В. Коростелев - Хозяин
– А тебе, значит, свободных баб не хватает, чужую пригреть решил, – и я без замаха врезал ему в челюсть.
– Это тебе за разврат, а это, – я добавил поднимающемуся Мише прямым в зубы, – за работу в поте лица, пахарь… Во, был Патлатым, стал Щербатым, зато впредь наука. И зла не держи, на себя злись…
Я подошел к Груне, уныло поглядывавшей на нас, пока я разбирался с Мишей, а теперь опустившей голову.
– Ну, деваха, у тебя два выхода: или ты идешь к кузнецу жить и рожать ему детей, или поступаешь в девки для удовольствий на тракт, нам незамужние не нужны. Выбирай сама…
Все, вопрос закрыт, поеду назад, надоело хозяйствовать, быстрее к жене, а потом в Степь за лошадьми.
* * *Но за лошадьми получилось нескоро. Только через месяц, когда отсеялись (мне даже Ворона пришлось на пахоту отдавать), приступили к подготовке похода. А за этот месяц случилось многое. Дядя Изя, как и обещал, прислал семь возов с картофелем, крупой, нешелушеным горохом (для посадки), немного семян и зерна. В обмен я отдал несколько мешков соли, все оружие, собранное после драки с леммингами и ополовинил запасы товаров, привезенных когда-то отцом, оставив, впрочем, часть оружия и все патроны.
Груню – девку кузнеца – продавать не пришлось, поразмыслив, она вернулась к Алексею (кузнеца так зовут). Друзья мои тоже оженились, что ж не пользоваться, если баб избыток и полсела пустых домов. Даже Петровича сия доля не минула, но тут и смех и грех.
Вернулся я на хутор из очередной поездки, смотрю, Костя Рябой идет, смеется.
– Ты чего?
Он сквозь смех: к Петровичу сходи, мол, там и узнаешь подробности.
Фельдшер стоял на постое у молодой пышнотелой вдовы, мужа которой пристрелили еще в первой стычке с совхозными. Началась пахота, и Петрович как умеющий пахать встал к плугу. А погонщицей – эта Анюта, вдова. Ну и как-то ей до кустиков сбегать приперло. Побежала молодка. Вдруг Петрович видит: вылетает Анюта из кустов, юбка подобрана, сверкает голым задом и вопит что есть мочи. Фельдшер к ней, не поймет в чем дело, схватил, а ее трясет всю. Оказывается, только она умостилась под кусточком, зад заголила, вдруг чует какой-то укол в мягкое место – из норы ее змеюка цапнула и поползла по своим делам. Ну, тут Петрович с ходу начал оказывать Анюте первую помощь – отсасывать яд из раны. И пока он проводил данную процедуру, баба притихла, а весь сбежавшийся на крики народ лицезрел эту картину. Баба вроде чувствует себя неплохо, может, ее вообще ужака цапнул, но от стыда на улице теперь не показывается…
– Да, Петрович, скомпрометировал ты честную вдову, теперь женись, – вынес вердикт Юра, зашедший вместе со мной проведать фельдшера.
А у меня супруга прямо расцвела. Наверное, только в это время, когда еще нет детей, вы молоды и нет проблем со здоровьем, женщины так красивы.
Очень приятно, знаете ли, приходить после дороги в чистую хату, и тебя всегда накормят горячей едой, а вечером тебя ждет… ну, в общем, вы сами знаете что.
* * *Подготовка обоза к дальнему путешествию в незнакомый край – дело, как понимаете, сложное, и мы готовились в дорогу не один день. Подобрали четыре самых крепких телеги, несколько запасных колес, тщательно отобрали товар. Что нужно кочевникам? В первую очередь – оружие и боеприпасы к нему. Я окончательно разорил отцовское наследство, оставив дома только ПК с запасом патронов, при себе – АКМ и, естественно, «тулку». Кое-что из оружия подкинул Ефимыч. Взяли еще несколько комбинезонов, соль, холодное оружие, оружейную смазку, золотые монеты (бабам на украшение), кое-что из скобяных товаров, ну и, конечно, харч в дорогу. Все тщательно упаковали. Вечером, накануне отъезда, все участники экспедиции собрались в общинном доме хутора. Помимо нас, шестерых участников экспедиции, присутствовал Ефимыч, остающийся старшим на хуторе и селе, и его помощник Иван Семенович, мой земляк из поселка, спокойный обстоятельный мужик. Кстати, в том поселке больше никто не жил, оставшиеся двенадцать человек, в основном бабы и дети, переселились в Степаново, заняв последние пустующие дома.
Ну, вот сидим, обсуждаем детали поездки, Ефимыч делится опытом рейдерских прогулок, а меня тоска забирает, к жене хочу, так ее оставлять жалко. Да вон и Юра смурной сидит, он на Митькиной сестре женился и, похоже, припал к бабе не на шутку. Самому Митьке вроде все нипочем, вон, лыбится, бодр и весел. Ефимыч меж тем поучал:
– До Ярмарки на тракте вам пятьдесят верст идти, там и заночуете, потом около двухсот верст по тракту, и будет большое село прямо на берегу Волги. Там соль сдадите, ни к чему она степнякам, у них своих соленых источников хватает, что точно взять взамен у сельчан не знаю, на месте посмотрите. Пойдете по берегу, вниз по Волге, через каждые пятьдесят верст останавливайтесь на дневку и высылайте дозоры, так степняков быстрее обнаружите, да и от разбойников убережетесь.
Я уже не слушал тестя, все мысли были о Настене, ждет она меня сейчас, бедная, а я здесь…
Вот уже по обычаю кувшин распечатывают, мужики оживились, задвигали носами и кружками.
– На посошок! – торжественно сказал Ефимыч.
Знаю я этот посошок, один кувшин на семь рыл (себя я не включал), что медведю дробина, тут три нужно, выпьют еще стремянную, а затем на ход ног… Нет, я домой, к Настене.
Тихонько войдя в сени, я разулся, не скрипнув дверью, вошел в комнату. Настена спорно хлопотала у печи, готовя, судя по запаху, что-то обалденно вкусное. Я неслышно подкрался сзади, крепко прижал ее к себе, ощущая каждый изгиб ее стройного тела. Настена замерла, а я уже шептал:
– Потом, все потом.
Поднял на руки и сделал три шага к кровати…
* * *Серое раннее утро, туман стелется по земле, скрывая пробивающуюся весеннюю травку. Лошади, неделю отдыхавшие после пахоты, бодро перебирают копытами, переходя иногда на легкую рысь. Я еду верхом на Вороне, остальные мои попутчики умостились на телегах. Сидят, насупившись. Как я и предполагал, нажрались они вчера и теперь мучаются с похмелья. Разговаривать не хотят, ну и ладно, за дорогой и лесом надо следить. После того как мой поселок, прикрывавший нашу местность от чужаков, опустел, неизвестно какую бяку можно встретить на этой малозаметной дорожке. Надоедливая сорока пристроилась сопровождать обоз, перелетает с ветки на ветку вдоль дороги, стрекочет, падла. Надо вперед выдвинуться, а то, не ровен час, засаду впереди предупредит, и, наддав каблуком в бок Ворона, я отделился от обоза метров на двести.
Весна уже вступила в свои права, и бурый фон лесного массива отдавал робкой зеленью молодой листвы. Мне нравился наш лес, выросший на месте погибшего во время катастрофы. В нем нет ничего мрачного – обычный лес с обычной лесной жизнью. Его надо уметь слушать: вот сорока отстала от обоза, значит, закончилась граница ее владений, ветки соседней со мной березы качнулись, слегка задев друг друга, издавая шелестящий звук, ну и понятно – куница разоряла птичьи гнезда, но, испугавшись человека, спряталась за ствол. Так что неожиданного нападения в своем лесу я не боялся и, увидев сидящего у костра молодого парня, знал, что засады нет. Иначе почуял бы или услышал, тем более, парень явно не деревенский. Так что, если засада все же была, то не из лесных жителей, а кто в лесу не живет, вряд ли сможет спрятаться в нем надежно.
– Здорово, страннички, – поприветствовал первым парень.
– Здоровей видали, – неприязненно оглядывая его щуплую фигуру, выдал я. – Ты чего это в наш лес забрел?
– Дело у меня к Ефимычу – старосте Рябинового хутора.
– Говори, я его родственник.
Ребята уже обступили костер со всех сторон, и щуплый невольно поежился.
– Да вроде ему передать велено, – неуверенно начал он. – Ему привет Паук передает и говорит, что Васька Бык не умер, а у него, Паука то есть, гостит уже больше года. Если Ефимыч в течение месяца не отдаст карту с указанием местоположения хранилища, то Ваську кончат, а потом всерьез примутся за вас.
– Ультиматум, значит, нам предъявляют? – усмехнулся Юра.
А я стоял, онемев, ведь под такой кличкой на тракте и во внешнем мире знали моего отца…
– Да, что-то тут не так, – слегка опомнившись, размышлял я.
Отец пропал чуть больше года, и они не могли все это время раскрутить его, ну насчет карты. Понятно, требовать от него службы проводника не решились, боятся угодить в ловушку, но ведь и карту можно нарисовать фальшивую.
– Почему же послали именно тебя? – спросил я щуплого.
– Провинился я, у меня дочь с женой у Паука в заложниках, – хмуро пояснил парень.
– А почему целый год не могли выяснить у Васьки, у кого карта, или не знаешь?
– Почему не знаю, – опасливо поглядывая на нас, сказал щуплый. – Знаю, взяли их двоих. Один сам сдался, когда остальных перебили в перестрелке, а Васька в голову ранен был, его в бессознательном состоянии захватили. Хотели сразу кончать их, но тот, сдавшийся, рассказал про хранилище, а когда повел к нему, утоп в болоте, и половина нашего отряда в топи погибла. Васька, как пришел в сознание, так ничего и не помнил, уж его пытали, так все равно ни в какую… Потом доктор один объяснил, что Васька память потерял, амнезия называется, тогда его бросили в нашу тюрьму (надо же, даже тюрьма своя имеется) и периодически подсаживали к нему стукачей. Ну, с разговорами за жизнь. Сначала он даже своего имени не помнил, но постепенно разговорили, и вот как-то в разговоре он упомянул хутор и Ефимыча. Доктор, читающий отчеты стукачей, сказал, что Васька вполне созрел для допроса, там его и раскрутили, он даже сам стал набиваться в проводники, но дураков нет, положит отряд и сам утопнет…
