Григорий Рожков - Американец
Как-то слишком легко и просто начинается моя госпитальная жизнь, в процессе которой я выяснил, что стал обладателем совершенно нового тела. Все зубы во рту целые, без пломб, без сколов, на теле, кроме новых ран, нет ни единого следа от шрамов, полученных до попадания, на затылке отсутствует старый шрам от удара каруселью. Все это удивляло и пугало… Но все это занимательные мелочи, главное — меня никто не сторожил и не пытался арестовать…
На следующий день я решил потихоньку обживаться в этом мире, привыкать к реалиям. Начал общаться с соседями по палате. Со мной оказались раненные в боях на советской границе американские инструкторы из разных пограничных округов. Двое первых лейтенантов, как я, и один штаб-сержант. Все они уже шли на поправку и в скором времени должны были вернуться домой, в США. Разговаривали мы в основном о войне. Лейтенанты меня сильно удивили: оказывается, им дали выбор — остаться в СССР и дождаться переброски на фронт Экспедиционного корпуса армии США или отправиться домой и там вступить в только что организованную школу экспедиционных войск в качестве преподавателей русского языка. Русский знали почти все офицеры из групп инструкторов, прибывших в Советский Союз.
Это очень большой плюс, легко объясняющий мое знание русского языка. Тогда чего в первый день и переводчик, и Кинг с Броком глазенками лупали на полиглота-меня? Пауэлла они не видели и не знали. Могли, наверное, посчитать, что он, сопровождая оружие, не обязательно должен знать русский язык… Размышлизмы…
Собеседники заинтересовались моей персоной, и поток информации прервался их расспросами. Пришлось рассказать о своем первом и пока единственном дне войны. Похождения мои, оказывается, уже были широко известны. И по радио, и в газетах растрезвонили об отважном американском первом лейтенанте, спасшем своего раненого командира и экипаж подбитого советского танка, защитившем раненых советских пограничников и еще много всего по списку за один первый день войны. В довесок ко всему героя-американца при обороне пограничного отряда тяжело ранило, но он самоотверженно продолжил отбиваться от врагов до последнего патрона.
Ой-ой! Это просто кошмар! Зачем мне такая известность? Риск спалиться при таких обстоятельствах в разы больше, чем при иных условиях. Приятно ощущать себя героем, но не в моем случае…
В тот же день ко мне пришли сначала представители правительства и командования армии США, потом представители советской стороны. Первые были просто в восторге от того, что я выжил и иду на поправку. Герои солнечному американскому краю в этой войне ой как нужны! Я со своими плясками с бубном и автоматом попал под пристальный взгляд командования. Засекли и пометили красным крестиком на будущее… Штатовские гонцы предложили мне по выздоровлении либо вернуться домой, либо принять участие в новом проекте армии — стать одним из первых рейнджеров. Первый батальон рейнджеров собираются создать на советской территории при содействии НКВД. На этот вариант они наседали чуть больше, чем на возвращении домой. Война — лучшая кузница для ковки совершенно нового, в будущем — элитного подразделения армии США.
Я выпал в астрал.
В моем мире «лесники» появились лишь в 1942 году на территории Северной Ирландии, а здесь их уже создают. Раз уж так везет, то на заокеанскую родину я пока возвращаться не буду, а приму предложение и участие в проекте. Мои сомнения по поводу уж слишком большой простоты приема меня в новое элитное подразделение развеяли одной фразой: «Вы сдали свой экзамен, лейтенант». И понимай как хочешь.
Вскоре они ушли, и в моей голове с удвоенной силой закипела аналитическая работа. Я пытался уловить ощутимую, явную, но при этом вечно ускользающую деталь. Какую именно деталь, я понять не мог, нужно было время. Проанализировать глубже разговор с американцами не дали: через полчаса после их ухода появились представители советской стороны. С ходу огорошили вестью о награждении меня орденом Красного Знамени. Награду вручат по выздоровлении перед строем в моем подразделении.
Дальше я почти ничего не слышал. Меня накрыл глубочайший шок, смешанный в равных долях с эйфорией. Мозг отказывался осознавать происходящее со мной вообще. Медленно всплыл один вопрос. Как это так? Все, что со мной случилось, не входит ни в какие рамки! На данный момент у меня есть лишь один ответ на все-все вопросы в этом мире — везение! Мне везде во всем всегда (пока что) везло. С первой минуты я смог найти мертвую копию себя американского производства, с документами, заменить собой этого погибшего — и вуаля, первый лейтенант армии США из отряда инструкторов, сэр! И мне поверили. Пограничники — поверили, «свои», то есть вояки-штатовцы, — поверили, в госпитале — поверили. Вообще ВСЕ верят в то, что я — Майкл Пауэлл!
Неужели повезло? Ну сам посуди, Артур. Если бывают единичные случаи везения, то по некоему очень редкому, но вполне реальному стечению обстоятельств эти единичные случаи везения могут выстроиться в цепочку для одного человека. Может, у меня именно это и произошло?
— Товарищ Пауэлл? — встревожился усатый полковник, только что рассказывавший мне о чем-то. — Позовите доктора, товарищу плохо!..
— Я в порядке, просто… Вы меня ошеломили новостью о моем награждении столь высокой наградой, товарищ полковник.
Усатый добродушно улыбнулся и похлопал меня по здоровому плечу:
— Вы, товарищ первый лейтенант, заслужили эту награду. — И смотрит на меня точно так же, как американский делегат, что подбивал меня вступить в рейнджеры. Ох, не нравится мне все это, не нравится. Скрыта тут тайна, юный падаван…
Вскоре и эти собеседники ушли. Укутавшись в одеяло, я приступил к размышлениям, но долго не продержался и уснул.
Потом наступило затишье. Мои соседи по палате выписались и, пожелав мне успехов в выздоровлении и будущей работе, уехали на родину. Никого ко мне подселять не стали. Вечерами даже поговорить было не с кем. Дни шли один за другим, и я довольно быстро поправлялся.
Дабы не умереть со скуки, временами я стал выбираться во двор перед госпиталем и там общался с другими ранеными. По крупице собирал информацию о местных реалиях, но этого было критически недостаточно. По историческим фактам развития дружбы СССР и США этого мира ничего толкового нарыть не удалось: либо люди не хотели выходить на эту тему, либо просто не знали. А я так надеялся за отстраненной беседой медленно переложить русло разговора на размышления о политике, истории и современных делах, как это обычно делалось в будущем. Тут же сей фокус трижды не прокатил, и, дабы не палиться своей надоедливостью в этих темах, я свернул все попытки разведать реальность.
В основном народ говорил о войне — что, где и как происходит на фронте. Вести с фронта были в общей массе хорошими, силам фашистской коалиции позволили втянуться на советскую землю до линии укрепрайонов на старой границе и дали по зубам, так что, похоже, сбили с врагов весь азарт быстрой войны. Еще из газет и сводок по радио я узнал, что никакой Брестской крепости в нашем, привычном понимании здесь никогда не будет. Все силы, что были в крепости, еще до войны вывели на свои позиции вне стен, якобы на очередные учения, и сейчас после успешной операции по прикрытию эвакуации мирных жителей из города Бреста отступают к старой границе. Да, не будет после войны фильмов о погибающих, но не сдающихся героях — защитниках старой крепости. Хотя, может, снимут фильм о храбром мне. Смешно и страшно.
Почему я так много боюсь? Наверное, потому, что нахожусь в постоянном состоянии опасности. С любой стороны — опасность. Скрываться под личиной Пауэлла — спасение, но при этом оно однобокое. Мне нельзя ехать в Америку: там я быстро всплыву брюхом кверху. Значит, я должен оставаться здесь, на фронте, а это тоже опасность — смерть здесь ходит в одном строю с солдатами и часто зазывает их к себе в компанию. Я рискую провалить свою маскировку и оказаться в лапах спецслужб. Законопатят меня в самую глубокую дыру с мягкими стенами и начнут сначала информацию о будущем из меня качать, а потом, опустошив мозг, вскроют тело на операционном столе ради эксперимента.
Нет! Не хочу так. Значит, нет у меня иного выбора, кроме пути на фронт.
За пару дней до моей выписки из госпиталя в палату пришел американский сержант с большим бумажным свертком в руках и парой армейских бот с высокой шнуровкой. Он положил сверток на стул возле моей койки и с легкой улыбкой обратился ко мне:
— Одевайтесь, сэр.
— Зачем? Меня должны выписать через два дня. — Страх ударил в мозг раньше логических ответов.
— Вам нужно сделать новую фотографию на документы, — удивил меня парень.
Фотографию? Ну ладно, поверим на слово.
— Сейчас я оденусь. Подождите в коридоре, сержант. — Не то чтобы я стеснялся, но пялящегося на меня незнакомого человека я просто побоялся. Быстро вскрыл сверток и ахнул. Повседневная форма оливкового цвета пришлась мне в самую пору. Удобная, новенькая, мне кажется, даже лучше моей прежней… Ох, блин… Моя прежняя форма была сшита из материалов, которых в это время еще даже и в помине не было. Конечно, это отрицательно сказывалось на аутентичности, но купить комплект формы из соответствующих историческим реалиям материалов мне тогда не позволял размер личного капитала. Все же как хорошо, что у меня в карманах на момент попадания сюда не было вообще ничего: не люблю я носить в моей дорогой, «парадной» форме лишнее барахло. И бирок на одежде не было, это тоже плюс. Да, попав сюда, я очень удачно обчистил погибшего Пауэлла и набил карманы мелочью, присущей этому времени. Это делает мне большую услугу. Но теперь вообще это не очень важно. Та форма была в катастрофическом состоянии, и ее уничтожили, и горевать о ней не стоит. Будем верить в удачу.
