Сурен Цормудян - Странник
— Чего? — поморщился Маломальский. — Да ты хоть понимаешь, что если это чудо-юдо его не сожрало на выходе, то он по-любому не жилец на поверхности? Понимаешь?
— Нет! — Странник категорично замотал головой.
— Что — нет? Не согласен со мной?
— Нет. Не согласен со мной.
— Ну что ты такой упрямый, а?
Однако Странник ничего не желал слушать, а лишь настойчиво тыкал пальцем в белый потолок станции, при этом глядя Сергею прямо в глаза. И сталкер начал думать, что, возможно, тот прав. Что, может, и стоит подняться на поверхность за сбежавшим охотником. Мысли, правда, были какие-то сумбурные, хаотичные, и Сергей уже начал удивляться странному состоянию своей головы и легкости, с какой он принял решение подняться в город, как будто это происходило в далеком мирном прошлом.
— Маломальский!
Голос позади прервал его мысли и заставил обернуться. К Сергею подошел коротко стриженный человек преклонных лет в рясе кремового цвета.
— Мы закончили, — сказал он.
Странник уставился на брамина. У того на виске, как и у молодого бойца, тоже была татуировка. Только не орел о двух головах, а раскрытая книга.
— Ну и как? — задал вопрос Сергей, косясь при этом на своего товарища и опасаясь, как бы тот опять не занялся чужой татуировкой.
— Мы, как всегда, довольны. Есть там, конечно, и книги, не имеющие особой ценности, но, в общем, ты на высоте. — Брамин протянул Сергею чек. — Держи. Мы тоже стараемся быть на высоте. Обналичишь, как обычно, у коменданта.
— Ого. Неплохой гонорар, — улыбнулся сталкер, разглядывая картонку. — А что фонарь мой? Не слыхал, починили?
— Да работает твой фонарь. Он и не был сломан.
— Вот как? — Маломальский удивился. — Странно.
— Мастер просил передать, что он в порядке. Тоже у коменданта заберешь. Коллеги зовут тебя на чай, придешь?
Сталкер посмотрел на Странника и мотнул головой.
— Не могу. Есть еще неотложные дела.
— Тогда удачи в делах. — Брамин серьезно кивнул и пошел своей дорогой.
* * *Небесный свод не был скрыт густыми тучами или растворенным в атмосфере пеплом сгоревшей цивилизации, однако назвать вечер ясным было трудно. Свет спрятавшегося за скелетами высоких домов солнца был каким-то удручающе серым и тусклым. Далекая перспектива торчащих ввысь огрызков разрушенного мира хорошо просматривалась, словно демонстрировала редкому созерцателю всю тяжесть того, что случилось много лет назад. Изредка по небу проплывали чернобордовые облака, похожие на истерзанные трупы. Порывы ветра сливались в сатанинский хор. Внизу тянулись борозды и трещины разбитых улиц, погнутые, словно увядшие растения, столбы, искореженные машины и изуродованные деревья. Если бы кто-то был сейчас там, внизу, и поднял взгляд на окно девятого этажа уцелевшего дома, то удивился бы и ужаснулся, видя как в оконной раме, расставив ноги и уперев руки в переплет, стоит человек.
«Почему из всего живого, что населяет этот мир, мы можем владеть только существами, не имеющими крыльев?» — думало бесформенное, тягучее как кисель ртутеподобное нечто, перебирая в своих нейронных цепях словарный запас человека.
Человек, которого нечто привело в окно девятого этажа, был не первым, в чьей голове поселилось не похожее ни на что существо, и оно охотно втягивало в свой разум мысли, чувства и рефлексы всех, кого посетило. Но это была вереница разочарований. Познавая разум человека, улавливая его знания, нечто узнавало о других существах. Об их силе, возможностях, угрозах. Получалось, что человек в этом мире вообще ничего не стоит и не может, только думать и всего бояться. Единственное, что было полезным в сущности человека, — это сам страх. Именно благодаря своему страху самый пугливый организм, оказавшийся единственным возможным управляемым носителем, был так податлив и сговорчив. Было обидно, что и само нечто возникло на свет этого мира таким же никчемным и беспомощным. Лишенным и крыльев, дающих возможность быстро и легко преодолевать большие расстояния, и мощных клыков, которые позволили бы быстро стать хозяином раскинувшихся сейчас перед существом просторов. У него не было ни лап, ни когтей, а само оно представляло собой сгусток невзрачной серебристой слизи, появившийся под действием неведомых сил царившего сейчас в природе хаоса в чьей-то черепной коробке. Оно не родилось в ней, а завелось. Образовалось. Как бесполезный придаток, как злокачественная опухоль, как гадкий атавизм. Может быть, оно сидело там испокон веков, дремало на протяжении тысяч поколений. И вдруг, разбуженное раненой природой, властелином хаоса, проснулось. Обрело самостоятельность. И стало мыслить.
Теперь существо умело строить логические цепи и планы, вынашивало идеи и делало выводы.
Живая природа стояла на принципе шаткого и в то же время монументального равновесия, которое позволяло развиваться самой жизни и идти в бесконечность времени, постоянно находя и осваивая новые пути развития. Этот вывод был очевиден. Хищники обладали ловкостью и хитростью, мощными клыками и когтями, свирепостью в погоне за добычей. Но и добыча не была легка. У нее имелись копыта, которыми самый ловкий, здоровый и удачливый, а значит, полезный для пути жизни в бесконечности времени мог свернуть врагу челюсть или проломить голову. Имелись рога, которые можно было вонзить ему меж ребер. Все способности животных — и растений — были набором сил и средств, данных им для участия в эпическом и бесконечном сражении за выживание. Вот они и сражались, в результате чего слабые погибали и уступали место сильным, умным, изобретательным. Жизнь становилась все более многообразной и совершенной.
Но однажды в этом безупречном алгоритме что-то дало сбой. Немыслимое количество времени назад появилось совершенно новое существо, не вписывающееся в рамки замыслов живой природы. Оно не обладало ничем, позволяющим жить по правилам этой самой природы: ни крыльев, ни рогов, ни мощных лап, ни острых клыков, ни сонаров в голове, ни восьми глаз, ни умения перепрыгивать ущелья, уходя от погони или преследуя добычу. Оно не чувствовало магнитного поля, как перелетные птицы, и слабо ориентировалось в запахах, зная только приятные и неприятные. Вопреки всему оно словно появилось из излишков строительных материалов жизни, из строительного мусора. Возможно, причиной его появления был какой-то вселенский катаклизм, подобный тому, что породил и серое ртутеподобное нечто. И, не обладая ничем выдающимся, кроме желания выжить, этим существам пришлось научиться думать. Взрастить в себе разум, чтобы взять в руки дубину и обтесать камень. Поймать. Убить. Съесть. Выжить. Это существо стало самым главным кошмаром природы. Оно стало переделывать этот мир под задачи сугубо своего собственного выживания, на костях всех прочих тварей, включая и себе подобных. Эти создания построили цивилизацию, отвоевывая и у природы, и друг у друга пространства и жадно пожирая окружающие ресурсы. Человек стал для животного мира воплощенным ужасом.
Но удивительно то, что человек создал все это… от страха. От страха, что он будет убит и сожран. Человек тысячи лет наводил ужас на зверей, истреблял насекомых, которые были его меньше в тысячи раз, и растения, которые не могли двигаться, именно потому, что сам боялся их всех. Ведомый своим страхом, человек покорил мир и в итоге уничтожил его.
Теперь, когда он почти умер сам, для природы настал переходный период. Она хотела взять реванш. Почти сорвавшись в пропасть, человек уцепился-таки пальцами за острый выступ скалы и висел над бездной, все еще надеясь выкарабкаться. Но природа не хотела давать ему второго шанса. Она вбросила в мир совершенно новых, невиданных доселе созданий, которые были призваны прикончить ее бывшего царя, сбросить его в пропасть небытия.
А значит, и уничтожить самую благоприятную среду обитания серого ртутеподобного нечто.
И нечто понимало, что без человека ему едва ли удастся занять в этом мире свое место. Но пока люди все еще существовали, у него оставался шанс вырваться вперед в этой гонке. Как будто какая-то другая, соперничающая с живой природой сила создала это странное существо, чтобы помочь людям выжить. Ведь только в симбиозе с человеком нечто могло достичь своей цели.
Человек же получал от этого сосуществования невероятную способность высвобождения всех своих скрытых резервов благодаря всепоглощающему страху. Страх отменял рамки вменяемости, в которые был втиснут обычный человек, а подчинившему его существу дарил удовлетворение — как от сытного корма. Человек понимал, что в его голове присутствует что-то чужое. Нечто делало своего носителя сильнее, смелее, быстрее — и человек теперь боялся только одного: что оно покинет его. Потому что для носителя это расставание будет означать неизбежную смерть. Сейчас нечто размышляло обо всем этом. В человеке был потенциал — его страх. Надо только подчинить его главной цели — порабощению нового мира. Под чинить землю человеку — и себе — заново. С нуля. Только вот один носитель едва ли способен что-то сделать. Именно поэтому прежде всего следовало добраться туда, где находится колыбель его злейших врагов, которые знают о его существовании и хотят уничтожить. Именно там он сможет преумножить число себе подобных, оккупируя мозг хрупкого и слабого молодняка, поедая его и, вырастая, заменяя его собой. А потом начать делиться и захватывать массы носителей. Только там можно достичь численности, способной привлечь для своей цели всех людей, что еще живут где-то под землей. И тогда начнется восхождение. Страх поведет людей. Страх и оно — мозз. Оно будет материализовавшимся органом страха. Его новой, но уже неотъемлемой частью тела, дающей небывалые преимущества перед всеми остальными тварями, что заселили сейчас этот мир. Ведь никакие другие существа не имели страха. Они лишь обладали инстинктом, который, подчиняясь воле эволюции жизни, заставлял их избегать опасности и бороться за существование. А человек был носителем страха, который вводил его в совершенно иное состояние сознания, в коем он мог идти вперед напролом, уничтожая все на своем пути. И именно это нужно было моззу.
