Майкл Гелприн - Кочевники поневоле
– А вставать при обращении к старшему по званию вас в июне не учили? – стиснув от злости зубы, бросил Франсуа.
– Не хами, лейтенант, – лениво отозвался вислоусый. – Это для твоей деревенщины ты старший по званию, а для нас ты никто. Ступай себе с богом, если не хочешь нажить неприятностей.
Франсуа усилием воли сдержал гнев. С полминуты он мерился с вислоусым взглядом. Тот не сморгнул, лишь скривил в издевательской улыбке губы.
– Как ваше имя, рядовой?
– Не твоё дело. Моё имя тебе без надобности.
У костра заржали.
– Без надобности, говоришь? – Франсуа усмехнулся в ответ и хохотнул в тон июнитам: – Ну, поглядим.
– Погляди, погляди.
Франсуа повернулся к июнитам спиной и зашагал прочь. Его колотило от негодования, кровь прилила к лицу, и ладони сами собой сжались в кулаки. Вымахнув на Ремень, лейтенант скорым шагом пошёл по обочине вдоль вереницы июньских карет. Через пару минут вереница закончилась. Массивный оранжевый дилижанс расположился на придорожной поляне. За ним длинной изогнутой цепью уходили по полю к горизонту зашпиленные возы с товаром.
Рослый, краснощёкий и плечистый здоровяк в щегольском, зелёном с красными галунами офицерском мундире и с тростью в руке распахнул дверцу оранжевого дилижанса. Лениво спустился на землю, неторопливо двинулся лейтенанту навстречу. В пяти шагах остановился и, небрежно поигрывая тростью, принялся изучающее его разглядывать.
– Лейтенант Франсуа Мартен. С кем имею честь?
– Капитан Роджер Гордон. Вольно, лейтенант. Что-то вы выглядите не как солдат, а, скорее, как оборванец.
Франсуа усилием воли подавил гнев. Однако июньскому капитану он не подчинялся и пренебрежительный тон с издёвкой спускать был не намерен.
– Зато вы выглядите прекрасно, капитан, – язвительно проговорил Франсуа. – Ни за что бы вас не принял за военного, если б не знал. Скорее, за парикмахера или маркитанта.
– Вот как? – Приезжий удивлённо поднял брови. – Вы считаете возможным мне хамить, лейтенант Мартен? Нате-ка, ознакомьтесь.
Июнит извлёк из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Франсуа. Лейтенант хмуро развернул лист. Это был приказ о назначении капитана Гордона командиром объединённых июньских и апрельских боевых подразделений на время торгов и вплоть до их окончания. Капитан Гордон оделялся соответствующими полномочиями, а лейтенант Мартен вместе со своими людьми поступал в его распоряжение.
Франсуа угрюмо козырнул.
– Виноват, – сказал он. – Разрешите идти?
– Ступайте. И глядите там. Ваши люди распустились, лейтенант. За неполные сутки, что мы здесь, я видел дюжину разгильдяев, не удосужившихся побрить морды. И столько же удосужившихся, но не побрить, а нажраться, причём в хлам. На построении их шатало, я видел собственными глазами. Так вот, лейтенант, под вашей командой этот сброд волен делать всё что угодно. Но под моей ничего подобного я терпеть не намерен. Если увижу кого-нибудь пьяного, оборванного, с двухдневной щетиной – шкуру спущу. И с него, и с вас. Так своим людям и передайте. Теперь всё, ступайте, и не забудьте в первую очередь привести в порядок себя. Стыдно, лейтенант. Не мне – вам должно быть стыдно за свой внешний вид.
Франсуа повернулся кругом и двинулся прочь. Он кипел от гнева. Объяснять июньскому пижону, что с дороги не успел переодеться, лейтенант не стал.
На следующее утро на построении Франсуа зачитал июньский приказ перед строем. Затем, скомандовав вольно, сказал:
– Не связывайтесь, ребята. Неприятностей от июньских задир нам не надо – держитесь от них особняком. Надеюсь, побриться и полмесяца воздержаться от пьянки любой из вас сумеет.
На марш вышли через трое суток. Аббат Дюпре, хмурый, озабоченный, с надвинутым на глаза капюшоном, торопил, подгонял людей и бранился пуще обычного. Над ним тоже поставили начальство – остролицый надменный июнит отец Уильям недовольно поджимал губы, пенял аббату на отсутствие прилежания у паствы и грозился доложить в августовский синод.
По Ремню двигались обычным порядком, если не считать того, что арьергард теперь подпирали две июньские роты. Капитан Гордон, лениво похлопывая тростью по бокам вороного тонконогого жеребца, неспешно ехал вслед за последним возом с товаром, кривил презрительно губы и глядел свысока. Франсуа сдерживался, стараясь не попадаться июниту на глаза. До сих пор это удавалось, и обходилось без нежелательных инцидентов. Однако когда Нце уже заваливался к горизонту и объявили привал, таковой инцидент возник.
Четверо суток сержант Дюжарден умудрился прожить без выпивки, и это окончательно испортило его нрав, и так достаточно вздорный. На привале, с отвращением собирая в лесу хворост, Дюжарден наткнулся на троих июнитов, которые явно так же отправились за хворостом, как и он. Однако в отличие от трудяги Дюжардена, охапки сухих еловых и берёзовых веток июниты свалили в кучу, а сами, усевшись вокруг неё, пустили по кругу внушительную бутыль с прозрачной жидкостью.
Дюжарден, естество которого от подобной картины взыграло и восстало против доводов рассудка, вывалил свою охапку на землю и, представ перед пришлыми, потребовал поделиться. При этом он расправил немалой ширины плечи и продемонстрировал весьма внушительные, заросшие буйным волосом кулаки.
Июниты, то ли понадеявшись на численное преимущество, то ли потому, что половина прозрачной жидкости из бутыли уже переселилась в их желудки, понимания не проявили. Уважения они не проявили тоже и предложили Дюжардену убираться откуда пришёл и впредь не появляться, если хочет ещё пожить.
В случившейся непосредственно после этого неосмотрительного предложения драке победа за явным преимуществом досталась апрелиту. Два разбитых носа, одна свороченная на сторону челюсть и три подбитых глаза об этой победе явно свидетельствовали. Проводив каждого из противников прощальным пинком под зад, Дюжарден завладел бутылью, наскоро её опорожнил и пришёл в завсегдашнее, благостное расположение духа. Доперев хворост до лагеря и вывалив охапку в костёр, он сообщил, что намерен немного вздремнуть, каковое намерение немедленно осуществил, захрапев ещё прежде, чем улёгся на подстеленную кем-то из подчинённых лошадиную попону.
Подремать как следует, однако, не удалось. Не прошло и получаса, как богатырский сон оказался прерван отрядом из полутора дюжин июньских солдат во главе с капитаном и тощим священником с брезгливым выражением надменного лица.
Дюжардена на глазах у оторопевших апрелитов растолкали ногами и за шкирку оторвали от попоны. Не разобрав спросонья, что происходит, тот лишь тряс нечесаной башкой, пытаясь избавиться от застрявших в волосах еловых игл, и часто моргал голубыми, навыкате глазами.
– Этот? – спросил командир июнитов, вполоборота оглянувшись на пришедших с ним.
– Так точно, сэр, – ответил коротышка с подбитым глазом и распухшим багровым носом. – Этот самый.
– Понятно. – Июнит брезгливо поморщился: – Расстрелять!
Беднягу Дюжардена схватили под руки и на глазах у его солдат поволокли к ближайшей берёзе.
– Лейтенант! Лейтенант! – на ходу кричал Антуан Коте, подбегая к костру, возле которого, неспешно отхлёбывая из плошки, сидел Франсуа. – Там Дюжардена убивают.
– Что?! Как убивают?! – Франсуа вскочил.
– Расстреливают.
– Что-о-о?!
Франсуа опрометью понёсся в ту сторону, откуда доносились отрывистые слова команды на июльском. Прыжком вымахнул из подлеска на поляну. Расстрельная команда уже выстроилась в линию, июниты взяли винтовки на изготовку.
– А ну, прекратить! – с ходу заорал Франсуа. – Прекратить, я сказал!
– Вы забываетесь, лейтенант. – Капитан Гордон шагнул навстречу Франсуа. – Здесь командую я. Этот человек затеял драку, избил моих солдат. Кроме того, он пьян. Впрочем, я не намерен вам больше ничего объяснять. Товсь!
Июниты вскинули приклады к плечу.
– Отставить! – Франсуа рванул из кобуры револьвер, вскинул на вытянутых руках, навёл Гордону в грудь. Сзади, шумно дыша, сдёрнул с плеча винтовку и передёрнул затвор сержант Коте. Апрелиты, до сих пор оторопело сидевшие у костра, повскакали на ноги, расхватали составленное горкой оружие.
– Вы в своём уме, лейтенант? – Капитан Гордон отчаянно побледнел и сделал шаг в сторону, скрывшись за спинами своей ощетинившейся ружейными стволами команды. – Вы понимаете, что затеяли, лейтенант Мартен? Это бунт. Я доложу в июль, вам это дорого обойдётся!
– Докладывайте хоть самому господу богу, – со злостью выплюнул из себя слова Франсуа. – Или поручите святому отцу, у него получится сноровистей. А сейчас – убирайтесь отсюда, если не хотите, чтобы мы вас перестреляли. Вы поняли, как вас там, Гордон?! Убирайтесь!
– Он не простит, – устало сказал Антуан Коте, когда спины июньских солдат исчезли в окружающем поляну перелеске. – Он правду сказал, Франсуа – тебе это может дорого обойтись.
