Энн Леки - Слуги меча
— Все секционные двери, ведущие в Подсадье, выведены из строя и подперты таким вот образом?
— Как я говорила, капитан флота, эта территория была изолирована, но люди продолжали прорываться туда. Ее перекрывали снова и снова, но безрезультатно.
— Да, — подтвердила я движением руки очевидность ее слов. — Тогда почему бы просто не починить двери, чтобы они работали, как нужно?
Она заморгала, явно не вполне понимая мой вопрос.
— На этой территории никого не должно быть, сэр. — Она казалась совершенно серьезной — ход рассуждений был для нее абсолютно логичным. Вспомогательный компонент за ее спиной безучастно смотрела вперед, предположительно не имея мнения по данному вопросу. Что, как я знала наверняка, вовсе не так. Не ответив, я просто повернулась, перелезла через разломанный стол и забралась в Подсадье.
В коридоре по ту сторону прислоненные к стенам портативные световые панели, померцав, тускло загорались при нашем появлении, а затем снова гасли. Воздух гнетуще неподвижный, невероятно влажный и затхлый — база не регулировала здесь воздушные потоки, и, весьма вероятно, те подпертые нараспашку секционные двери оставались единственно возможным здесь решением дилеммы — дышать или не дышать. Через пятьдесят метров коридор открылся на крошечное подобие площади, участок коридоров, где все двери сорваны и грязны, некогда белые стены снесены, образуя одноэтажный полуоткрытый лабиринт, освещенный такими же переносными световыми панелями, хотя эти, казалось, лучше обеспечивались электроэнергией. Горстка граждан, проходивших мимо по своим делам, внезапно принялись тщательно огибать то место, где стояли мы, по чистой случайности глядя куда-то в сторону.
Один из дальних углов был освещен несколько лучше: свет лился там из широкого дверного проема. Особа в просторной блузе и брюках рядом с ним бросила на нас взгляд, поразмыслила немного над чем-то и, повернувшись к нам спиной, наклонилась к пятилитровому бочонку, стоящему у ее ног, выпрямилась и стала тщательно и целеустремленно наносить краску на стену вокруг дверного проема. Там, где на поверхность падала тень, тускло светились красные спирали и причудливые завитушки. Цвет краски, видимо, был слишком близок к цвету стены, чтобы увидеть результаты, если бы они не фосфоресцировали. Внутри помещения за разнокалиберными столиками сидели люди, попивая чай и беседуя. Или они беседовали до того, как заметили нас.
Воздух был настолько спертым, что стеснял дыхание. На меня внезапно нахлынули воспоминания. Влажная жара и зловоние болотной воды. Воспоминания, которые со временем стали посещать меня реже, — о той поре, когда я была кораблем. Когда я была подразделением вспомогательных компонентов под командованием лейтенанта Оун (тогда еще живой, когда я непрестанно получала информацию о каждом ее движении и сама всегда, всегда была с ней).
Кают-компания «Милосердия Калра» вспышкой проявилась в моем сознании: сидящая Сеиварден пьет чай, рассматривает графики дежурств на сегодня и завтра, из коридора, где три солдата подразделения Амаат оттирают пол, на котором и так уже не видно ни пятнышка, доносится, сильнее, чем обычно, запах растворителя. Солдаты Амаат негромко поют, нестройно и фальшиво. Все вокруг кружится, база кружится вокруг луны, все вокруг кружится. Сама ли я, не думая, потянулась туда или «Милосердие Калра» послал это без просьбы с моей стороны в ответ на то, что увидел во мне? А собственно, какая разница?
— Сэр, — решилась обратиться капитан Хетнис, возможно, потому, что я застыла на месте, заставив остановиться ее, и «Меч Атагариса», и лейтенанта Тайзэрвэт, и Калр Пять. — Прошу снисхождения капитана флота. В Подсадье никого не должно быть. Люди здесь не останавливаются.
Я многозначительно посмотрела на людей, сидящих за столиками, за тем дверным проходом, которые нас намеренно не замечали. Посмотрела вокруг, на идущих мимо граждан. Сказала Тайзэрвэт:
— Лейтенант, пойди-ка посмотри, как проходит наше заселение. — Я могла получить любую желаемую информацию от своих солдат Калр через корабль, одним лишь усилием мысли, но желудок Тайзэрвэт, теперь, когда мы высадились с челнока, пришел в норму, и она начинала ощущать голод и усталость.
— Есть, сэр, — ответила она и ушла.
Отойдя от капитана Хетнис и ее вспомогательного компонента, я вошла в тот украшенный завитушками дверной проем. Пять следовала за мной. Рисовальщица напряглась, когда мы проходили, заколебалась, но затем продолжила расписывать стену.
Двое из тех людей, что сидели за различными исцарапанными, не подходящими друг к другу столиками, были одеты в обычные радчаайские куртки, брюки и перчатки, явно стандартного выпуска, из жесткой серовато-бежевой ткани, — одежда, на которую имел право любой гражданин, но те, кто мог позволить себе лучшую, ее не носили. Остальные были в свободных светлых рубашках и брюках темных цветов: розового, синего и фиолетового, которые смотрелись ярко на фоне тусклых серых стен. Воздух здесь стоял настолько неподвижный и спертый, что эти рубашки без курток выглядели предпочтительнее моей формы. Здесь совсем не было шарфов, которые я видела на главной площади, и почти никаких украшений. Большинство держали чашки с чаем — по моему предположению — в обнаженных руках. Будто я и не на радчаайской базе.
Как только я вошла, владелица чайной вернулась в заставленный чашками угол и принялась заботливо наблюдать за посетителями, так что сразу стало ясно, что на меня ее внимания не хватит. Подойдя к ней, я поклонилась и сказала:
— Прошу прощения, гражданин. Я чужестранка. Не могли бы вы ответить на вопрос? — Владелица уставилась на меня, как бы не понимая, будто с ней только что заговорил чайник, который она держала в обнаженной руке, или как если бы я произнесла сущую невнятицу. — Мне сказали, что сегодня очень важный атхоекский праздник, но я не вижу здесь никаких его признаков. — Никаких гирлянд из пенисов, никаких сластей, люди просто занимаются своими делами. Делая вид, что не замечают солдат, стоящих посреди местной площади.
Владелица усмехнулась:
— Потому что все атхоекцы — ксхаи, так ведь?
Калр Пять остановилась прямо у меня за спиной. Капитан Хетнис и вспомогательный компонент «Меча Атагариса» стояли там, где я их оставила, капитан не спускала с меня глаз.
— А, — сказала я, — теперь я понимаю. Благодарю вас.
— Что вы здесь делаете? — спросила особа, сидящая за столом. Ни титула учтивости, ни даже минимально вежливого гражданин. Люди, сидящие вокруг нее, напряглись и отвернулись. Теперь замолчали вообще все. Одна особа, устроившаяся в одиночестве неподалеку, одна из двух, одетых по-радчаайски в дешевую, топорщившуюся куртку, перчатки и так далее, закрыла глаза, сделала несколько размеренных вдохов, открыла глаза. Но ничего не сказала.
Я не обратила на все это никакого внимания.
— Мне нужно где-нибудь остановиться, гражданин.
— Здесь нет никаких модных отелей, — ответила особа, которая говорила со мной так грубо. — Никто не приходит сюда, чтобы остановиться здесь. Люди приходят сюда выпить или поесть настоящих ичанских блюд.
— Солдаты приходят сюда, чтобы отмутузить людей, которые не лезут в чужие дела, — пробормотал кто-то позади меня. Я не повернулась, чтобы взглянуть, а быстро и безмолвно отправила послание Калр Пять, приказав ей не двигаться.
— И у губернатора всегда есть место для важных людей, — продолжила говорившая особа, словно того, другого голоса не было.
— А может, я не хочу останавливаться у губернатора. — Почему-то именно это показалось мне верной репликой. Все, кто находился поблизости, рассмеялись. За исключением одной старательно молчаливой особы, одетой по-радчаайски. Ее немногочисленные броши были самого обычного вида, дешевые, из меди и цветного стекла. Ничего говорящего о семейной принадлежности. Только маленькая эмалированная ИссаИну на ее воротнике была чем-то особенным. Это Эманация движения и покоя, которая предполагала, что она может быть адептом секты, практикующей особый вид медитации. В то же время Эманации пользовались популярностью, и, принимая во внимание, что они украшали собой фасад местного храма Амаата, они могли заменять собой целый сонм атхоекских богов. Поэтому, в конце концов, даже ее ИссаИну мало что мне говорила. Однако эта особа меня заинтриговала.
Я выдвинула стул напротив нее и села.
— Вы, — сказала я ей, — очень раздражены.
— Это было бы неблагоразумно, — не сразу изрекла она в ответ.
— Чувства и мысли к делу не относятся. — Я поняла, что чересчур надавила на нее, что она вот-вот сорвется с места и убежит. — Службу безопасности волнуют только поступки.
— Так они мне говорят. — Она отпихнула в сторону свою чашку и собралась было подняться.
