Роман Злотников - Руигат. Рождение
Иван попытался приподняться и… у него не вышло. Тело не реагировало. Никак. Нет, чувствовал он его вполне нормально, но вот все усилия поднять или хотя бы подвинуть руку не привели ни к чему. Рука осталась на месте. Там, где она и лежала. Вот чертовщина… Связали его, что ли? Да вроде не похоже… А может, чего вкололи? Кто их знает, этих медиков… С другой стороны, какой-то странный госпиталь. Прямо огурец из загадки. Без окон, без дверей – полна горница людей… Впрочем, с полной горницей тут ошибочка. Никого, кроме его самого, поблизости не наблюдается.
И тут старший лейтенант почувствовал, что у него пошевелился палец на левой руке. Мизинец. Опа! Значит, все не так уж безнадежно. Он сосредоточился на своих ощущениях и попытался еще раз пошевелить пальцем – уже не рефлекторно, а сознательно. И это получилось. Более того, вместе с мизинцем дрогнули и остальные пальцы…
Спустя десять минут офицеру удалось-таки, прилагая невероятные усилия, сначала перекатиться на бок, а потом, помогая себе дрожащими от слабости руками, кряхтя, сесть на постели… ну или, вернее, на том, на чем он лежал. Поскольку постельных принадлежностей под ним не было. Никакого белья. Так же как и на нем. Он был абсолютно наг. И это озадачивало еще больше. Он сам был ранен четырежды, два раза легко и два – тяжело, трижды лежал в госпиталях, но никогда не слышал, чтобы раненых там раздевали догола. Ну, разве что во время операций. Но после них сестрички обычно тут же одевали прооперированных в исподнее, и в себя человек приходил уже в приличном виде. А тут… К тому же он никак не ощущая себя прооперированным: нигде не болело, не тянуло, не кровило… вроде как. А что касается странного паралича, то он стремительно проходил, Иван уже вполне спокойно мог двигать не только руками, но и ногами. Он внимательно осмотрел и даже ощупал свое тело – нет, никаких швов, разрезов и шрамов… Шрамов! Старший лейтенант Воробьев дернулся и удивленно уставился на свою левую руку. Вот же, здесь было ранение. Вот здесь вот прошла пуля. Лидочка же зашивала, на живую, он ясно помнил… А теперь – чисто. Почему?.. Нет, тут точно голова кругом пойдет!
Иван несколько мгновений ошарашенно пялился на абсолютно гладкую кожу левой руки, потом провел пальцами по правому боку, который ранее также украшал шрам от тяжелого ранения. И тряхнул головой. Ладно, разберемся. В конце концов, он фронтовой офицеру да не просто пехтура какая-то, а из войск НКВД – и в разведку ходил, и в тыл врага забрасывался, и языков брал, и немецких парашютистов-диверсантов скручивал. И здесь не пропадет. Где бы и чем бы это «здесь» ни было. Он осторожно поднялся на ноги и огляделся повнимательнее.
Помещение казалось непонятно чуждым. Ну совсем. Хотя вроде как ничего совсем уж необычного в нем не было: большая комната метров десять на десять, а ровно посередине – плоский постамент, тоже квадратный, где-то три на три метра… на котором он и лежал. И все. Ни Окон, ни дверей, ни… лампочек? Иван торопливо запрокинул голову. Ну да, никаких лампочек не было. Светился весь потолок. В русских госпиталях от такого никогда не встречал… Старший лейтенант зло ощерился. Значит, плен! Ну ничего – он жив, здоров и в силе. Так что фрицам придется сильно пожалеть о том, что они не надели на русского офицера наручники и не привязали его к кровати. Смерти старший лейтенант не боялся – он умер уже там, в гаштете, когда получил приказ генерала Коротеева одной ротой остановить в сорок раз превосходящие – ее силы противника. Наоборот, у него даже какая-то обида появилась. Мол, как же это так, ребята мои все погибли, а я еще жив – несправедливо! Но пока излить эту обиду было совершенно не на кого. Так что оставалось только ждать.
Иван прошелся по комнате, внимательно приглядываясь к окружающему: а ну как получится оторвать откуда-нибудь что-то такое, что можно использовать как оружие? Нет, он и сам был довольно опасным оружием. Служить Иван начал в тридцать восьмом. В Кремлевском полку. А там к подготовке солдат подходили очень серьезно – в программу, кроме рукопашного боя на штыках, а также с использованием ножа и подручных средств в виде гранаты без запала, пехотной лопатки или просто какой-нибудь палки, входило и джиу-джитсу. Кроме того, в полку действовали спортивные секции: бокс, стрельба, лыжи, гимнастика и то же джиу-джитсу. Рядовой Воробьев еще на гражданке был неплохим лыжником, брал призы на районных и даже областных соревнованиях. Ну да семилетка-то, в которую он ходил, была от их деревни в восьми верстах, так что всю зиму каждый день приходилось становиться на лыжи и пробегать это расстояние сначала туда, потом обратно. А поспать-то подольше хочется. И опаздывать никак нельзя. Так и наловчился шустро на лыжах бегать… Да и стрелком Иван был тоже знатным. Их деревенька в самых глухих лесах Рязанщины пряталась, в Мещере. Там редко какой хозяин ружьишка дома не имел. И в их местности сызмальства сыновей к охотничьему делу приучали. А порох, дробь да капсюли – покупные, так что за каждый промах пацанам отцы ой больно чубы трепали! После такой учебы Иван нормативы «Ворошиловского стрелка» выполнил на золотой значок, а в армии сразу же вошел в сборную полка по стрельбе и лыжным гонкам. Отставать где бы то ни было Ваня Воробьев не привык. На деревне он считался первым парнем, ну еще бы – высокий, статный, русоволосый, с голубыми глазами (впрочем, вполне себе обычная рязанская внешность), а как на гармони играл! Да и в райкоме комсомола значился в числе главных активистов. Ему даже поручили организовать в разогнанном советской властью Солотчинском монастыре детский дом для беспризорников, и комсомолец Воробьев отлично справился с этой задачей. Ну, почти. Ватага пацанов «оторви-да-брось», буквально с пеленок обитавших на улицах, просто затерроризировала окрестные сады и огороды, но своего молодого директора обожала и слушалась беспрекословно. На субботники, воскресники и иные ударные трудовые вахты выходила дружно и работала с огоньком… Кстати, во многом отличные характеристики от райкома комсомола и рекомендация из райкома партии вкупе со спортивными достижениями как раз и послужили причиной того, что парень из глубинки Рязанской области попал служить в самое сердце страны. В Москву, в Кремль… Так вот, поняв, что несмотря на всю свою силу, ловкость и опыт деревенских драк, в рукопашном бою без оружия красноармеец Воробьев против опытного профессионала стоит дешевле советского пятака, Иван основные усилия сосредоточил на боксе и джиу-джитсу. И к концу службы в этом деле также преуспел. А потом две войны – финская и эта. Марши, мокрые или заледеневшие окопы, атаки, перестрелки, рукопашные, в которых приходилось драться и штыком, и прикладом, и ножом, и пехотной лопаткой, и заводной ручкой от полуторки, и расщепленной доской, и голыми руками тоже… Да не за призы и награды, а за собственную жизнь. Так что старший лейтенант Воробьев в свои двадцать шесть был очень опасным противником для любого…
Ничего подходящего в комнате не нашлось. Первое ощущение от нее оказалось верным – абсолютная пустота. Пол и стены покрыты таким же материалом, как и лежак (ну язык не поворачивался назвать это постелью), – мягким и слегка проминающимся под пальцами; ни отогнуть, ни оторвать хотя бы кусочек старшему лейтенанту не удалось. Создавалось впечатление, что лежак, пол и стены обтянуты одним фрагментом этого материала, вытканным по контурам помещения, потому что ни одного шва ни в одном углу обнаружить также не удалось. И заинтересованный взгляд офицера вознесся к потолку. Светящаяся поверхность, по его разумению, не могла быть ничем иным, как толстым стеклом, за которым как раз и прятались лампочки. А стекло – это хорошо. Осколки стекла, как правило, имеют острые края и вполне могут быть использованы как оружие. Ну или как инструмент, которым удобно, скажем, отрезать кусок этого мягкого покрытия, для того чтобы затем обмотать им часть того же стеклянного осколка, сделав из него некое подобие кинжала. Старший лейтенант легким движением вскочил на лежак, прикинул расстояние до потолка и, чуть присев, мощным толчком выбросил свое тренированное тело вверх, на лету со всей силы ударив по стеклянному потолку кулаком. Ну, попытался ударить… – Потому что, вместо того чтобы врезаться набитыми мозолями костяшек в холодную твердость стекла, его рука стремительно пролетела сквозь потолок, как будто там, наверху ничего не было.
Оттого что расчетная кинематика удара нарушилась, Иван рухнул обратно на ложе очень неуклюже, боком, едва успев сгруппироваться. Впрочем, покрытие ложа оказалось просто удивительным: несмотря на то, что под пальцами оно едва поддавалось, врезавшиеся в него локоть, плечо и коленку приняло очень мягко и этак обволакивающе, так что ушиба старший лейтенант не почувствовал. Он еще около минуты провалялся на ложе, приходя в себя от ошеломления, а затем осторожно поднялся на ноги и уставился на потолок.
