КОМ: Казачий Особый Механизированный (СИ) - Войлошникова Ольга
— Стоп-стоп-стоп. Вообще не ферштеен, — я поднял её.
Чего с молодой бабой делать на войне, я вообще не понимал. Нет, чего с бабой делать, я знал. Но не под пулями же! Тащить с собой? Как? На чём? О-о-о! На чём!!!
Во дворе стоял шагоход. В бивуачном положении и с открытой бронедверью кабины. С трудом оторвал от себя девку. Запрыгнул на торчащий назад сустав и подтянулся до кабины. Ну — тут, слава Богу, всё более-менее понятно. Люди-то одинаковы, две руки, две ноги. Разберусь. Так, как эта хрень заводится?
Пока я тыркался с кнопками, в люке показалась белобрысая голова. Да в рот мне ноги, второй раз чуть не прибил! Вот бедовая!
— Ты куда… ядрён корень!.. Куда лезешь?
А девка, не слушая меня, забралась в кабину шагохода, протиснулась в уголок за кресло пилота и притихла. Только зыркала на меня синими глазами и что-то тихонько бормотала. И чего с ней делать? Вытаскивать, так ещё укусит. Да и хрен с ней. Хочет сидеть — пусть сидит!
Наконец нашелся тумблер пуска двигателя. Для особо талантливых к технике — прямо перед носом. Переключил, внизу гулко загудело, и машина затряслась мелкой дрожью. Так, дальше что?
Захлопнул люк и толкнул от себя стопор. Земля в прорезях окошек резко ушла вниз, и шагоход слегка качнулся. В принципе, базовые знания по вождению подобных машин нам преподавали, но то были отечественные аппараты, да и устаревшие изрядно. А это — чистокровный англ, совсем новенький, я такую модель даже и не видел ещё. Покачал рычаги, машина шагнула вперед, потом назад.
Понятно.
Потом вправо-влево. С этим тоже разобрались.
Теперь надо решить, куды бечь? Что к своим, это понятно, но как?
Тут из-за спины показалась рука, и девка стала тыкать вправо, что-то лопоча по-немецки. Потом стала дергать за плечо. Туда, мол, рищт. И чего там такого особенного? Ладно, в принципе, почему нет? Качнул рычаги, и шагоход, рывком ускоряясь, понесся вправо. В окошках мелькали деревья, кусты, машина с треском ломилась сквозь них. Куда несёмся? Щас выбегу наступающей линии в тыл — вот счастье будет!
Показалась низинка. Я плавно остановил «Локуст». Хотя какой он теперь «локуст»? Будет по-нашенски — «Саранча», тем более, у него коленки назад, как у кузнечика. Остановился в кустах, на краю воды. А впереди болото. Такое, знаете, типичное: много воды, мох и чахлые березки. Вот я бы влетел туда…
Повертел башней, оглядываясь, а за правое плечо снова немка дергает. И рукой тыкает, погонщица, блин.
— Куда сейчас-то? Мокреть сплошная!
Деваха не унимается, лопочет на своём, пальцем тычет. Чего она там показать мне хочет?
Развернул машину. Прошел, хрустя кустами, вдоль болота. Опа! Похоже, брёвна старой гати. А на наших картах её не было, это я хорошо помню. Но вот выдержит ли старая дорога «Саранчу»? Это прям всем вопросам вопрос. Ну, с другой стороны, попробовать можно. А девка всё не унимается, трясёт плечо, на дорогу показывает.
— Да понял я, понял!
Шагоход, скрипя бревнами, осторожно шагнул на гать.
К СВОИМ!
Как я выходил к нашим, как матюками доказывал злой пехоте, что я не враг, а вахмистр отдельного Иркутского казачьего корпуса Коршунов, и что мне надо к своим — это отдельная песня. И как потом до хрипоты спорил, доказывая, что шагоход теперь — моя собственность, ибо что с бою взято, то свято. И не надо мне медали «за особые воинские заслуги», вы мне машину отдайте! Это штабным. И это уже со-овсем другая история.
А вот про то, как попал на заметку к полковому батюшке, рассказать стоит. Отец Илларий шибко серьёзен у нас. После кажного боевого задания расспросит: что да как, а уж ежли смерть вражья случилась — в обязательном и срочном порядке к нему на исповедь. Вот и тут, как увидел меня — сразу:
— Сын мой, вижу я, что у тебя есть настоятельная потребность со мной побеседовать.
Есть — так есть. Препираться, что ли? Я сперва думал, он из-за девчонки меня на заметку взял. Явился в большую палатку, заменяющую нам полковую церковь, и сразу говорю: так мол и так, бать, не было у меня с ней ничего.
А он рукой этак отмахнулся и спрашивает:
— Убивал?
— Было. Даже не знаю, как сказать: одного или двоих?
Запросил Илларий подробностей. Я, как есть, ему вывалил: одного — сам, штыком, второго — девка, вилами, воспрепятствовать не успел.
Задумался он, бороду аж в кулак зажал:
— А скажи-ка, сын мой, приходилось ли тебе ранее убивать?
Я чуть не засмеялся:
— А как же, батюшка! Многажды.
— Тогда скажи: отличались ли твои сегодняшние ощущения от прежних?
Вот тут мне не по себе стало. Это чего такое со мной сделалось?
— Отличались, — говорю. И про чувство странное, когда жирного заколол, рассказал.
Сидит батёк, испереживался весь, только что бороду не жуёт.
— А что такое, батюшка? — спрашиваю я опасливо. — Иль беда какая со мной приключилась?
— Так! Наклони голову! — батюшка накрыл мою буйну головушку епитрахилью* и прочитал разрешающую от грехов молитву. — Теперь садись на лавку к столику и жди!
*Длинная лента, огибающая шею
и обоими концами спускающаяся на грудь.
Часть священнического облачения,
обычно цветная.
Отец Илларий вышел куда-то, почти сразу вернулся и шлёпнул передо мной лист бумажный и ручку самописную: — Пиши, сын мой: «Обязуюсь никому ни при каких обстоятельствах не разглашать содержание сегодняшнего разговора»… Написал? «кроме случаев, когда сведения будут затребованы иноками монастыря святого Марка Печерского».
Вот тут меня Кондратий обнял. Монастырь Марка Печерского! Это ж обитель иноков-некромантов, которые от смерти энергию забирать могут! Дар редчайший, и, честно сказать, страшноватый.
— Ну, чего ты с лица-то исказился? — сурово усмехнулся Илларий. — Дату сегодняшнюю поставь, добавь: «в сем клянусь своею жизнию» и подпись… Давай бумагу.
Изъял он моё обязательство и бровки этак домиком сложил:
— А теперь, Илюша, надо нам с тобой дознаться: с чего вдруг обычный маг-природник смог энергию жизни вобрать? В досье твоём написано, что проверяли тебя в юности штатно, и подобных способностей отрок Илия не проявил. Да я и сейчас, глядя на тебя, вижу, что нету в тебе таких талантов.
— Нету! — искренне выпучил глаза я. — И отродясь не было!
— Вот видишь. А следы в ауре есть… — батюшка сел напротив и подпёр щёку кулаком. — Н-да, задача… А второго, говоришь, девчонка рядом с тобой упокоила — и не было уже такого чувства?
Я напряжённо перебирал воспоминания.
— Да не было! Не было, батюшка!
— Тихо, тихо. Да ты не кричи. Всё-таки, не сам убил, — он постукал кончиками согнутых пальцев друг о друга. — С другой стороны — ты ж не обучен, мог на расстоянии и не ухватить… — он снова пристально взглянул на меня, высоко подняв брови и распахнув глаза: — Или мог?..
— Да не знаю я! — я аж вспотел, чес слово!
— М-м-хм-м-м… — протянул батюшка. — Тогда, Илья, пойдём медленным путём. Давай-ка вспоминать по шажочкам, что ты сегодня делал, с того момента, как проснулся. Каждую мелкую деталюшечку…
И вспоминали мы битых два часа, пока не припомнил я, что предупреждали нас сегодня о возможном прорыве, и что атака ожидается мощная.
— И-и-и?.. — батюшка аж приподнялся, словно рыбак, вываживающий большую рыбину.
— И вместо обычного воинского снадобья выпил я особое.
Отец Илларий аж рот открыл:
— И ты каждый раз перед боем воинское снадобье пьёшь⁈ Это ж какие деньжищи!
Я смотрел на него, чувствуя себя ужасно глупо. Мне как-то про деньги и не думалось.
— Так ведь матушка-то моя — лучшая на Иркутский район травница. Она мне и в дорогу собирала, и посылками присылала…
— Погоди! Ты же Коршунов? Евдокия Максимовна — твоя мать, что ли⁈
— Ну да.
Матушка, хоть и отказалась в служивые люди идти и потому дворянство принимать не стала, дара была немалого, хоть и необычного — видела травы насквозь — какой вред в них и польза, как их ловчее применить, как сочетания сложить, чтоб эффект в десятки раз мощнее стал. За её снадобьями издалече приезжали и платили за то немалые деньги.
