Андрей Щупов - Дитя Плазмы. (Сборник)
Не произнеся ни звука, Володя поднялся и, сделав шаг, скрылся за густой клубящейся пеленой. Гулъ метнулся за ним, но ударился о твердую поверхность и упал. Стиснув рукоять автомата, свирепо ткнул стволом в туманное пространство. Он не поникал, как мог здесь пройти капитан. В метре от его ног годнималась высокая скала. Багровый мирок снова подбросил фокус.
Вскипающий пузырями воздух закручивался в смерч, дымчатые нити вились перед глазами. Вытянув руки. Гуль осторожно двинулся вдоль скалы. Ноги ступали в невидимое, и каждую секунду он ждал, что сорвется в притаившуюся пропасть или нечто подлое, болезненно-острое, прицелившись, ударит из тумана в лицо.
Мучительное, по-черепашьи медленное движение напомнило о давнем, когда он, юный пионер, нырял в торфяную муть старого карьера. Все происходило точно так же. Руки гребками проталкивали тело вглубь, а на ум приходили мысли о холодных течениях, о ветвистых корягах, об утопленниках. Он так и не достал дна, хотя мог это сделать. Будучи в прекрасной форме, точно зная глубину карьера, он не сумел достичь последнего и самого важного — преодолеть страх. И всякая новая попытка казалась ему героическим сумасшествием…
Гуль перевел дух. Искрящийся туман пропал. Не поредел и не рассеялся, а пропал. Разом. Словно некто из семейства кудесников взмахнул волшебной палочкой, давая команду занавесу на подъем. Но, увы, легче не стало.
Увязая в невидимых сугробах, он брел по дну ущелья и бранил свои заплетающиеся ноги. Снег-невидимка вызывал глухое бешенство. Стены фьорда, мрачные и высокие, проплывали мимо, и Гуль представлял себя раненой беззащитной рыбой, угодившей в жутковатый аквариум. Акулы, мурены и кальмары населяли этот загадочный водоем. Отсюда надо было бежать! Бежать во что бы то ни стало.
* * *Уныло прислушиваясь к лязгу металла, Гуль наблюдал за суетой колонистов.
Только теперь они не были для него колонистами. Людей, рвущихся в чужие земли, издревле называли конквистадорами. Нынешние «конквистадоры» усиленно готовились к очередному набегу. Больше других старался Ригги. Забыв про раненую ногу, погруженный в родную стихию, он любовно пересчитывал трофеи — автоматы, пистолеты, патроны… Имущество, каким бы оно ни было, вызывало у бывшего каптенармуса благоговейный трепет, и лунообразное лицо его лучилось отцовской нежностью и заботой. Неподалеку от него, прямо на камнях, устроился Сван. Принимая от приятеля «учтенное» и «оприходованное», он деловито набивал магазины патронами, передергивал затворы и сдвигал оружие в аккуратные кучки.
Говорят, паранойя — болезнь заразная. Гуль склонен был этому верить. Первый успех одурманил людей — они не собирались останавливаться. Гуль уже не помнил, кому взбрела в голову идея навестить Мудрецов, но предложение горячо поддержали. Посматривая на спорящих со стороны, Гуль всерьез подозревал Пилберга. Уж слишком умело и целенаправленно тот подогревал словесную схватку. Впрочем, никакой особенной схватки и не было.
Сомневающиеся быстро сменили свое мнение на прямо противоположное, и теперь просто-напросто подзаводили друг дружку, дабы тем самым разжечь если не отвагу, то хотя бы петушиный кураж. И многомудрый Пилберг на этот раз не язвил и не одергивал, всячески вторя своим «петушкам», подбрасывая в топку разгорающихся страстей полешко за полешком. Чтобы заставить работать мотор ритмично, его предварительно прогревают, — этим и занимался сейчас профессор. Надо было отдать ему должное, момент он выбрал чрезвычайно удачный. Еще не остывшие люди находились в самом боевом расположении духа, когда проигрывают в карты целые состояния, когда ухар-сю решаются на чудовищнейшие авантюры. И все же некая настороженность присутствовала.
Мудрецы были не чета двойникам, и, костеря будущего противника на все лады, незадачливые авантюристы нет-нет да и поглядывали в сторону матово поблескивающих трофеев. Горы сложенного на камнях оружия давали двойную уверенность.
Горы, воды и небесная твердь означали здесь одно и то же. Край так называемых Мудрецов — людей, о которых мало что знали, но о которых любили тем не менее посудачить. Собственно говоря, людьми их называли с большой натяжкой. Более справедливо было бы именовать их колдунами.
Временами их видели вблизи лагеря — неестественно прямых, высоких, не пытающихся пугливо озираться и сутулиться. В отличие от двойников они появлялись и исчезали подобно привидениям, вполне вписываясь в непостоянство окружающей среды. Возможно, по этой самой причине Мудрецов и боялись. Колонисты понимали беззащитность лагеря. Это подтверждалось снами — красочными, нечеловеческими, они посещали в любое время суток. Именно они стали первоисточником сомнений и страха. Колонисты принимались рассуждать о вещах, совершенно им не свойственных, ранее никого не интересовавших. И это настораживало.
Загадочные видения будоражили людей, слух ловил неизвестно к кому обращенные фразы. А вскоре всплыл и сам термин «Мудрецы». Его никто не придумывал. Как и многое другое, он был внушен все теми же посторонними силами, и Ферги исходил слюной, стараясь подобрать замену ненавистному слову. Все его попытки закончились неудачей. Слово быстро прижилось, а вместе с ним и невольное, перемешанное со страхом и уважением чувство.
Мудрецам незачем было присутствовать где бы то ни было физически, они всего-навсего шептали, и этот шепот слышали все. Мудрецы вполне недвусмысленно пытались диктовать, чем немедленно приводили в неистовство таких законченных индивидуалистов, как Сван, Пилберг и Фергюсон.
Вот и сейчас, слушая пересуды «конквистадоров», Гуль разглядывал свой внутренний экран, пытаясь сообразить, что же видят другие колонисты. Были ли у них его «картинки» или каждому преподносилось свое собственное маленькое представление? И как реагировали они? Гулю зачастую нравилось это личное кино. Начинались видения безобидно. Сначала размывался окружающий мир, и на фоне его мало-помалу теплыми тонами возникал «экран». Мозг переходил в раздвоенный режим, но картины не совмещались, потому что давали обзор двух разнесенных во времени и пространстве миров. На этом фоне возникал образ хлопающей на ветру форточки. Самой обыкновенной, может быть, кухонной, с разъезженными от частого употребления петлями. Частенько Гулю казалось, что он не только видит эту форточку, но и сам становится ею, потому что голова начинала кружиться от стремительных поворотов, а пальцы скрючивало от напряжения, ибо они превращались в петли, на которых крепилась форточка.
Иногда это был более банальный образ — вроде бездонного колодца, в который он падал и падал, умудряясь не задевать стен, наблюдая мелькание влажных кирпичей и чувствуя ухающую пустоту в желудке. Раза два или три возник брызжущий искрами бенгальский огонь. Шипящей и плюющейся свечкой был снова он. Длилось это не долее минуты, и всякий раз он знал, что подобно бикфордову шнуру видения прогорят, доставив язычок пламени к сокрытым в глубине сознания зарядам, и снова придется корчиться от перегрузок, напрягаться от собственного неслышимого крика. А потом наступит расслабленное блаженство, покой, и возникнут образы привычные и родные — из далекого прошлого. Сморщенный, уставший мозг расправлялся невесомым полотном, будто превращаясь в медузу, скользящую в прозрачных водах, или в шелковый купол парящего парашюта. Начинался полет, и муки, предшествующие невесомости, забывались…
Тем временем «конквистадоры» возбужденно спорили.
— Чтоб я лопнул, если это не карта! — Пол Монти вытянул вперед шею, отчего стал похож на задиристого гусака. — Откуда она у вас, проф? Неужто сами рисовали?
Пилберг разложил на коленях листок с топографическими почеркушками и бережно разглаживал его ладонями.
— Джентльмены! — не без шутливого пафоса провозгласил он. — Прошу вашего внимания!
— Перед вами карта острова сокровищ! — ернически подхватил Фергюсон, но никто не откликнулся на его шутку.
— Это действительно карта. — Пилберг окинул всех построжевшим взором. — Мои утренние прогулки не прошли даром. Перед вами результат этих прогулок — приближенное описание района, в коем обитают господа Мудрецы.
— Ловко! Вот вы, значит, куда бегали!.
— Туда, Пол, туда… А теперь смотрите и запоминайте. — Пилберг ткнул пухлым пальцем в карту, нашел какую-то точку. — Вот этот каньон и есть наша нынешняя цель. Глубина его — метров шестьдесят, диаметр — около семисот метров. На дне его они, голубчики, и обосновались. Здесь и здесь горные цепи. Довольно высокие, но с этим мы справимся. А через этот хребет и вовсе не надо будет перелезать, потому что чуть ниже есть проход. Надежный и проверенный. Словом, к каньону подобраться будет несложно, а вот дальше…
Дальше ухо надо будет держать. востро. Выходим на дистанцию прямой видимости. Укрыться негде…
