"Фантастика 2024-104". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Седой Василий

Слова текли уже легко и свободно, да тут Ивашка сник. Так подумать, всё самое тяжкое их род пережил. И величия достиг немалого. Но эвон, как всё обернулось.

— У деда большой терем за Москвой-рекой стоял — многие завидовали. И у первенца яво — Василия — тож свой дом завелся. А у яво уж я первенцем был… Дед во мне души не чаял. Сызмальства велел в учение отдать. Литвин меня сабелькой играть обучал, немец — латинскому да фряжскому, дьяк запойный — Слову Божию. Я совсем отроком был, когда новая свара с Речью учинилась. И дед мой в ту войну вторым воеводой над войском русским был поставлен. Заместо самого Пожарского! Про Пожарского-то слыхал, хоть?

На этот раз Дурной кивнул. Слушал он атамана с неподдельным интересом.

— Дед взял отца моего в тот поход и повелеша, чтоб и я при ём состоял. Тож учился б, значит. Та война должна была еще более возвеличить славу рода нашего. Первым воеводой стоял тогда Шеин Михайла — даже о местничестве забыли, чтоб только мудрого полководителя поставить. И войско ж было ему под стать: с пушками огромными, с полками нового строю — и наемными, и своими, русскими. Сильная рать шла в поход — и поныне, едва вспомню, сердце заходится.

Артемий Васильевич даже глаза прикрыл, дабы вспомнить те видения: величественные и грозные.

— Велел государь нам Смоленск возвернуть. Было нас — по четыре-пять воев против каждого ляха, что в граде сидели. Но Смоленск — великая крепость. Даже с тем нарядом, что имелись у моего деда и Шеина — стены те разрушить трудно. А и запасы зелья иссякали быстро, но от Москвы их подвозили плохо. После вообще подошло войско ляшское — и стали мы против силы великой! Искали победы, а обернулось всё бедою. Король Владислав нас от Москвы отрезал, припасы подходить почти перестали… Дед мой баял, что Шеин всё понимает, что отводить войско надо, покуда цело, укрепить, а потом уж ляхов бить. Но без воли царя на то не решался пойти. Гонцов слал на Москву. Да тех паскуда Черкасский перехватывал. А сам царю докладывал, что Шеин держится… Что под Смоленском всё хорошо…

Ивашка плеснул себе вина и отпил жадно.

— Он ведь сам в первые воеводы метил, Сашко. И по местническому покону ему и выходило первым идти. Токмо у Шеина опыта много больше, вот князюшку и задвинули. А тот, гнида, злобу затаил. Да не он один. А через Шеина и на наш род ненависть та перешла. Черкасский и Пожарский в ту пору, когда Владислав наши рати осаждал, новое войско собрали по воле государевой. Да так с тем воинством пять месяцев в Можайске и простояли! Двести верст пройти не могли! Не ахти какое воинство было, но нам и такое б сподобилось! Нам бы пороху да еды подвезти — мы б еще навоевали, Сашко!

Атаман грохнул кружкой по столу.

— Не пришли. И царю баяли, чтоб из-под Смоленску войско не отходило. Инда ясно вскоре стало деду и Шеину, что уже и самим нам отойти невмочь — обложил нас лях. Дело к гибели шло, а подмоги не было. Тогда и порешали воеводы с Владиславом ряд заключить. Чтобы хоть народишко спасти. Дороги полки нового строю, трудно их вновь собрать будет. По итогу, воеводы тьму людишек спасли…

— А их в измене обвинили, — вздохнул Дурной.

— Ишь ты… Слыхал, значит? Велика у нашего рода слава… Верно. И Шеина, и Измайлова Артемия. То бишь, деда. Меня-то по малолетству не тронули, а вот батюшку мово тож в чепи заковали. Мол, Василий Измайлов слова хвалебные про ляхов да литву рёк, да еще и при их! Мол, поил их, кормил, да соколиные охоты устраивал! Конечно, рёк! Конечно, кормил! Тож послы владиславовы были! Поначалу дед с Шеиным времечко тянули, всё на подмогу надеялись. А после просто речами льстивыми хотели больше выгод выторговать. Король-то ихний по итогу даже часть пушек Шеину возвернул! Вот за то, — Ивашка поднял чашку повыше, глядя под потолок. — Милость царская до нас и пришла…

— Сидели мы с матушкой, с девками малыми, да с челядью в тереме, от страху тряслись, да суда дожидались. Соседи уже за заборы поглядывали — чуяли поживу. А потом пришли кромешники… Ворвались на подворье, хватали всех без разбору. «Конец иудам-Измайловым! Режь под корень!». В дом вошли, у иных под кафтанами панцири позвякивают. Сабли в крови, всё хватают, рушат. С матушки повойник содрали, за косы схватили и на двор поволокли… Я с двумя схватился, пустил кровь иродам, да сам еле вырвался… — глаз Ивашкин начал наливаться кровью. — Слушаешь?

— Слушаю, — глухо ответил Дурной.

— По ночи, как тать, до дядьёв добрался. До одного. До второго. Те сидят, сами трясутся, грязью моей замазаться боятся. Выгнали… Дядька Семён токма денег в дорогу дал. И стал я, Сашко, никем. Швалью подзаборною. Поначалу просто бёг от Москвы подальше. От царёвой справедливости. Утекал по Волге. В Нижнем Новгороде токма задумался, како бысть. И побрел за Камень, в Сибирь, где никто меня не признает. В Томске жил, по Иртышу до степняков подымался, ратился. Пригодилась учеба литвинова. Опосля уж Енисейск и Якутск. За 20 годков всю Сибирь обошел. Ни счастья, ни покоя не обрел. Людишек повидал много, всё больше подлых и лютых. Инда мыслил: что ж не сдох я с саблей в руке подле матушки родной…

«А потом, на Амуре тебя встретил, — скосился Ивашка-Артемий на Дурнова и многозначно молчал. — Глупого, беспутного, ровно кутенок слепой. И токма ты первый и показал мне иные пути. Ничего ценнее Господь мне не посылал. Берег я тебя, берег, да не уберег… Но Господь милостив! Уж вторую удачу я не упущу!».

— Озлился ты на людей, Ивашка, — вздохнул Сашко. — Тяжкая тебе доля выпала. Понимаю. И отчего ты такой ловкий, да людей насквозь видишь — тоже теперь понятно.

А потом добавил странное:

— Всё, что не убивает нас — делает нас сильнее.

«Хорошо сказано, — распробовал слова на вкус защитник Темноводский. — Только вот кем? Дурным? Али…».

— Коль уж я тебе душу открыл… Может, и ты про себя правду поведаешь?

Дурной замер. Весь напрягся, будто решался на что-то… и не решился.

— Мало я могу тебе поведать, Ивашка. То, что сын я купецкий — то ложь, конечно. Но я русский человек. Просто нет у меня прошлого. Всё, что есть у меня в жизни — только Темноводье.

Ивашка слыхал, конечно, что иной человек опосля удара крепкого или в старости немощной может обеспамятовать. Но, чтоб вот так! Чтоб не ведать самого обычного, но промысливать недостижимое… Али так и становятся простые людишки — блаженными?

— Коль уж есть у тебя одно Темноводье — так и оставайся тут. Помоги мне! Всем нам помоги!

Молчит Дурной. Вздыхает Дурной.

(7)179 год от сотворения мира/1672

Сашко Дурной

Глава 17

— Ты смотри! И впрямь живёхонек! Не сбрехали мне!

Дурной вскинул голову. Он шел к кабаку, который стоял за стенами острога, шел целеустремленно. Уже в тот вечер, когда Ивашка (какой Ивашка… боярин Артемий Васильевич!) раскрыл все карты, открыл ему неприятную правду про Чакилган — уже тогда страсть, как хотелось нажраться! В хлам! До вчерашнего дня он не оставлял надежд. Конечно, понятно, что покойника ждать 13 лет глупо — решение Чакилган нормальное и естественное. Тем более, в этом времени, когда женщине без мужчины очень трудно жить. Но Дурной все-таки не мог отказаться от мысли увидеть ее. Просто быть… нет, не рядом. Но неподалеку.

«Я даже не задумывался, чем это станет для нее! — вновь и вновь жгли его Ивашкины слова. — Припрусь такой благородный — и стану мучить ее одним своим присутствием. Своей любовью, своей хорошестью. Одним видом своим скорбным буду стыдить ее… Разве этого я хочу?».

Дурной затряс головой. Нет. Нет!

В кабак!

И вот окрик. Кричавший стоял слева от глинистой раздолбанной дороги — там, напротив кабака, выстроили огромную коновязь с навесом из дранки. Беглец всмотрелся в изрядно пухлого краснощекого мужика, не скрывающего свои высокие доходы. И не сразу, но признал в нем Якуньку — мануфактурщика из Северного острога. В отличие, от Ивашки-Артемия, этот за минувшие годы изменился радикально.