Ларри Мэддок - Крах Золотой Богини
Служанки помыли пол, вынесли разбитую мебель и посуду, в таверну вернулась видимость нормальной жизни, снова заиграл барабанщик. Лландро подошел к стойке, где толстый хозяин Тареденис вздыхал, глядя на следы разгрома и подсчитывая убытки.
— Как все началось? — спросил вор, заказывая кувшин пива.
Тареденис нахмурился:
— Мне показалось, что я до начала видел тебя в толпе, Лландро.
— Когда я пришел, двое грифоголовых тащили мертвую девушку наружу.
Толстяк кивнул:
— Чуть раньше я подслушал разговор двоих из них — офицеров, сидевших вон там, — они планировали вынудить чужеземца обнажить свой меч против них, чтобы убить его и овладеть девушкой. Я предупредил его — он хорошо заплатил за совет, но не обратил на него внимания, сказав, что доесть мясо важнее. Лучшего признания моему рагу и быть не может, дружище Лландро, запомни это! Но девушка с ним… Ах, какая жалость, что она никогда больше не станцует… Разве что Р'кагн прикажет ей танцевать на углях. — Он передернул плечами и снова вздохнул. — Ты пропустил незабываемое зрелище.
— Еще были и танцы? — изобразил удивление Лландро.
Дородный трактирщик начал рассказывать, удивительно мало приукрашивая подлинные факты.
— И тогда… — Лландро сделал паузу, и его проницательные глаза обежали всю воровскую компанию, — она дала один из золотых кроно барабанщику и вернулась к своему варвару. Они обменялись несколькими словами — Тареденис не разобрал сказанного, он был слишком далеко, — и чужестранец подошел к офицерам хранителей. И он нанес им самое искусное оскорбление, какое я слышал.
Лландро снова сделал паузу: ненависть, которую все они питали к хранителям, делала историю вдвойне сладкой.
— «Я не тот человек, кто сердится по пустякам», — вот его точные слова, клянется Тареденис. Он назвал их пустяками. Что же, он в самом деле считал их ничтожествами? Помните, только за мгновение до того эти двое доказали свою значимость, перекрыв всех присутствующих и сунув девушке по золотому кроно. Но иноземец с улыбкой на губах опустил их на тот же уровень, что и его собственная служанка, всего лишь десятью хорошо выбранными словами.
— Какими словами?
— Скажи нам, Лландро!
Лландро засмеялся, наслаждаясь их нетерпением.
— «Разрешите мне, добрые господа, купить самому вина каждому из вас».
— Я бы руку отдал, лишь бы самому это услышать!
— Он, должно быть, очень храбрый.
— Или очень глупый.
— Или очень ищет смерти.
— Подождите. Это еще не все, — усмехнулся Лландро. — Поскольку он чужестранец, грифоголовые дали ему возможность забрать назад оскорбление, подчеркнув, что здесь их четырнадцать против него самого. Но он отказался. Он сделал лучше, чем отказался, — он предложил сразиться со всеми. «Я куплю кружку вина, — сказал он, — каждому хранителю в этом зале!»
— Четырнадцать очков в его пользу, — выдохнул один в завистливом восхищении, — ни у кого и пальцев-то столько на руках нет. Он точно лишится обеих рук.
— Расскажи, что потом было, Лландро! Лландро был счастлив сделать им такое одолжение.
Уэбли, сидевший на крыше, посчитал, что услышал достаточно.
Ганнибал Форчун вздохнул и перекатился на жесткой лежанке. Он усмехнулся, вспомнив, как однажды в Париже, за несколько лет до революции, нанес одному высокопоставленному сановнику жестокое оскорбление. «Именно из-за мелочей, — размышлял он, — чаще всего и попадаешь в ловушку».
Он не стад предаваться дальше самобичеванию. Ясно, что, если он хочет выполнить задание, побег должен стать его ближайшей целью. Потом найти девушку. Он обдумал свое положение. Камера, куда его поместили, была в добрых семи метрах под землей, поэтому пробивать путь бластером через внешнюю стену смысла никакого не было: техники ТЕРРЫ не подумали включить в комплект снаряжение для прокладки туннелей. Меч, щит, кинжал и шлем у него отобрали еще в таверне. Остальные вещи ему позволили оставить только потому, что его пленители не видели в них никакой угрозы. Если бы они знали о пиротехнических таблетках, спрятанных в левом наплечнике, или о миниатюрной газорезке в правом, они бы раздели его донага. Он и тогда не остался бы безоружным в полном смысле слова, но его положение стало бы более затруднительным.
«А еще надо, — напомнил он себе, — спасти Норни».
В коридоре снаружи, прямо против его камеры, горел факел, который являлся единственным источником света в этой темнице. Три стены камеры были каменными, толщиной добрых полметра, да и за стенами земля, должно быть, не намного мягче.
Медная решетка из брусьев толщиной в пять сантиметров служила передней стенкой узилища, в ней была толстая металлическая дверь размером примерно полметра на метр, что заставляло низко наклоняться при входе: это гарантировало, что заключенный внезапно не прыгнет на охранника, даже если дверь будет широко открыта.
По его оценке, прошло три часа между его заключением в тюрьму и приходом стражника, который принес обед. С праведным гневом Форчун стал жаловаться на еду, надеясь вовлечь стражника в разговор. Из беседы он узнал две вещи: еда была такой же, что давали самим стражникам и что единственной причиной, по которой ему дали вообще хоть какую-нибудь пищу, было то, что в кошельке на его поясе нашли достаточно денег, чтобы кормить его ближайшие восемь дней. После этого, сообщил стражник, ему будет нужно заплатить еще.
— Сомневаюсь, что я пробуду здесь так долго, — доверительно сказал ему Форчун.
Стражник пожал плечами:
— Верховный судья провел несколько разбирательств только два дня назад. Вряд ли, варвар, он будет в настроении проводить новые в течение по меньшей мере десяти дней. К тому времени должно произойти достаточно событий, чтобы это имело смысл. Но не беспокойся — кто-нибудь из стряпчих скоро посетит тебя. Если у тебя есть друзья, чтобы заплатить ему, они смогут также заплатить и за твою еду.
— А если таких друзей не найдется?
— Голодать тебе мы не дадим. Но помни, если не сможешь заплатить за съеденное, прибавится обвинение в краже. Ты закончил есть? Хорошо. Я заберу поднос. Меня скоро сменят, и я тоже не прочь чего-нибудь перекусить.
Форчун просунул поднос в щель в решетке:
— А кто из стряпчих получше, если у меня будет выбор?
— Особенно-то никто, так что не ломай голову. — Стражник сделал паузу, оценивая взглядом заключенного. — Это правда, варвар, что ты сегодня утром убил десять человек?
— По моим подсчетам, семерых. — Потом, как бы между прочим, заметил: — Троих, должно быть, убила служанка. Что, кстати, с ней случилось?
— Служанка? Я не знал, что еще и служанка впутана в это дело. Но если так, она должна быть в женском отделении.
Стражник забрал поднос и вытащил из своей меховой набедренной повязки плоскую сумку:
— А ты не такое чудовище, как рассказывают. Я продам тебе палочку удовольствия, если хочешь.
Он держал в руке темный предмет длиной около десяти сантиметров, похожий на тонкую сигару. «Табак?»
— Лучшего качества, — уверил его стражник. — Путешествие в мечтах поможет быстрее прожить день, и ты как раз вернешься к следующей кормежке.
«Не табак, — сделал вывод Форчун. — Каннабис?» Манукронийский эквивалент индийской конопли, гашиша, если это был он, являлся также нарушением временной линии.
— Может быть, завтра, — сказал агент, не желая сразу портить отношения со стражником. — Это утро было для меня утомительным. Думаю, я лучше посплю.
— Как хочешь, варвар. Пять йоларсов за штуку, когда тебе захочется. Качество очень хорошее.
Как только стражник ушел, Форчун снова растянулся на лежанке и принялся обдумывать путь на свободу. Через несколько мгновений он сфокусировал мысли на Уэбли и послал ему мысленный сигнал встретиться. На таком расстоянии, если симбионт был занят зондированием чьего-нибудь мозга, это послание было напрасным, но он подозревал, что все рецепторы его партнера широко раскрыты в ожидании именно этого сигнала.
Уэбли был очень занят. Он уже установил местопребывание Ганнибала Форчуна и пришел к заключению, что хранители достойны своего имени. Он сосредоточился на проблеме спасения Форчуна оттуда. В камере не было окон, которые позволили бы Уэбли туда залететь, даже под покровом темноты. Дистанционное управление темпоральным кораблем было в каблуке башмака Форчуна, поэтому симбионт был лишен доступа ко всем оставшимся в корабле дьявольским устройствам. К сожалению, ни кошек, ни собак не было в этом потерянном во времени месте, хотя крысы водились в изобилии. Но крыса в семь килограммов была бы несколько подозрительной. Даже в качестве змеи его толщина получалась не меньше четырех сантиметров при длине в два метра; он мог бы использовать гораздо меньший диаметр, например три миллиметра, но длина тогда была бы крайне неудобной — что-то около ста девяносто метров. Создавать сенсоры через каждые полметра длины тоже было бы утомительно. А задача обрабатывать информацию от двух сотен глаз и ушей совсем его не привлекала. Более реальным было попасть на крышу здания тюрьмы и протянуть тонкое щупальце через любое отверстие, какое он только найдет.
