Павел Молитвин - Город Желтой Черепахи
— Разбуди меня, я отстою вторую половину ночи.
— Хорошо.
Никто не стал возражать, за мной признали право охранять сон товарищей и, значит, окончательно приняли в свою компанию.
Поблизости не было подходящих для ночлега деревьев, и, выбирая это место для привала, мы решили, что ночь проведем на земле. В лесу было душно, и все же я чувствовал, что зябну, и поплотнее заворачивался в плащ, устраиваясь между корней могучего давадара.
Было, наверно, уже за полночь, когда я ощутил, что кто-то трясет меня за плечо, и услышал шепот Шун:
— Дигуан, проснись. По-моему, кто-то бродит вокруг нашей поляны.
Каждая мышца избитого тела молила о пощаде, меня качало от слабости, и все же я мгновенно оказался на ногах — страх перед нападением ночных цилиней был сильнее усталости.
— Где?
— Прислушайся. — Шун прижала палец к губам.
Сначала я услышал только легкий шелест в высоте — над лесом поднялся ветер, потом где-то в отдалении пронзительно зацокала ночная птица и тут же умолкла. И лишь когда я собирался было успокоить Шун, сказав, что таинственный враг, наверно, ей померещился, до меня донесся негромкий шорох.
— Вот он. Мне кажется, он громадный, но нас пока не чует.
Я изо всех сил таращился в темноту, но под деревьями, обступившими поляну, царил непроницаемый мрак. Впрочем, и не видя зверя, было ясно, что он большой, и я покрепче сжал копье.
— Буди остальных. Если он пройдет мимо — наше счастье, но надо быть готовыми ко всему.
Поколебавшись, Шун кивнула. Ей жалко было прерывать сон намаявшихся за день товарищей, но она не хуже меня понимала, что выбора у нас нет.
Шорох между тем приближался. Похоже, невидимый во мраке цилинь брел по спирали вокруг нашей поляны, и раз за разом круги его становились все уже и уже. Иногда он замирал, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, и снова продолжал свое неспешное шествие.
У меня, в отличие от Шун, не было сомнений в том, что враг знает о нашем присутствии, и присоединившийся ко мне Итсу тут же с этим согласился:
— Да. Он идет к нам.
Лицо его, голубоватое в лунном свете, оставалось спокойным, но было в этом спокойствии что-то жуткое, от чего я внутренне содрогнулся. Юноша стоял неподвижно, опершись на копье, и казался воплощением мужества обреченного. Он словно оцепенел от безысходности, лишенный силы и веры магическими кругами, описываемыми вокруг нас цилинем.
— Чего же мы ждем?! Надо что-то делать! — воззвал я, надеясь вывести его из транса.
— Что с тобой? — тревожно спросила Шун.
— Попытаемся залезть на дерево или будем прорываться? — спросил Эхуань, одинаково готовый и к немедленной битве, и к поспешному отступлению.
— Бесполезно. Зрящая Плоть пришла за своей жертвой.
— О чем ты говоришь?!
— Драться с ней бесполезно. А без жертвы она не уйдет.
— Тогда бежим!
— Догонит. Я знаю. Я чувствую. Мы убили детей Желтой Черепахи, ее самых уродливых и потому самых любимых детей, и должны теперь расплатиться за это.
На Итсу было страшно смотреть, и мы с Эхуанем, не сговариваясь, подхватили его под руки и повлекли к лесу, в сторону, противоположную той, откуда слышался шорох. Шун, обнажив меч, следовала за нами.
К нашему удивлению, юноша не сопротивлялся. Сделав несколько шагов, он стряхнул наши руки:
— Не надо меня вести. Я пойду сам. Лучше берегите Шун.
Шорох сзади усилился — цилинь торопился поскорее завершить круг и встретиться с нами. Мы ускорили шаг, потом перешли на бег и, обгоняя невидимое чудовище, бросились в лес.
Почва под ногами была ровная, деревья росли довольно редко и не имели нижних ветвей, так что бежать было легко, и в первые минуты мне показалось, что мы без труда сумеем скрыться от ночного цилиня. Мы мчались, не чуя под собой ног, и вскоре я перестал слышать преследователя. Я успел еще удивиться, что неведомая и, судя по всему, неуклюжая тварь сумела до такой степени напугать Итсу. Разумеется, он лучше всех нас знал предания и легенды, которые местные жители слагали о лесных цилинях, но он же первым и показал, как надо их убивать.
— Осторожно! — услышал я задыхающийся крик Шун, бежавшей чуть позади справа, и тут же прямо передо мной из-за деревьев вынырнула плотная темная масса. Я едва успел притормозить и свернуть влево, но неразличимое существо — ком черноты — снова оказалось на моем пути. Я кинулся вправо, услышал где-то сзади вскрик Эхуаня и выскочил на залитую лунным светом дорогу.
Несколько минут я стоял, тяжело переводя дыхание и вглядываясь в темноту, но цилинь, внезапно возникший из мрака и так же внезапно исчезнувший, больше не появился. Лес, совсем недавно наполненный шорохами, вскриками и топотом ног, стих словно по волшебству. Я стоял один на пустынной заброшенной дороге, и на миг мне показалось, что не было никогда в моей жизни ни Шун, ни Итсу с Эхуанем, да и сам Город Желтой Черепахи не более чем плод моего воображения. Мне представилось, что стою я не в диковинном, а в самом обыкновенном лесу, под Хачинском, около вымирающей деревни Шишовичи, куда не раз выбирался с друзьями за грибами, и окружают меня не исполинские давадары — и название-то какое идиотское, — а обычные сосны. И вот-вот на дорогу выйдет Сашка Виллер с пустой корзинкой в руках и начнет гундеть, что зря он с нами связался: и грибов тут нет, и место это слишком близко от города, да и год нынче неурожайный. И я, чтобы поскорее увидеть этого разгильдяя, прижал копье к груди и, приложив рупором ладони ко рту, крикнул:
— Ау-у-у!
Из леса, словно дожидавшаяся моего крика, выскочила Шун, за ней Эхуань, а затем Итсу.
— Дорога! Я не надеялась, что мы к ней выйдем. Теперь до рыбаков путь прямой.
— Да, от цилиней мы ушли…
— От этого не уйдешь.
Голос Итсу зловеще прозвучал в ночной тишине. И, словно в ответ на его слова, позади нас послышался шорох, на дорогу выкатилось нечто бесформенное и двинулось по направлению к нам.
— Бежим! — крикнул Эхуань.
— Бежим, — эхом отозвался Итсу, и мы побежали по дороге.
Существо, прозванное Ночным Ужасом или Зрящей Плотью, скорее удивило, чем испугало меня. Больше всего оно напоминало раздувшуюся трехметровую говяжью почку. Слепленное из нескольких матово поблескивающих кожаных мешков, оно казалось крайне нелепым, может быть противным, но совсем не страшным. Не было у него ни рогов, ни шипов, ни зубастых челюстей, ни клешней или когтистых лап — словом, никаких внушающих ужас атрибутов.
Долго бежали мы по лесной дороге, но каждый раз, когда мне казалось, что уж теперь-то нелепое создание наверняка отстало, и я оборачивался, чтобы удостовериться в этом, оказывалось, что оно следует за нами на прежней дистанции. Я не мог понять, как оно передвигается — катится или переливается, однако постепенно у меня создалось впечатление, что это неуклюжее на первый взгляд существо может развить и большую скорость и сейчас, как и тогда на поляне, вовсе не стремится поскорее нас схватить, а выполняет некий ритуал.
Невольно мне вспомнилось, что когда-то одним из любимых блюд корейцев была собачатина, причем убивать собак полагалось палками и обязательно долго, чтобы те перед смертью помучились. Якобы тогда кровь их насыщается адреналином и мясо становится особенно нежным. Не этим ли объясняется поведение Зрящей Плоти? Может быть, она тоже гурман и все еще не слопала нас исключительно из гастрономических соображений? От подобных предположений ноги мои сами собой стали двигаться быстрее, хотя прежней уверенности, что нам удастся избежать стычки со Зрящей Плотью, у меня уже не было.
Первым начал замедлять бег Итсу — ноги его заплетались, несколько раз он запинался на ровном месте и, если бы мы не поддержали его, наверняка бы упал. С бледного лица юноши струился пот, сквозь повязки на теле проступили кровяные пятна. Он бежал все тише и тише и наконец остановился и прохрипел:
— Бегите, я попытаюсь задержать цилиня.
— Нет уж. Дигуан, дай мне твое копье. — Эхуань протянул мне свой обломок и принял мое копье в здоровую руку. — Вы с Шун держитесь сзади — вашим оружием много не навоюешь. А еще лучше — бегите вперед. Мы вас догоним.
— Зрящей Плоти не нужны все. Ей хватит одного, — словно в забытьи пробормотал Итсу. — Отходите. Дигуан, береги Шун.
Цилинь ни на секунду не замедлил своего движения, он катился прямо на нас: безглазый, безрукий, молчаливый и, казалось, ко всему равнодушный. Мы с Шун невольно попятились.
Когда до Зрящей Плоти оставалось всего десятка полтора шагов, Эхуань откинулся назад и изо всех сил метнул копье. Оно врезалось прямо в складки между кожаными мешками и исчезло, словно растворилось. Цилинь как ни в чем не бывало продолжал приближаться. Я растерянно вскрикнул. Эхуань, оставшийся безоружным, сделал шаг назад, а Итсу, выставив копье, ринулся на противника.
