Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Ложись! Всем под щиты!
Мог бы и не орать. Где свой щит кинул — сам не знаю. Едва успел, как лягуха, под угол кирпичный запрыгнуть. Сверху — как даст! Угол отвалился, кирпичи крошкой в рожу полетели. Столб надо мной подпрыгнул, телегу разбил, дальше покатился. Я с закрытыми глазами, ешкин медь, ползу. А куда ползу — сам не пойму. Ткнулся башкой в мягкое — одна из берегинь, мертвая, ей столбом хребтину перебило.
— Берегись, он опять кидает!
Кое-как отплевался, своих пересчитал. Кровь текет, у всех царапины, но с десятки моей пока все живы. У мортир стволы аж красные. Био второй столб правее зашвырнул, там патрульная рота за лежащей вышкой оборону держала. Мужиков вместе с пушками от удара раскидало. Тут слышу — пыхтят, еще три пушки волокут.
— Заряжай, ешкин медь. Живее!
Я у Ивана бомбы принимал, в стволы пихал, потом вместе наводили.
— Есть! В глаз ему, гаду, в глаз!
— Помогите… эй, братва, вытащите меняя-ааа!
— Огнемет! Почему огнемет молчит?!
Серый могильщик взад качнулся. Точно заплутал посреди рва, ни туды и не сюды, ага. Мы ему один прожектор выбили, решетку внизу загнули, ту, что промеж ног. Две бомбы попали в пузо, а сверху, где толстое стекло у него, там все черное от сажи стало. Однако ж снова на берег лез и к третьему столбу примеривался. Выл и лязгал жутко, особенно когда левую ногу задирал. Чо-то там у него искрило, лохмотья в щели вылазили.
— Иван, подавай, не спи! Ты слышишь?!
— А? Чего? Слава, так нету больше!
— Как нету?
Я глянул — ешкин медь, все отстреляли! Чем теперь воевать — своими огнеметами только.
— Он уходит! Уходит, тварюга!
Все разом башки повысовывали, не поймут, откуда крик. Оказалось, механики орут, ага. Ихний-то био, большой, что бочку кинул, — взад попер. На попятную, ага. Механики в него жидко так стреляют, батарея ихняя разбита, и стену у теплотрассы, гад, порвал… странно, чего он отступил. Испугался или в темноте заробел, что ли? Хотя Голова вон говорит — они в темноте лучше нас видят, псы поганые.
Мы тогда все удивились, чего этот обожженный взад затопал.
Кто ж знал, что гады нам пакость готовили…
— Назаров сын, десятник! Почему не стреляете?!
Я Федора Большого не узнал даже. В грязи весь, цементом засыпанный, в руках — пищаль с распорками, с караульной башни, видать, снял. Здоров мой командир, пищали с башен пудов по пять весят.
— Ротный, так бомб же нету! — показал я ему на тележки пустые.
— Давай тогда назад, отходим!
— Чо, как отходим? — У меня аж в животе заухало, забродило. Думал — может, Федору кирпичом в башку попало, поглупел, может, маленько. От кирпича такое бывает, по себе знаю, ага. Мы когда малыми были, с асфальтовыми махались, мне два раза кирпичом в башку били. Ну сломали, конечно. То есть кирпичи поломали, это и так ясно. Но я апосля того дня на два точно поглупел.
Гляжу — и точно, всех назад собирают. Дьякона не видать, только слышно, как в рупор кричит. Берегини набежали по мосткам, старые даже совсем. Помогают раненых тащить, на себе волокут.
— Ложись! Киданет щас!
Сей раз он не столб швырнул, а угол трубы с вентилем таким здоровым. И прямиком — в телегу с огнеметом, ага. Хорошо, хоть туров за стену отвели! Труба оба дышла перебила, телега на бок, насос тоже, кто-то верещит хуже порося.
— Вот, сволочь, умный!
Это худо, подумал я. Я уж было решил, что у трясуна мозги давно расквасились, но он соображал, что всего опаснее.
— Эй, у кого бомбы остались? По ногам ему бейте!
Большой био на Асфальте скрылся, за собой крышу ангара обвалил, клубы пыли до неба поднял. Зато серый из рва выбрался и на нас прет. Близко уже совсем, метров, может, тридцать до него. Как стал из грязи вылезать — ешкин медь, здоровый-то какой, хоть и трясется! Перед ним каша была, по-другому не скажешь. Куски этих… фунда-ментов, столбы дыбом, колючка, ямы. Он раз шагнул — и провалился. И вот, пока он ногу с дыры тянул, я понял, чо делать надо.
— Славка, ты куда?
— Десятник, стой, приказано же назад!
Робот клешню задрал, зажужжало там что-то, захлюпало, но ни одна фреза не вылетела. Наши все отступали к клепаной стене, бежали по мосткам, по трубам, по тропинкам. Волокли мортиры, тащили на себе тех, кто сам идти не мог. Со стороны Асфальта, кажись, палили могильщику в спину из самопалов, да что ему пульки?
— Иван, бери Быка на закорки, уходите! Степан, девок забери! Леха, мортиру тащи! Уходите за стену, живо! Я догоню…
А сам побег я к большому огнемету. У нас три таких на башнях, дык, ежели щас начнут палить — всех своих пожгут. На башнях — это уже последняя оборона, считай. Если этот трясун до клепаной стены в упор дойдет, его там, конечно, встретят… но лучше б он туды не добрался!
Подсел я под телегу, напрягся, кое-как на колеса перевернул. Влез наверх, едва в грязь не жахнулся, скользкое все, ага, повсюду кровища. Сверху глянул — ешкин медь, считай, вся первая десятка в патрульной роте тут полегла!
Мужиков на куски порезало, я такое лишь в забойном цехе у нас видал, ага. Ваську Демьянову ногу отрезало, так он, видать, сам себе обрубок ремнем затянул и до последнего насос качал. Так на насосе мертвый и повис, бедняга.
— Твердислав, уходи!
— Назаров, кому сказано?
Я потрогал баллоны, дернул клапан, ага — засвистело. Это здорово, ешкин медь. Это значит — есть воздух сжатый, не порвало шлангов-то. Окошки, где стрелочки, — оба разбиты, бензином воняет, где-то течь. Развернул я ствол, глянь — а гад из ямы ногу выудил и прямиком к бункерам прет. На меня он и не глянул, а может, не шибко ему антиресно со мной беседы вести.
— Щас я те устрою! — Мне маленько еще надо было подождать, чтоб наверняка. Может, бензина на один плевок осталось…
Вблизях био совсем страшный оказался. Пушка на его плече висела дулом вниз, из казенника торчали куски проводов. Кто-то хорошо врезал до нас. Еще в боку у него, похоже, был пулемет на четыре ствола, да только все стволы давно забило грязью. Воняло от могильщика некультурно, я аж ротом стал дышать. Самое обидное, что от бомб наших — ну никакого ему вреда, ешкин медь! Броня погнулась маленько, да и все. Тот, кто ему когда-то кусок лапы вместе с пилой отстрелил, — явно не из мортиры бил.
— Давай, давай, повернись маленько, что ли… — Я вел за ним стволом, все ждал, пока он бок откроет.
Позади забили часто в колокол. Могильщик завизжал своими моторами и задрал ногу, чтобы перелезть через нашу оборону, через печь и завалы кирпичные. И тут я ему врезал.
Прямо в дыру под лапой. Дык а чо, больше некуда бить, не горит он, сволочь такая! Я жал и жал на ручку, пока струя не ослабла. Могильщик сперва не понял, он место искал, куда ногу поставить. А когда понял — уже внутрях горел, ешкин медь! Из дыр решетчатых дым повалил, заискрило.
— Что, сука, получил?!
Эээ… кажись, зря я его позвал. Могильщик чуток нагнулся и выдернул из нашего завала кусок стены с оконными дырами.
— Славка, дай ему!
Ешкин медь, то-то я чую, огнемет в руках дрожит, горючка пошла! Оглянулся — дык на насосе дядька Степан и Леха. Качают со всех сил, аж ногами дрыгают, когда один другого вверх задирает. Ну чо, обрадовался я, молодцы мужики, не бросили меня.
— На тебе, трупоед сраный!
Я жал и жал на ручку, пока опять струя не ослабла, и старался бить ему в дыру. Хотя ничего толком не видел, пламя красными пузырями вспучилось, а дальше дымом черным заволокло. Парни качали со всех сил, мы почти в упор поливали. Бежать надо было, храни нас Факел, давно надо было бежать, ведь если швырнет — не промахнется! Как лягух нас тут размажет на фиг…
И вдруг могильщик отступил. Взад повернул. Чо случилось, я сперва даже не поверил. Такое чудо, чтобы био напугать, — это даже старики по пальцам перечислят.
Я все лил на него огнем, а он все ж таки кинул в нас железякой, но метра три промазал. А Степан с рыжим даже качать перестали, глазья выпучили, ага, да кто ж такое видел. Я поверил, когда с клепаной стены все наши хором заорали. Он топал назад и трясся еще сильнее, чем прежде, аж звенел весь, и искры отовсюду сыпались. Он свалился верхушкой в ров и стал там ворочаться и скрипеть, а огонь уже лез из него наружу.
— Славка, ты его подбил! Подбил же! — завопил Леха и кинулся к Степану. Они оба завопили и полезли ко мне обниматься. И другие прибежали — и тоже давай скакать и меня тискать.
А чо я-то? Я ж не кулаком его побил. Могильщик и так давно менялся, точно изнутри гнил. Я мужиков тоже обнял, хотя антиреснее было, когда девки обниматься прибежали, ага. Потом отец с охраной пришел, долго вместе глядели, как могильщик уходит, и сбоку у него рвется пламя.
— Молодец, — сказал дьякон. Большего от него не дождаться, ага, такой уж он у меня — как железный гвоздь.
— Чо грустишь, батя? — спросил я. — Много наших погибло?
— Пока девять насчитали, — глухо сказал он. — И столько же в лазарете. Это моя вина. Незнакомый могильщик. Я должен был предвидеть, что у него остался боезапас. Нельзя было выводить людей на теплотрассу.
