Graham McNeill - Отвергнутые Мертвецы
Взяв жену и новорожденных сыновей, он пересёк земли, всё ещё покрытые шрамами глобальной войны, которая бушевала так долго, сколько помнили себя живущие. Только сейчас начинала брезжить возможность того расцвета, о котором говорили глашатаи Императора. В поисках этого благоденствия Палладис перевалил через хребты Сербии и держался Карпатской горной дуги, пока не вступил на родину русов и не прошёл вслед за торговыми караванами по древнему Шёлковому пути через равнины Нахичевани. Здесь они повернули на восток, миновав Ариану[34] и снова ставшие плодородными земли индоев[35], а потом местность пошла вверх и показались горы, отмечающие край света.
Это зрелище вселяло благоговение, и оно навсегда отпечатлелось в его памяти, но последовавшие за этим годы придали его очарованию горький привкус.
Палладис отвлёкся от воспоминаний об убийстве и протиснулся через пластиковые полосы завесы, которая удерживала основную массу пепла в пределах крематория. Воздух был наводнён золой. Остатки покойников начинали забивать топку, так что печь скоро придётся опорожнять. Палладис повесил свой прорезиненный фартук и стянул рукавицы из толстого брезента. Затем он освободился от смоченной ткани, обмотанной вокруг рта и носа, за которой последовали запачканные пеплом защитные очки.
Пригладив руками свои растрёпанные волосы, Палладис прошёл через дверной проём в главную часть Храма. Как обычно, она была запружена скорбящими, и приглушённые рыдания женщин и мужчин возносились к вделанным в карнизы бесстрастным ангелам. Палладис почувствовал, что его глаза влечёт к плавным изгибам Отсутствующего Ангела, и положил свою руку на его холодную мраморную поверхность.
Тёмный нефрит происходил из Сирии, его вручную довели до ума и отполировали до такой гладкости, которая достижима лишь при любовном отношении мастера. И несмотря на это, Вадок Сингх забраковал его и выбросил прочь. Палладис почувствовал, как при мысли о военном каменщике Императора его руки стискиваются в кулаки. Сингх был столь одержим своим ремеслом, что отметал всё, что не соответствовало его жёстким требованиям, будь то сырьё, инструменты, чертежи или люди.
Особенно люди.
Взгляд Палладиса привлекло лишённое черт лицо, и он снова спросил себя, чьим же портретом должна была стать его неоконченная поверхность. Теперь это было неважно. Оно никогда не будет завершено, так что это был пустой вопрос. Палладис услышал, что кто-то зовёт его по имени, и оторвал глаза от отсутствующего лица, чтобы посмотреть на другой конец помещения.
Роксанна сидела вместе с Майей и двумя её выжившими детишками. На обоих прекрасно подействовали противомикробные средства, которые девушка получила от Антиоха. Сбоку сидел муж женщины, Эстабен, и Палладис почувствовал прилив раздражения. Он запретил этому человеку распространять листовки "Лектицио Дивинитатус", понимая, что неблагоразумно привлекать дополнительное внимание к месту, которое люди настойчиво называют храмом.
Роксанна подняла руку, и он ответил ей тем же жестом. Он знал, что она навлечёт на них беду, – это было лишь вопросом времени. Кто-то вроде неё не мог скрываться вечно, даже в таком месте как Город Просителей. Здесь никто об этом не знал, но Роксанна была уникумом, и её семья в конце концов потребует, чтобы она к ним вернулась. Применив силу, если на то возникнет необходимость.
Он направился к ней, сочувственно улыбаясь скорбящим и понимающе кивая тем, кто их сопровождал. Когда он приблизился, Роксанна подняла на него глаза и положила ладонь на головку ребёнка, устроившегося у Майи на руках.
– Похоже, лекарство действует, – сказала она. – Думаю, оба будут в порядке.
– Рад это слышать, – откликнулся Палладис, ероша волосы мальчика, сидящего рядом с Майей.
– Его зовут Арик, – сообщила Майя, протягивая руку, чтобы погладить ребёнка по щеке.
– Хорошее имя, сильное, – сказал Палладис, обращаясь к мальчику. – Ты знаешь, что оно означает?
Тот отрицательно потряс головой, и Палладис поднял сжатую в кулак руку.
– В самую раннюю пору Объединения Арик был одним из тех, кто нёс молнии Императора, – сообщил он. – Говорят, что он был выше Полой Горы, и что он проложил Моханский перевал одними своими кулаками. Потерпи, и думаю, что со временем ты сможешь вырасти таким же здоровенным.
Мальчик улыбнулся и тоже поднял кулак. Майя протянула руку и положила ладонь на плечо сына.
– Да пребудет с тобой любовь Императора, – сказала она. – Ты благословлён детьми?
Палладис тяжело вздохнул, но кивнул:
– Два мальчика.
– Они здесь? – спросила Майя. – Мне бы так хотелось с ними встретиться и рассказать им, какой у них прекрасный отец.
– Были здесь, – ответил Палладис. – Они умерли.
– Ой, я так извиняюсь, – всполошилась Майя. – Я не знала.
– Что с ними случилось? – спросил мальчик.
– Арик, замолчи сейчас же! – воскликнула Майя.
– Да нет, всё в порядке, – возразил Палладис. – Он должен знать о таких вещах и понимать их.
Палладис взял мальчика за плечи и посмотрел ему прямо в глаза, желая, чтобы тот осознал всю серьёзность того, что он сейчас услышит.
– Я когда-то работал на влиятельного человека, который не желал, чтобы я что-нибудь делал для кого-либо другого, – начал он. – Мне не нравились подобные ограничения, и я втайне принял заказ от другого лица, хотя и знал, что если всё вскроется, то я дорого за это заплачу. Влиятельный человек узнал о моей второй работе и послал ко мне в дом людей, чтобы выразить своё неудовольствие. Я трудился в известняковой каменоломне к западу от Дворца, но моя супруга и два сына были дома. Те люди перерезали горло моей жене и прострелили сердца моим мальчикам. Я вернулся из каменоломни и обнаружил всех троих. Они так и лежали там, где упали.
Глаза мальчика округлились, и Палладис понял, что он напуган. Это было хорошо. Страх сохранит его в живых, спасёт его от многочисленных охотничьих уловок выслеживающей его смерти.
– Бедняга... – сказала Майя, оттягивая сына подальше от Палладиса.
Он отвлёкся от её боязливого сочувствия и от горечи, которая поднималась в его душе, переведя взгляд на её мужа, сидящего сбоку с каменным лицом. Оно было подавленным и пустым, как будто из него выкачали все жизненные силы.
Палладис прекрасно знал это выражение. Иногда ему казалось, что этот человек никогда не снимает его со своего лица.
– Эстабен? – произнёс Палладис, но мужчина не поднял глаз.
Он повторил имя, и голова наконец-то вскинулась.
– Что?
– Твои сыновья выздоравливают, Эстабен, – сказал Палладис. – Ты должен чувствовать облегчение.
– Облегчение? – спросил Эстабен, пожимая плечами. – Вали и Чио сейчас с Императором. Если уж на то пошло, то это они счастливчики. Остальные из нас должны жить в этом мире, со всеми его страданиями и болью. Скажи мне, жрец, с чего мне чувствовать облегчение?
Палладис разозлился:
– Я соболезную твоей потере, но у тебя есть два сына, которым ты нужен. И я не жрец.
– Ты жрец, – возразил Эстабен. – Просто ты этого не понимаешь. Это храм, и ты его жрец.
Палладис покачал головой, но прежде чем он успел опровергнуть слова Эстабена, здание наполнил треск ломающейся древесины, за которым последовал тяжёлый хлопок двери, выпавшей из своей коробки. Раздались тревожные крики, и люди начали отодвигаться от входа.
Через разбитую дверь переступили семеро мужчин. Здоровых. Жестоких. Опасных.
Они были закутаны в меха, перетянуты кожаными ремнями и заключены в некое подобие доспехов из кованых стальных пластин. На двоих были увенчанные шипом шлемы; первый был вооружён чугунным перначом зловещего вида, а другой имел при себе массивное оружие с расходящимся стволом, вдоль которого шли отрезки медных трубок, соединяющиеся с искрящимся цилиндром, заполненным крошечными дугами электрических разрядов. Мышцы их мощных рук поигрывали извивающимися татуировками, и над правым глазом каждого из них был выжжен зазубренный символ молнии.
– Люди Бабу Дхакала, – раздался придушенный голос Роксанны, но Палладис заставил её замолчать, замахав на неё рукой.
Он шагнул в центральный проход, выставив перед собой руки.
– Прошу вас, – начал он. – Это обитель покоя и ритуала.
– Уже нет, – сообщил широкоплечий человек, входя в здание вслед за своим авангардом. Он возвышался над семью опасными бандитами, заставляя их казаться малышнёй. На его груди перекрещивались перевязи с ножами, образующие букву "X", а с пояса свисала тройка позвякивающих вразнобой мясных крюков. Рядом с ними располагалась кобура с широким пистолетом, и было очевидно, что его калибр слишком велик, чтобы обычный человек мог выстрелить из него, не лишившись руки из-за отдачи. Его бицепсы обхватывали шипованные браслеты из кручёного железа, из-за которых его вены пульсировали, как извивающиеся под кожей змеи.
