихонько сказал кто-то в мозгу Торопова. Не стоит думать о предстоящем разговоре. Не думать о том, как Ольга устроит ему скандал…
Не думать.
– Гутен морген! – прозвучало неожиданно. Торопов вздрогнул и только в самое последнее мгновение успел удержаться и не ляпнуть в ответ «гутен морген» или вообще «доброе утро» старушке, стоящей у калитки соседнего дома.
Дернув головой в чем-то вроде быстрого поклона, Торопов развел руки в стороны, словно разминаясь, присел, а потом побежал вдоль по улице трусцой. Старушка сказала что-то вдогонку, Торопов махнул рукой над головой, мучительно борясь с желанием рвануть изо всех сил.
Бегают немцы по утрам? Не так. Бегали ли немцы по утрам в тридцать девятом? Для сорокалетних немцев утренний бег был делом привычным, или старуха, обалдев, сейчас бросилась к телефону, чтобы сообщить в местный дурдом о сбежавшем пациенте?
