Роман Глушков - Лёд и алмаз
Склоны кургана также были изрезаны следами биомехов, чьи стаи извергались из тамбура во время периодических пульсаций Узла. Колеса и гусеницы многотонных исполинов укатали некогда рыхлый снег, позволяя нам идти по нему, словно по земле. Быстро, как только возможно, мы спустились к подножию холма по колее какого-то бронезавра и сразу же столкнулись с первой трудностью. Руины НГУ были окружены снеговыми наносами. Настолько высокими, что даже технос предпочитал объезжать их стороной.
Впрочем, трудность эта была вполне прогнозируемой, и у нас имелись под рукой средства для борьбы с нею.
Вернее, не под рукой, а в буквальном смысле под ногами. Подошвы наших ботинок для экстремального туризма были снабжены раскладными механическими снегоступами. Стоило лишь мне, поочередно приподняв ноги, дёрнуть за торчащие из ботиночных задников специальные кольца, как протекторный слой каждой подошвы тут же трансформировался в плоскую сетчатую конструкцию. Формой она напоминала большой — около восьмидесяти сантиметров в длину, — лавровый лист. То же самое проделали со своей обувью Жорик и Тиберий, которого я заставил сменить в вертолёте цивильные зимние кроссовки на более подходящие для нашего путешествия армейские башмаки. До чего эта учёная крыса, похоже, сама никогда бы не догадалась.
Уверенное хождение на снегоступах требовало некоторой тренировки. И хорошо, что нам пришлось тренироваться в относительно спокойной, а не в боевой обстановке. Сойдя с проторенной колеи, мы вразвалочку, будто пингвины, пошагали гуськом вверх по пологому сугробу. Он примыкал к частично обвалившемуся фасаду главного университетского корпуса и достигал четвёртого этажа. Снег был слежавшийся и твёрдый, но без снегоступов восхождение на вершину наноса далось бы нам ценой гораздо больших мучений.
Чувствуя себя полярником и продолжая ужасаться толщам снега, засыпавшим этой зимой Новосибирск, я двигался во главе нашего маленького отряда. Я был единственный из нас, для кого подъём в гору являлся привычным испытанием. Расставлять при ходьбе ноги на ширину плеч, чтобы снегоступы не цеплялись один за другой, было чертовски неудобно. Но, споткнувшись несколько раз за компанию со всеми, я в конце концов приноровился к такому своеобразному стилю передвижения. После чего сразу же ушёл в отрыв от коллектива, который помимо вышеназванной проблемы сдерживали также неуклюжесть Жорика и одышка Тиберия.
Пока эта парочка — учёный впереди, а приглядывающий за ним сталкер сзади — догоняла меня по моим следам, я, добравшись до вершины сугроба, перевалил через него и проник сквозь брешь в стене на четвёртый этаж университетского корпуса. Пол в аудитории, где я очутился, также был покрыт слоем наметённого сюда снаружи снега. Но он был неглубок — всего по колено, и я сразу сложил неудобные снегоступы, дёрнув повторно за те же кольца на задниках ботинок. И когда соратники, закончив восхождение, присоединились ко мне, я уже стоял в коридоре и прислушивался к звукам, доносившимся из мрачных глубин утонувшего в снегу НГУ.
Для пустующего здания в нём было подозрительно много шумов. Кроме потрескивания насквозь промёрзших стен и завывания ветра в проёмах не засыпанных снегом окон, до нас долетали также странные прерывистые скрипы. Походило на то, что по нижним этажам заметённого почти по самую крышу здания раскатывает нечто тяжёлое. Возможно, это был застрявший здесь с осени какой-нибудь биомех, чьих сил не хватало на то, чтобы освободиться из снежной западни. Бояться его нам в принципе не стоило. Раз эта тварь до сих пор не добралась до верхних этажей, откуда ей было проще всего вырваться наружу, значит, она не сделает этого и сейчас. Даже если учует наше присутствие. Хотя гарантировать это я, конечно, не буду.
Версия, которой я объяснил доносящиеся до нас скрипы, всё же имела один существенный изъян. Скрип снега был единственным звуком, указывающим на присутствие поблизости биомеха. В то время как любой, даже мелкий, представитель техноса производит при движении ещё и множество металлических шумов. Причём гораздо более громких, чем тот, что мы учуяли. И вот эти-то шумы как раз учуять не получалось, сколько я ни напрягал слух.
О чём это говорит? Понятия не имею. Но вряд ли о чём-то хорошем.
— Надеюсь, ваше оборудование находится не там? — вполголоса спросил я Свистунова, указав пальцем в пол. Доктор, как и Жорик, также не страдал тугоухостью. Он заметил нашу с напарником обеспокоенность и, нахмурив брови, тоже вслушивался в непонятный шум. Правда, знакомить нас со своими выводами не спешил — видимо, боялся, что мы раскритикуем их в пух и прах.
— К счастью, не там, — подтвердил Тиберий и, кивнув на потолок, уточнил: — Сканеры установлены на крыше лабораторного корпуса. Как нам проще всего туда попасть?
— Етит твою мать! Что ж ты раньше не сказал про лабораторный корпус! Это же совсем другое здание! — бросил я ему с укоризной. Хотя винить в этой оплошности нужно было не учёного, а самого себя. Уточни я у него загодя, где именно «Светоч» разместил свою аппаратуру, мы добрались бы до неё гораздо более практичным маршрутом. Но что сделано, то сделано, и возвращаться на исходную позицию к подножию кургана было уже поздно.
— И что теперь? — напрягся доктор, с ужасом оглядываясь на преодоленный им с таким трудом снеговой нанос.
— Что-что! — проворчал я. — Пойдём поверху. Если, конечно, у вас нет другой рациональной идеи.
Альтернативных предложений не последовало. Жорик лишь покряхтел и развёл руками, а Тиберий опять нервозно обернулся и поправил повязку с «Докой». Я посмотрел на ещё не отдышавшихся напарников и, махнув рукой, молча поманил их за собой в коридор.
Между самыми крупными корпусами НГУ — главным и лабораторным — располагались три корпуса поменьше и соединяющий все их вместе крытый двухэтажный переход. Что сталось ныне с этими мелкими строениями — развалились они до основания или ещё нет, — определить было нельзя — те полностью утонули под снегом. Выбравшись на крышу П-образного главного корпуса и оглядев с него университет, мы обнаружили лишь торчащую из сугробов лабораторную пятиэтажку. Теперь от неё, имеющей форму вытянутого прямоугольного параллелепипеда, осталась видна лишь верхушка. Она выступала над безбрежным белым морем, подобно дрейфующему плоту, и выглядела заметно целее зияющей брешами крыши, на которой мы сейчас стояли. И с которой нам предстояло сойти, чтобы вновь ступить на опасный, зыбкий снег.
Снежный бархан, выросший между пятиэтажными корпусами и похоронивший под собой все прочие университетские строения, выглядел точь-в-точь как его песчаные пустынные собратья. Или океанские волны, коих трудяги-ветры лепят по одним и тем же лекалам. Дующие со стороны Оби, они сделали северо-западную сторону наноса длинной и пологой. Обделённый их вниманием юго-восточный склон, наоборот, обрывался неприступной, практически вертикальной кручей. Дабы переправиться из здания в здание, нам предстояло пройти по своеобразному мосту — вдоль всего барханного гребня. А с него внутрь лабораторного корпуса можно было попасть тем же способом, каким мы проникли в главный — через окна верхнего этажа.
Сойдя на вершину белого вала, мы вновь разложили снегоступы и пошагали к цели, до которой было не слишком далеко: сотни полторы шагов. Я наказал напарникам идти за мной след в след и ни в коем случае не приближаться к гребню. Нависая над обрывом, будто застывшая морская пена, он грозил в любой момент обвалиться даже от собственной тяжести, а под весом ступившего на него человека мог сделать это ещё быстрее.
Однако стоило нам пройти всего ничего, как до нас вновь донеслись зловещие шумы, похожие на те, что нервировали нас внутри главного корпуса. Только этот скрип звучал намного громче и без пауз. Встревожившись, я остановился и поднял руку, приказывая идущим позади меня товарищам замереть на месте, хотя заглушить нашими шагами такой шум было нельзя. Как и определить, откуда он исходит. Его источник находился уже не внутри здания, которое мы покинули, а явно где-то вне его.
Но не в воздухе — это очевидно. Утреннее небо над Академгородком было на диво погожим и просматривалось вплоть до самого горизонта. И если оно останется таковым ещё хотя бы пару часов — до тех пор, пока восходящее солнце не засияет в полную силу, — значит, скоро я обрету свою «фирменную» невидимость. Ту, какой мой симбионт… моя аллергия не могла одарить меня в Крыму по причине извечной тамошней непогоды и отсутствия нормального солнечного света.
Мы огляделись. Откос по левую руку от нас просматривался как на ладони, и на нём не наблюдалось ничего подозрительного. Крутой склон справа был полностью заслонён гребнем. Что творилось на обрыве и у его подножия, мы определить не могли. Треск же не прекращался. Более того, едва мы остановились, как сугроб у нас под ногами начал мелко вздрагивать. А затем от гребневой кромки отвалилось несколько увесистых пластов. Они тут же с глухим буханьем упали на склон и покатились вниз под шуршанье порождённых ими снежных оползней.
