Закон контролера - Силлов Дмитрий Олегович "sillov"

Парочка ушла вглубь парка, я же, прячась за деревьями, пошел в противоположную сторону.

Лес – или, скорее, парк – оказался относительно небольшим по площади и закончился довольно быстро. Я осторожно выглянул из-за крайнего дерева – и тихонько присвистнул.

Вдоль парка тянулась ажурная металлическая ограда в готических завитушках, желудях и дубовых листьях. Скорее декоративная, так как перелезть через нее можно было запросто. Вдоль ограды тянулась асфальтовая дорога с двусторонним движением, по которой туда-сюда ездили разнообразные транспортные средства – автобусы, грузовики, автомобили. Выглядели они довольно архаично, как и все машины шестидесятых годов, что подтвердило мой вывод: кольцо перебросило меня через пространство, но не через время.

И я примерно представлял, куда попал.

В свое время мой хороший друг Виктор Савельев нашел и даже вроде бы уничтожил глубоко засекреченную базу недобитых фашистов, которые обосновались в Антарктиде [3]. Похоже, что я попал на эту самую базу, расположенную под многометровым слоем льда.

Хотя как база…

Город.

Там, за дорогой, раскинулся самый настоящий город с высокими зданиями-колоннами, упирающимися в потолок и поддерживающими ледяной свод. Похожую архитектуру я видел в японском подземном городе, правда, здесь здания были целиком выстроены изо льда. Не знаю, почему он не таял, может, внутри стен текла какая-то охлаждающая жидкость, но надо признать, что белоснежные здания-колонны выглядели весьма впечатляюще.

Однако красоту ледяного города изрядно портили развевающиеся под ледяным потолком огромные алые полотнища со свастикой в белом круге в центре. А еще я разглядел, похоже, вырубленную из целой ледяной глыбы многометровую статую Гитлера, вскинувшего руку в известном всему миру партийном приветствии.

Я невольно скрипнул зубами. Война уж двенадцать лет как закончилась, а этот нарыв продолжает зреть в недрах Антарктиды. И если я сейчас проторможу, то Гебхард получит «Бритву», и тогда нацистские флаги с высокой вероятностью будут развеваться над всей планетой.

Естественно, допустить этого было никак нельзя. Но в то же время искать Гебхарда в подземном городе – все равно что ковыряться в стоге сена в поисках иголки…

Пока я размышлял, со стороны тропинки опять послышались голоса. Я вновь отошел за дерево, выглянул. Ну да, та же парочка возвращалась обратно. И, судя по всему, конфликт у них дошел до крайней точки. Эсэсовец рычал, как волк, которому прищемили хвост, а дамочка довольно мерзко повизгивала на верхних нотах, пытаясь переорать своего спутника.

По ходу, прогулка в парке не пошла на пользу их отношениям. Скорее наоборот. Я осторожно выглянул из-за дерева и увидел кульминацию – эсэсовец кулаком, затянутым в черную перчатку, коротко двинул девушке под дых.

Визг прервался на самой высокой ноте. Я видел – эсэсовец не вложился в удар как следует, но дыхание девице перебил. Она же такого явно не ожидала. Схватилась за живот, в изумлении уставившись на кавалера, и тогда тот, посмотрев пару секунд в расширенные девичьи глаза, отвесил своей спутнице смачную пощечину. Опять же не в полную силу, а лишь для того, чтобы унизить. Причем вместе со звуком пощечины до меня донеслось слово «унтерменш».

Понятно. Видимо, девушка имела славянские корни, так как «унтерменшами», то есть недочеловеками, гитлеровцы называли представителей низших, по их мнению, рас – преимущественно славян и евреев. Странно, конечно: судя по униформе, девушка тоже была военнообязанной. Похоже, что после войны концепция отрицания «унтерменш» у нацистов несколько сместилась в сторону смягчения, но, тем не менее, напомнить «недочеловекам», кто они такие, было вполне в порядке вещей. В том числе и силовыми методами.

Девушка зарыдала, развернулась и побежала к полуоткрытым воротам парка. Эсэсовец же плюнул ей вслед, достал из кармана плаща сигарету, щелкнул зажигалкой. Ну да, воспитывать «недолюдей» дело нервное, после такого без перекура не обойтись.

Конечно, девчонка визжала весьма омерзительно, но это совершенно не повод поднимать руку на женщину. Я такое очень не люблю. А еще у меня созрел некий план. Совершенно безумный, но другой созревать не торопился, потому выбора у меня не было.

В общем, взял я покрепче штык-нож прямым хватом, тихонько вышел из-за дерева и направился к немцу. Коротко стриженная трава хорошо смягчала шаги, пружиня под подошвами словно ковер, хотя так-то можно было особенно и не скрываться. Эсэсовец был на стрессе и между нервными затяжками бормотал про себя что-то типа «недолюди распоясались, забыли, кто они, а кто истинные арийцы».

Я в немецком языке не очень – так, достаточно, чтоб понять, о чем речь, не более. У нас во Французском легионе был один немец по имени Курт, доставал всех игрой на губной гармошке, пока ее капрал не отобрал и не сломал. Со скуки тот немец в редкие свободные минуты пытался общаться с сослуживцами не только по-французски, который знал примерно так же, как и я, но и на своем родном языке. Поскольку на память я никогда не жаловался, кое-что в голове осталось. Плюс когда меня судьба закинула в начало Великой Отечественной войны, хочешь не хочешь, а в немецком я неплохо подковался.

Короче, подошел я к тому эсэсовцу, похлопал его по плечу, и когда он повернулся с вылупленными от удивления глазами, рубанул ему под дых тот же самый нижний крюк рукой, который он отвесил девушке. Правда, не стесняясь вложился, от души, резко вкрутив корпус в удар.

Попал куда надо, но эсэсовец оказался опытным бойцом – сам сломался пополам за долю секунды до того, как мой удар достиг цели, значительно этим его ослабив – и тут же попытался сделать борцовский проход в ноги.

Я с борьбой не очень дружу, это все-таки скорее спорт, чем реальная уличная драка, – пока одного душишь-ломаешь, лежа на асфальте, второй в это время стучит тебе сапогами по голове. Но в схватке один на один борьба может быть очень эффективной, потому у «ударника» против борца арсенал невелик. В основном это работа по болевым зонам: атака глаз, горла, гениталий. А если видишь, что борец пошел в ноги, дело плохо. Коленом в лицо бить опасно, если середина бедра или, еще хуже, коленная чашечка во вражий лоб попадет, от боли сам в калач свернешься, без посторонней помощи.

Потому при такой атаке выход у нашего брата только один.

Я резко рванул таз назад – вместе с ногами, разумеется, оттащив себя таким рывком на полметра назад, и всем весом обрушился на шею эсэсовца, выставив предплечье правой руки перпендикулярно его шее. Такой удар запрещен во всех видах спортивных единоборств из-за своей высокой травматичности, и даже название у него характерное – «гильотина». Что в спорте он запрещен, это правильно, так как смещение шейных позвонков от такого удара запросто может отправить соперника по рингу на тот свет. Но в реальном бою все ограничения спортивных поединков лишь вредят, потому лучше их оставлять на ринге – иначе противник, которого натаскивали не занимать первые места на пьедестале, а калечить и убивать голыми руками, очень быстро покажет разницу между спортом и дракой не на жизнь, а на смерть.

Можно было рубануть по середине шеи, и тогда фашист с высокой вероятностью отъехал бы в Вальхаллу немедленно. Но он был нужен мне живым, потому удар пришелся по затылку. Предплечье рвануло болью – все-таки этот смертоносный удар рассчитан на мягкую шею, а не на твердую кость, – но нужного эффекта я достиг.

Эсэсовец, не достав длинными руками до моих ног считаных сантиметров, со смачным чавканьем впечатался лицом в мраморную плитку. Во все стороны брызнула кровь, словно кусок только что отрезанного мяса на тропинку шлепнулся. Понятное дело, в ближайшие пару месяцев фашист для противоположного пола будет выглядеть крайне непривлекательно. Если доживет, конечно.

Получить хорошо отработанной «гильотиной» по затылку – это почти на сто процентов нокаут, особенно если после этого еще и харей приложиться об камень. Немец как рухнул, так и остался лежать, растопырив длинные и бледные скрюченные пальцы, будто на рояле играть собрался. Готов, стало быть.