Джеймс Фрей - Ключ Неба
Итамар переливает святую воду из кувшина в деревянную чашу и преклоняет колени. Сам-Эль опускается рядом с ним. Они по очереди омывают руки, плечи и лица, розоватый свет причудливо отражается от их влажной темной кожи. У Эбена уже кружится голова. Он завидует этим двоим, даже несмотря на то, что их жизнь закончится этим жертвоприношением.
Нет, потому, что их жизнь закончится этим жертвоприношением.
Они снимают свои одежды и вешают на крюки в стене, а потом стоят, обнаженные, в ожидании.
Эбен обнимает и целует каждого еще раз – последний. Двое мужчин встают лицом друг к другу и начинают бить себя по бедрам, пока те не становятся красными. Закончив с этим, они бьют себя по животу и груди. Хватают друг друга за плечи и выкрикивают друг другу в лицо имена своих отцов, и отцов их отцов, и отцов отцов их отцов. Они обращаются к Моисею, Иисусу, Мохаммеду и Будде и просят у них прощения.
Эбен просит того же для этих двух благословенных. Наконец, не глядя на Эбена, Сам-Эль и Итамар улыбаются и направляются к занавесу. Они идут, держась за руки. Эбен отворачивается, отходит к дверце, прижимается к ней коленями, закрывает глаза, затыкает уши и ждет.
Крики начинаются через одну минуту и 16 секунд. Но это не крики радости или воодушевления. Эти вопли ужасают. Двое крепких мужчин – самых сильных во всей Линии – кричат, как младенцы, которых отрывают от груди матери дикие звери.
Семнадцать секунд спустя воздух за спиной Эбена становится горячим. Занавес хлопает, будто парус на сильном ветру. Крики продолжаются, отчаянные, разрывающие душу, молящие, предсмертные.
Потом комнату озаряет свет, настолько яркий, что даже сквозь веки чувствуется его оранжевое сияние, как от прямого солнца. Эбена вжимает в стену могучим порывом ветра. Нос впечатывается прямо в металлическую пластину; та раскалилась, как печь, и Эбен чувствует запах собственной паленой плоти и слышит стук сердца, быстрый как никогда, как если бы оно пыталось вырваться из груди, – видно, он тоже погибнет. А крики не прекращаются, сшивая воедино детали этой ужасной картины раскаленной иглой.
Темноту и воздух будто вытягивает из комнаты в другое пространство. Позвякивают металлические кольца занавеса. Внезапно становится очень холодно. Эбен, который все еще не может открыть глаза, из которых текут, замерзая на щеках, слезы, вынужден сделать шаг назад, чтобы удержаться на ногах, затем еще один. Его одежду тянет в сторону Ковчега так сильно, что ему кажется, будто она сорвется с тела или раскроется, как крылья, и потащит его за собой в воющую воронку. Через три полные минуты и 49 секунд с того момента, как это началось, наступает тишина.
Спокойствие.
Эбен отнимает руки от ушей. Они в поту, пальцы не гнутся, как будто он изо всех сил цеплялся за что-то многие часы подряд. Он пытается открыть глаза, но что-то мешает ему. Пальцами он раздирает корку изо льда и пожелтевших замерзших слез.
Моргает. Теперь он может видеть.
Он щелкает пальцами. Он может слышать.
Переступает с ноги на ногу. Он может чувствовать.
Комната по-прежнему озарена розоватым светом. Эбен смотрит на сияющую стену в нескольких сантиметрах от лица – те же полосы серебра и золота. Ничего не изменилось. Точно так же, как и раньше, в них искаженно отражается он сам.
Он делает глубокий вдох.
Дышит и дышит.
Вдыхает, задерживает дыхание и выдыхает.
Комната совершенно не пострадала. Лампа, свисающая с потолка на тонком шесте. Низкий золотой столик с чашей и кувшином по правую руку. Одежды на вбитых в стену крюках.
Там же – инкрустированный нагрудник, который носил Итамар.
Занавес тоже на своем месте – ровный, яркий и чистый.
– Сам-Эль? Итамар? – зовет Эбен.
Никакого ответа.
Он делает шаг вперед.
Он доходит до занавеса.
Раздвигает его кончиками пальцев.
Закрывает глаза, раздвигает еще больше и входит.
Открывает глаза.
И вот он. Ковчег Завета, золотой, два с половиной локтя в длину, полтора локтя в высоту и полтора локтя в ширину, капорет снят и прислонен к стене, херувимы на крышке смотрят друг на друга с вечным упреком.
Единственное доказательство того, что Сам-Эль и Итамар были здесь, – две горстки пепла на полу на расстоянии примерно двух метров друг от друга.
Эбен встает на цыпочки и пытается заглянуть через край Ковчега на дно.
Но ничего не видит.
Тогда он подходит совсем близко.
Внутри – керамическая урна в оплетке из медной проволоки. Каменная табличка без надписей. Полоска черного шелка, сдвинутая в угол.
А в самом центре Ковчега извиваются, свернувшись восьмеркой, две черные кобры: живые, сильные, кусающие друг друга за хвосты.
Эбен протягивает руку и прикасается к краю Ковчега.
Его не убило, не ослепило, и он все еще в своем уме.
Тогда он упирается коленями в край и хватает змей обеими руками. Как только его плоть касается их кожи, змеи затвердевают и выпрямляются, превращаясь в деревянные посохи метровой длины с металлическими наконечниками в виде змеиных голов и золотыми шипами внизу.
Жезл Аарона.
Жезл Моисея.
Эбен затыкает один за пояс.
Другой держит в руке.
Опускается на колени, чтобы дотянуться до таблички, и переворачивает ее.
Она пустая с обеих сторон.
Эбен фыркает, чувствуя, как сжимается сердце. Вот он – Завет Создателей.
Пустая каменная табличка.
Будь они прокляты.
Открывать урну он опасается: наверняка это она – источник манны. Аксумиты будут ее охранять: владение источником, который сможет производить пищу после События, станет существенным преимуществом, если, конечно, разобраться, как он работает, но пока в этом нет нужды.
Остается только сморщенный кусочек шелка.
Эбен отодвигает его в сторону концом посоха и видит… вот оно.
Он наклоняется и подбирает находку. Вертит в руке.
Ощупывает.
С недоверием качает головой.
Тук-тук.
Кто-то стучит в дверцу.
Эбен разворачивается и пересекает Кодеш ха-Кодашим. Отпирает замок, чтобы человек по ту сторону смог открыть дверцу.
Хиляль просовывает в отверстие изуродованную голову.
– Ну что, учитель? Я не мог просто сидеть и ждать.
– Ты мне не поверишь.
– Он открыт?
– Да.
– Кто это сделал?
– Сам-Эль и Итамар.
– Они выжили?
– Нет.
– Бог забрал их.
– Да, мой Игрок. Бог забрал их.
– И что было внутри?
– Это, – говорит Эбен, показывая ему змеевидные посохи. – Они – живое оружие. Жезл Аарона и жезл Моисея, змеи поедающие, первые создатели, Уроборос. Символы нашей чистоты, символы охотников на Эа. Даже если наша Линия никогда не найдет Оскверненного, эти посохи сослужат хорошую службу в Последней Игре.
– Что там было еще? Завет?
– Нет никакого Завета, Игрок. Скрижаль пуста.
Хиляль отводит глаза.
– Было ли там что-то еще, учитель? – стиснув зубы, спрашивает он.
– Да, Игрок. И ты не поверишь что.
Эбен протягивает свою находку, и Хиляль осматривает ее. Это тонкая коробка из черного металла, размером с большой смартфон, слегка изогнутая и с отметкой в одном из углов. Эбен передает ее Хилялю – как только Игрок 144-й Линии прикасается к коробке, та начинает светиться.
Хиляль смотрит на Эбена.
Эбен смотрит на Хиляля.
– Пора вступить в Последнюю Игру, мой Игрок.
– В Последнюю Игру, учитель.
Ань Лю
Над Ла-Маншем, курс 0° 12’ 56’’
Спазм.
Он свободен.
Но где именно он находится, пока неясно.
Ань осматривает пульт управления «Линксом», находит панель навигации и механизм включения автопилота. Нажимает несколько кнопок на сенсорном экране и видит перед собой Ла-Манш. Огни на севере – Дувр. Но возвращаться в Англию он не хочет. Ни за что, ни за что – хлопСПАЗМхлоп – ни за – хлопСПАЗМ – что – хлопхлопСПАЗМХЛОПХЛОПХЛОП – ни за что.
Ань бьет себя по щекам, чтобы усмирить тик.
Как ни странно, это срабатывает. «Тиёко Такеда, – шепчет он. – Тиёко Такеда».
Из носа капает кровь.
Спазм.
Он с силой выдыхает воздух. Адреналин постепенно выжигается. Зато нарастает головная боль, словно пропитавшая каждый кубический сантиметр его черепа. Ань кладет руки на штурвал. «Линкс» послушно описывает полукруг над водой и ложится на курс 202° 13’ 35’’. Еще раз пролетает мимо горящего миноносца – на этот раз в трех километрах к востоку. Ань надеется, что его не заметят, что пушки все еще не готовы, а еще лучше – что все слишком заняты пожаром, чтобы отвлекаться на стрельбу.
На панели управления обнаруживается сектор, который ему незнаком, зато прекрасно объясняет, как и почему вертолет взлетал без прожекторов и габаритов. А также – почему его до сих пор не сбила парочка F/A-18.
