"Фантастика 2024-104". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Седой Василий

— Вот! — голосок Евтихия резко утратил благость и опасно приблизился по высотам к ультразвуку. — Вот она сила лживой ереси! Яко прийдоша сыне православный во церкву, индо вознесет персты в нечестивом крещении, помяне имя не Божье, но схожее… Сам глаголь, Сашко-атаман, кому той сыне молитвы вознесе?

— Кому? — растерялся Санька, который, как любой нормальный советский студент, в церковной истории разбирался мало.

— Духу лукавому! — воскликнул Евтихий, позабыв последние остатки осторожности. Глаза его пламенели, и Дурной уже жалел, что сам раздул эти угли. — Мирянину мнится, что де он чтит Господа Вседержителя, а по правде, возноша он молитвы неведомой сути. Всуе утече вера его, Господь да сокрыт от яго по лукавой воле ересиархов. Сын Божий приял страдания да смерть за грехи наши тяжкие, искупиша их кровью своею. Даровал Он люду православному Царство Небесное… Индо ныне тот люд Спасения лишится! Аки молится по кривде и не богу, но демону!

Народ в ужасе притих.

— Что ж делать-то? — в растерянности спросил Старик.

— Токма одно: крепко молитися Богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец, — враз потеплел голос чернеца. — Чрез книги и молитвы истинные.

— Есть ли те книги у тебя, батюшка? — с мольбой в глазах почти возопили казаки.

— Есть.

Монашек ответил тихо-тихо, да с такой любовью, словно, о кровных детушках говорил.

— Аз вразумлен быша и не дал книги монастырския на справу-расправу лютую. Утаил те книги, да сокрыша от лап нечестивых.

Все выдохнули. Однако же, держит чернец аудиторию! Санька тоже тихо выдохнул. Правда, без особого облегчения.

Евтихий — раскольник. Причем, не просто консерватор (старое вот хорошо, а новое чото плохо). Нет, он идейный и насмерть убежденный раскольник не просто отрицающий реформы в церкви, но считающий их злом. А тех, кто их творит — предателями и еретиками. А это, на минуточку — почти всё руководство русского патриархата. Во главе с Никоном.

«Не слишком ли велик риск?» — задумался Дурной. Он знал, что самая лютая бучаеще впереди. Еще будут восставать монастыри и чуть ли не целые регионы. Восставать во имя старых правил. И всех ждет жестокая расправа. Стоит ли во всё это ввязываться? А Евтихий ввяжет — по нему видно!

Но с другой стороны: а нафига ему нужна тут, на Амуре, эта официальная церковь, служащая интересам боярской верхушки да царю? Если уж без веры никуда (а сегодня Санька это почувствовал с особой ясностью), то лучше тогда уж вот такая вера. Человечья. А не замотанная в парчу и увешанная серебром и златом.

Атаман Темноводного все-таки улучил момент и пересекся с чернецом наедине.

— Отец Евтихий! Поехали с нами в Темноводный. Очень ты нам нужен! Мы на Амур-реке уже много лет живем. Многие, да и я тоже, поженились на местных девках. Разумеется, никакого венчания не было.

— То грех, — насупился монашек.

— Согласен, грех, — покаянно склонил голову Санька. — Но у нас все живут по доброй воле. И с согласия родителей. И осенить брак божьим благословением тоже все хотят.

— Я на Албазине всего вторую седмицу, зрю: дела церковные тут в полном запущении, — Евтихий явно не хотел тащиться неизвестно куда, ведь сам только-только остановился после долгой дороги. Санька и умащивал, и улещивал его, но «ключик» подобрал совершенно неожиданно, когда рассказал, что в Темноводье живут казаки бок о бок с даурами, дружат уже почти с десятком крупных родов…

И они все некрещены!

Миссионерский зуд моментально проснулся в фанатичном чернеце. Пойти и обратить в истинную веру целый народ! А ведь ниже на Амуре живут еще племена… Дурной, поймав Евтихия на крючок, всячески потворствовал его фантазиям, но про себя думал: «Но большой воли я тебе не дам, чернец. Обращай, да только через любовь. Жечь идолов и, тем более, людей я тебе точно не позволю».

— Эх, дела… — уже непритворно вздыхал монах. — Аще смог бы ты, Сашко, обождать? Тут такое неустроение…

— Сколько?

— Ить по первости… дён пять… или шесть.

Время поджимало, уже давно пора запускать второй сезон золотодобычи. Если посевную Мезенец и без начальства отлично организует, то за старателями нужен крепкий догляд… Но Санька решил остаться и все-таки вывезти раскольника на свои вольные земли. Ему почему-то казалось, что они ему понравятся.

В последующие дни атаман с чернецом встречались ежедневно. Монашек носился весь в мыле, творя одни обряды за другими, восполняя пробелы бездуховной жизни Кузнецова полка. Но минутку-другую для странного атамана низовых охочих людей находил. Санька тихо-тихо подбирался к прошлому Евтихия. Уж больно интересно ему было, что это за человек, как стал раскольником, отчего бежал, да еще так далеко.

И тот потихоньку раскрывал свое прошлое. Принял он постриг в Спасо-Каменном монастыре, что в Белозерских землях. Уединенному монастырю на озерном островке уже сейчас почти четыре века. Евтихий изучил грамоту и даже был допущен к переписыванию святых книг. Тут-то и появился в стенах их обители человек, который и перевернул жизнь маленького монашка.

Санька аж подался вперед, ожидая услышать самое напрашивающееся имя. Аввакум. Один из самых ярких противников Никоновской реформы. Яркий харизматик, неистовец и буян. Которого, кстати, будущий даурский воевода Пашков тоже привезет в Нерчинск. Вот этого фанатика, против жесткой нетерпимой деятельности которого восстала собственная паства, Дурной по-настоящему опасался.

— То бысть архимандрит Иоанн Неронов, — назвал Евтихий имя, и беглец из прошлого выдохнул. Имя незнакомое, но ведь не один Аввакум за старый путь боролся. — Благий Иоанн на Москве крест нёс, службу справлял в церкви Казанской Богородицы, что подле Кремля. Приимаша странствующих и страждущих, больных и юродивых. Истинной благодати исполнен тот мудрый муж! Инда восхотел Никон справы свои еретические внесть — прийде Иоанн в великое смятение. Седмицу постился и молился в палатке, и там ему от образа глас бысть: Приспело время страдания…

Евтихий замолчал.

— За слова ево во церкве с Иоанна скуфью сняли, да в монастыре посадили. Допрежь в Симонов, а опосля к нам — в Спасо-Каменный. Там рёк он мне слова истины про лютое время, про грехи новолюбцев. Всем глаголил Иоанн о испадении Господа, о поре страдания. Братия с тех слов смутишася, многие взалкали лжи и кривды, сулящей покоя во прахе земном… И меня разлучили с премудрым Иоанном.

Пугающе искренняя слеза потекла по щеке монашка.

— Да только прав оказался благостный мудрец! — выкрикнул тот внезапно. — Мало времени пройде, как явилось знамение в небеси: солнце померкло, а с запада к яму луна подтекала. Сам я зрел то знаменье! То Господь во гневе на дела Никоновы излиял фиал гнева на землю! Ибо после тьмы небесной, пошел по России мор велик! Мерли люди и в теремах резных, и под тынами… Разве потребно иное явление воли Господней? Тако и я понял: в каждом слове прав был премудрый Иоанн. Инда лишь прослышал я, что восхотел ересиарх московский изъяти книги наши монастырские — взял их и ушел путями тайными. Дабы сберечь и веру истинную, и имя Божие…

Глава 49

До Темноводного добрались только в конце мая. Дощаник, зарулил в Зею, потом в Бурханку — а его уже встречают. Выглядело — будто чествуют приглашенного попа, а на самом деле — сильно переволновались от того, что путешественники долго не возвращались. Может, бой был, может, раненые есть — помочь надо. Но, когда узнали, с кем атаман вернулся — тут же прыснули гонцы в Темноводный, и уже через пару минут над острожком раздался отчаянно-радостный звон дозорного била. Если не придираться — ровно колокольный звон идет. А на пристань тут же настоящая толпа вывалила! Все крещеные, да и дауров немало. Любопытно же!

Евтихий прямо с борта зарядил пламенную проповедь, видно было, что рад он такой встрече, рад предстоящему тяжкому, но богоугодному труду. В тот же день между острогом и даурской слободкой поставили здоровенную юрту для «отправления религиозного культа». Чернец сам сколотил в красном углу подставку, на которой утвердил единственную пока икону, что он сам привез — Преображения Господня. На почерневших досочках с трудом можно было рассмотреть великий сюжет: лубочную гору Фавор, над которой возвышается Христос. Преображенный, весь в белом и в сиянии. Древних пророков и свежеиспеченных апостолов там уже толком и не разглядишь — но к иконе началось настоящее паломничество. Кто-то даже умудрялся раздобыть воск, выделать свечку — лишь для того, чтобы поставить ее перед ликом Божьим.