Петр Воробьев - Разбой
– Мистагог, он говорит правду? – спросил епарх.
– Простому электротехнику это, может, понятно бы и не было, только очень подкованному, – Эрскин посмотрел на Самбора. – Но он говорит правду. Дотуда, где стоят сцинтилляторы, излучение от синтеза и не дошло бы с достаточной мощностью, его бы поглотила атмосфера. Мы не видели синтеза.
– А то, что мы видели, как источник энергии использовать можно? Сильно ведь шарахнуло?
– Нет, – одновременно сказали электротехник и энергетик.
– А почему?
– Дело в том… – Затрата… – начали сразу оба.
Спило указал на более молодого служителя мистерий:
– Говори!
– Чтоб выдать на скиллинг энергии, Рёгнвальдова установка сначала должна на десять скиллингов энергии съесть!
– Слёзы Дакриодо́ры Агро́теры! – выругался епарх. – На то золото, что я тебе, надувале, отвесил, можно было построить стратонаос-птерофор[98]! Или плотину с турбинами!
– Погоди, не всё потеряно, – предположил Самбор. С теми же магнитами, можно…
– Нет уж, единожды солгавши, кто вам всем поверит? – епарх зыркнул на Самбора, собиравшегося возразить, но всё-таки сообразившего промолчать. – Мой выбор должен быть обусловлен всесторонним анализом… Замораживаю все работы по термоядерному синтезу на… Нахуахль, скажи число!
– Двенадцать, – пискнула дева.
– Двенадцать лет.
Выражение на лице у заморского электротехника было примерно таким же, как у недавнего озёрного змея, когда тот вместо оленя хапнул полную пасть колючих веток. Взгляд Спило обратился к изобретателю:
– Сутки на сборы, и проваливай, закон моей епархии Рёгнвальду Лживому больше не защита! И то только из жалости к твоим жене и дочке!
– Как вы до этого допустили! – эта часть епархова монолога уже была обращена к Эрскину. – Немедленно выгнать его из братства!
Эрскин мог бы напомнить, что Рёгнвальд в братстве никогда и не состоял, о чём епарха неоднократно предупреждали, но просто кивнул.
– Нахуахль, пошли!
Спило и Нахуахль удалились в сопровождении тагматарха, охраны, чиновника, и его прихвостня. За ними потянулись и вожди.
– Прежде чем напиваться по альбингскому обычаю, – на прощание сказал Кайанкару. – выйдите на западную сторону общинного дома, как светило сядет. Чимар попьём, поговорим.
У приборной доски остались два знатока мистерий и Рёгнвальд Лживый.
– Ну кто ж тебя за язык тянул, – сказал Эрскин Самбору. – Меня как раз братство прислало посмотреть на эти испытания, поспрашивать. Сомнения были. Потом отчёт бы написал, с братьями обсудил, дальше епарху передал, а пока суд да дело, и на твой опыт бы что-то перепало, а получись он – заодно и всю науку бы спас. А теперь одно разорение… С двенадцатью годами, может, Спило мы и переубедим, но года на три точно вся казна на летающие бронепаровозы пойдёт. На что ж твою теорию теперь проверить?
– Что ты лучше его не спросишь, – молодой схоласт гневно ткнул пальцем в грудь пошатнувшемуся Рёгнвальду. – Почему опозорил всех учёных! Чего ради? Золота?
– Того, что мне досталось, еле на треть обмоток с гелием хватило, в остальных азот! – попытался оправдаться лысый. – У поля сила не та – сверхпроводимости нет! А поверь епарх, что всё работает, ещё золота отсыпал бы, тогда б и вправду заработало!
У Эрскина в голове начало формироваться объяснение, почему даже очень мощное переменное магнитное поле никак не могло понизить термокрасию, нужную для синтеза, а также ответ на вопрос, кто ещё мог бы подтвердить опытом Самборову теорию – как раз Фейнодоксо в Айкатте – надо бы ему написать, и поскорее заморского схоласта туда отправить, от беды.
– А что ж Спило городил про стратонаос и плотину? На такую кучу золота можно было не только что наладить криогенику, а свить твои обмотки… вот… из золота! – продолжал возмущаться Самбор.
– То золото Пагоно с присными разворовал! – всё оправдывался лысый.
– Так что ж ты нам на это жалуешься, а не Спило? Смелости не хватило вовремя сказать правду? Мне б тебя вызвать на поединок, как труса и нитинга[99]… – Самбор начал довольно свирепо, но закончил мысль неуверенно, глядя на Рёгнвальда сверху вниз.
– Я бы не стал с тобой биться, – Рёгнвальд грустно посмотрел себе на руки.
– Это почему?
– Потому что я трус и нитинг…
Глава пятая. Айкатта
– Эрскин говорил, что до того, как Шемус из клана Мак ан Део́йр не придумал прогонять уисгебу́[100] через торфяной уголь, не альбинги её вообще пить не могли. «Не пей, козлёночек, уисгебу, альбингом станешь»! – так он сказал, тряся пустым мехом.
– Пять дюжин два, – донеслось из-под стоявшего в отдалении, чтоб не мешал свет, телескопа.
Ва́мба сын Гундема́ра упрямо продолжал считать метеоры. Более того, он был в этом не одинок, судя по доносившимся из темноты возне и хихиканью.
– Про козлёнка это уже ты придумал, – предположил Фейнодоксо, также прозванный Горислав.
– А вот и нет, у альбингов полно присловий про коз. Если надоест кто кому, они, к примеру, говорят: «Задрал ты мою козу», – возразил Самбор и приложился к кубку.
– Я думал, они больше по овцам, козы – это этлавагрское, – заметил Санн из Поппелунда. – Хотя нет, вот что я вспомнил. Куда идёт альбинг и ведёт за собой овцу и козу?
– На рынок? – предположила откуда-то появившаяся Гарсе́ндис.
Её хихиканье, скорее всего, и было недавно слышно из темноты.
– На оргию! – попытался просветить несмышлёную деву поппелундский вычислитель.
Фейнодоксо подумал, не посоветовать ли Санну примкнуть к веселью у телескопа.
– У нас тут не Альба, мы на оргиях и без коз справляемся, – Гарсендис взяла со стола кувшин с бо́труо[101], поставила себе на голову, многозначительно качнула бёдрами, и скрылась вместе с напитком во тьму.
Мистагог решил, что если у Санна и теперь не хватит соображения, так ему и надо.
– Чем-то ты, Санн, мне только что напомнил – про альбинга и овцу Эрскин тоже рассказывал, – сказал Самбор. – Короче, альбинг пытается отыметь овцу, она удирает, скачет по скалам у берега, в волнах тонет лодка, альбинг бросается на помощь, прыгает в море, спасает прекрасную деву, она отогревается у него в хижине, говорит: «Ты спас мою жизнь, проси у меня чего хочешь». Альбинг выводит деву из хижины к скалам и говорит: «Лови овцу и держи её»!
– А я здесь причём? – рассердился Санн вычислитель. – Ну вас совсем, пойду метеоры считать.
«Ну наконец-то», – про себя обрадовался Фейнодоксо, а вслух напомнил:
– Самбор, полно тебе нести несусветицу про коз да про овец, да над моими учениками трунить. Ты вроде обещал рассказать, как ты оказался с Эрскиновым клеймором.
– Что, начал больно издалека? Время есть, пока?.. – электротехник бросил взгляд в сторону вращавшегося над углями вертела с тушей, затем потянул носом.
– Равнинный турёнок, – подсказал Фейнодоксо.
Туша пахла и впрямь хорошо. Количество полициклических углеводородов свидетельствовало о близости мяса к готовности.
– Пока жарится равнинный турёнок. Скажу сразу, всё не помню. Пили мы не вино с соком. Начали с чимара, за ним кукурузное пиво, а потом как раз уисгебу. Я вообще решил напиться до беспамятства, только не получилось.
– С горя напиваться – ни себя не уважать, ни напиток, – сказала Рен, сев на скамью рядом с Фейнодоксо.
Мистагог положил руку жене на плечо.
– Пять с половиной дюжин, – возгласил Вамба.
Из тьмы был слышен смех уже трёх дев – Гарсендис, Ка́и, и кого-то ещё.
– Где Рен-младшая? – на всякий случай спросил у Рен-старшей Фейнодоксо.
– За два часа до полуночи я её отвезла к Квато́ко и Атанаги́льде, она жаловалась, что вопли твоих учеников мешают ей учиться.
– Умница.
– Кто – я или она?
– Да, – с улыбкой ответил Фейнодоксо.
– После первого меха уисгебы, мы с Нангониелом решили побрататься, по обычаю Янтарного моря, – Самбор поднял руку, так что в свете углей, на которых дожаривался равнинный турёнок, на его предплечье стал виден свежий шрам.
– А каков обычай Янтарного моря? – спросил Фейнодоксо.
– Смешивают кровь, приносят клятвы, пьют, что горит. Мой отец так когда-то побратался с Вратиславом воеводой, а до того, они друг друга отмутузили до полусмерти.
– Тоже обычай? – спросила Рен.
– Нет, драка не обычай, а из-за чего она случилась, отец рассказать не успел. Ладно, возвращаемся в Винланд. Дальше меня понесла нелёгкая что-то спросить Кайанкару про Нахуахль.
– Кого про кого? – уточнила Рен.
– Уэлихского вождя, друга Эрскина, про любовницу епарха, очень странную деву.
– Науаль? – переспросила Рен. – Как море?
– В том-то и дело, что Нахуахль. Науаль – на уэлихском, саблезубый зверь, в честь него и море. Нахуахль, как мне Кайанкару втолковал… вот уж кому совсем пить нельзя… по-уэлихски не значит ничего, а с языка ещё какого-то племени, переводится как «бабушка кролика». Или удава, точно не помню.
