Николай Полунин - Харон
Резкий писк послышался в комнате. Почти вся она теперь казалась погруженной во мрак, и лишь пятачок с двумя горящими свечами оставался различим.
На стол меж свечей вспрыгнула громадных размеров крыса. Ее шкура была рыжей с черным отливом. Не вспрыгнула даже — по-хозяйски неторопливо забралась со стороны Сереги, как будто до этого сидела у него на коленях. Поводила длинной щетинистой мордой, принюхалась к куче отодвинутой еды, шагнула туда, волоча брюхо. Скосила умный глаз.
— Убей…
Откуда донеслось это отданное свистящим шепотом приказание? Серега не прерывал своего счета, и к нему уже вполне отчетливо присоединялась Инка, повторяя слово в слово.
— Убей…
Как холодный мокрый шелест ножа, входящего в плоть.
— Убей!.. — И Инкины хищно скрюченные, как когти, пальцы мелькнули, обхватили крысу за жирную шею, сдавили.
Тварь словно взорвалась. Замелькали судорожно лапки, голый мерзкий хвост ударил, повалил свечку, впрочем, не загасив ее. Из стиснутой глотки вырвался короткий жалкий звук. Хрупнули косточки, длинные зубы обнажились в последнем оскале. Выпуклый глаз застыл, огонек свечи отразился в нем, заполнил весь, а потом стремительно сузился в игольчатую малую точку. Тушка дернулась и вытянулась.
В этот самый момент брат Серега неуловимым движением накинул Инке на шею свой шнурок, полный теперь разновеликих узелков, расположенных на неодинаковом расстоянии друг от друга, и завязал последний — оба кончика. Получились как бы неровные веревочные бусы.
— Одино, попино, двикикиры, хайнам, дайнам, сповелось, сподалось, рыбчин, дыбчин, клек!
Все вернулось. В доме вновь сделалось светло. Серега, уже затушив свечи, любовно оглаживал слиток. Полированное золото отливало густо и жирно.
Тут раздался отчаянный визг. Это Инка обнаружила у себя в сведенной руке огромную дохлую крысу. Трупик полетел через всю комнату к двери, а Инка судорожно затрясла рукой, отирала ладонь о бедро.
— Иван! Ой, Иван, гадость какая!..
Брат Серега ухмылялся. Он тоже стал прежним. А менялся ли? Было ли что-то?
Но пестрый перекрученный шнурок у Инки на груди говорил сам за себя.
— Эх, Степаныча жалко, корешка моего, — со вздохом сказал Серега, поднимая мертвую крысу и выкидывая прочь за порог на улицу. — Но чего ради сестренки не сделаешь. Оберег этот, — указал на веревочку, — теперь сильный. Уж не знаю, что его и пересилить сможет, разве что… да нет, сильный, сильный. До весны продержится, а там начнет его сила убывать. Ты тогда, сестренка, снова приходи. И ты, мил человек, Иван, приходи. Если только еще тут вы будете. — И внезапно ставшим пронзительным взглядом брат Серега уперся ему прямо в глаза.
Но не дальше. Дальше никому в этом Мире проникнуть уже не дано. Серега и сам почувствовал, отвел взгляд.
Инка все не могла успокоиться, вытирала руку. Наконец вылила на ладонь самогонки, не обращая внимания на протестующий Серегин возглас.
Как-то сразу они засобирались в обратный путь.
— Последнее, — сказала Инка, встав перед Серегой, который все баюкал желтый, размером в полшоколадки брусочек. — Отдай что у тебя есть. Отдай, тебе все равно не надо.
— Чего? Ах это… да забери, сестренка. Только все едино ты ж не знаешь, кто здесь кто. — Из рухляди на вешалке Серега извлек квадратик картона. Инка быстро взглянула, спрятала в свою сумку.
— Прощай, братец, за помощь спасибо.
— А тебя все едино достанут, сестренка, — сказал Серега как бы между прочим. Инка запнулась на пороге.
— Оберег поможет?
— Оберег-то поможет, а достать достанут. Тебя уж и тут искали… Ага, приезжал один… Мое дело сторона, я-то кому нужен. А тебя — найдут. Тебя уже нашли. Твой бобер-то, думаешь, кто?
— Врешь ты все, братец.
— Может, и вру. Может, нет.
На Инку было жалко смотреть. Повесив ей на плечо вторую сумку, он вытолкнул ее из дому, слегка подшлепнул по круглой заднице: «Подожди там, внутрь не суйся».
— Серега, ты меня раздражаешь.
Сидящий в углу за столом брат Серега промычал нечленораздельное. Только быстрее завертел в руках слиток. Забормотал себе под нос. Золото сверкало, переворачиваясь, и вдруг он увидел, что Серега не касается бруска пальцами. Тот просто висит, крутясь в воздухе,
— Чудеса. Да ты, Серега, этот, как его… Пацюк, не иначе.
Ритмично вспыхивающие блики притягивали взгляд. Скороговорка лезла в уши, отвлекала. На несколько мгновений он поддался гипнотическому влиянию. Это было даже приятно в какой-то степени. Приятно…
Тем более что бросок Сереги к ружью перехватить не составило труда.
Одной рукой он швырнул братца на место, другой, нагнувшись, подобрал с пола грохнувшийся слиток. Не торопясь спрятал в футляр, убрал в карман.
— Не знаю, что там у тебя сестренка забрала, но это тебе тоже явно лишнее, Серега. Мне-то не жаль, но уж больно я хамов не люблю. Даже которые колдовать умеют. По деревне колдуном зовут, нет? Должны. Как самогонку только продают, иль сглаза боятся?
— Только уйдите, — прошипел Серега, — я с оберега-то силу сниму, повертится…
— А. Да. Это я не учел. Ну, как хочешь, ты сказал сам.
«Сколько я теряю? Часов пять, ну да ладно». Он накинул крючок на двери, чтобы Инка уж наверняка не сунулась, смотал с горла шарфик.
— Охотник, говоришь? А такую дичь видал? Мне ведь все ваши родства, правда ли, нет ли… сам понимаешь, до какого места.
И поднял руки к металлически отблескивающей полоске на своем горле.
— Что ты с ним сделал? — спросила всю дорогу до трассы молчавшая Инка. Они пытались голосовать, но никто не останавливался. Снова шел дождь, густые елки лесополосы с подрезанными верхушками потемнели.
— Пересилил. Не волнуйся, очухается через час, — солгал он. — Если уже не очухался. Еще, смотри, и в погоню побежит. Слушай, этот оберег… это действительно серьезно?
— Твои исчезновения — это серьезно? — вопросом на вопрос ответила угрюмая Инка.
— Угу.
— Вот и оберег — угу. Я вообще не понимаю, как мой братец умудряется периодически срок хватать. С его-то способностями. Знаешь, как умеет глаза отводить?
— А за что последний раз?
— Не знаю точно. Кажется, забрался ночью в магазин в соседней деревне. За водкой. Напился и там же уснул, тепленького взяли.
— Да, русский — это судьба. Золото-то ему зачем? Что он с ним делать собирался?
— Сам бы и спросил у него. Вообще-то у него много чего есть. Я забрала… вот.
Картонный квадратик оказался, как он и предполагал, фотографией. Старинный групповой портрет. Три девушки в скромненьких белых кофточках и темных гимназических фартуках с широкими лямками от талии. Средняя сидит, две другие держат руки у нее на плечах. Гладко причесанные, лупоглазенькие и напряженно-испуганные. У левой книжка, у средней на колене фарфоровый бульдог, у правой нелепая корзиночка. Позади нарисованный пейзаж с колоннами.
Он перевернул картонку.
«Фотография А. А. Краснова. Специальность увеличение портретовъ. Москва, Дъвичье поле, Усачевская ул., д. № 6».
Удивленно поднял брови.
— Усачевская? Тоже?
— Да. — Инка, бережно закрывавшая фото от капель дождя, спрятала картонку. — Видишь, Иван, как совпадает. Получается, что я оттуда и родом. С этого самого места Москвы. На фотографии — моя прабабушка. Только я не знаю, которая из трех. — И Инка неожиданно уткнулась ему в грудь. — Перекати-поле — трава без корней, так, Иван?
Наконец, чуть прокатившись вперед, возле них остановился «КамАЗ»-лесовоз.
— Залезай, перекати-поле. На поезд-то попадем какой-нибудь?
— Попадем. Там много. Иван, мы теперь оба, — шепнула на мягко подпрыгивающем сиденье, — как в фильме «Бегущий человек». С Арнольдом, ты видел? У меня тоже свой ошейник, — коснулась оберега с узелками.
— Это еще предстоит выяснить…
Стоя у окна, Инка терпеливо и честно прождала те тридцать минут, которые ему обещала. Вернулась в прихожую. Дважды дотрагивалась до замка на двери и дважды не решалась открыть.
Он строго-настрого приказал ей не смотреть ни в какую щелочку после того, как закроет за ним дверь. «Сама же не обрадуешься», — сказал он. Инка послушно кивнула. Они договорились, что она все же останется ждать его у себя дома. «В этой квартире, — уточнила она, — ведь своего дома у меня нет».
Он опять отдал ей бумажник, а про слиток просто забыл. От Стража ей не уйти за любые деньги, но Инка сильно верила в витую бечевочку.
Уже на Инкиной лестничной клетке, убедившись предварительно, что никого нет ни выше до двенадцатого, ни ниже до первого, он оборотился второй раз. Кстати, зачем это было ему, по большому-то счету — убеждаться?
«А чертовка «обслужить» меня так и не обслужила», — подумал последнее. Мысль догнала его ужена тропе от Тэнар-камня. Он совершенно не испытывал сожаления по этому поводу, лишь досаду на самого себя, так бездарно истратившего желанную передышку.
