Дэн Абнетт - Сборник рассказов "Галактика в огне"
Внезапно что-то пронеслось мимо него и ужалило в лицо. Он вздрогнул, автоматически вскинул пистолет и выстрелил. Болтер дрогнул у него в руке, когда выпустил снаряд. За короткую секунду между нажатием на спусковой крючок и видом взрывающейся твари, он успел увидеть нечто, похожее на метровую медузу, парящую в восходящих потоках воздуха. Его лицо онемело, пока организм пытался справиться с ядом.
-Осторожнее — сказал сержант Хакон. -Мы не знаем, что тут найдем.
Он подошел к Свену и провел медицинским амулетом над раной. Маленькая горгулья, увенчивавшая оберег, не мигнула. Не пробила тревогу.
-Ты, похоже, справился — спокойно сказал Хакон. При звуке выстрела все Космические Волки заняли позиции, накрывая все возможные зоны обстрела. Ничего необычного им не угрожало. Больше никаких парящих медуз.
Потолок начал сиять, длинные вены светящихся живым светом трубок замигали, словно отвечая на присутствие разведчиков. Они освещали коридор, загибавшийся вниз и выходящий из поля зрения. Свену это напомнило внутренности раковины улитки.
Свен почувствовал легкую тошноту, когда его искусственные кровяные антитела начали разбираться с любой хренью, которую занесло чужацкое создание. Его шокировало сравнение. Возможно, медузохрень была таким же антителом, реагирующим на появление разведчиков.
Он попытался засунуть эту мысль куда подальше, но она все возвращалась и возвращалась: что если у чужацкого корабля есть и другие методы противодействия вторгшимся?
Они осторожно пробирались сквозь вибрирующую темноту. Их кошачьи глаза привыкли к сумраку. Они держали оружие наизготовку, готовые принести смерть. На каждом повороте и каждом перекрестке они оставляли станции передачи. Те держали их на связи со «Святым духом» и служили ориентирами.
-Призрак Русса! — выругался Свен, поскользнувшись и упав на покрытый слизью пол. Пористая поверхность смягчила удар при падении. Ньял подошел, чтобы убедиться, что он в порядке. Свен видел беспокойство на его лице. Он махнул другу, почти смущенный падением.
-Мы в брюхе левиафана — сказал Ньял, изучая стены цвета ушибленной плоти. Свен сморщился, от вони как от гниющего мяса ему хотелось блевать. Он осмотрелся.
В тусклом свете, остальные космические десантники были лишь призрачными силуэтами. Гуннар шел впереди, остальные выстроились длинной цепочкой за ним. Сержант прикрывал тыл. Дышащие кисты сдулись, и поток дымки и спор выплеснулся наружу, отражая свет от фонарей разведчиков, превращая его в радугу.
-Я никогда эту байку особо не любил, брат — тихо сказал Свен, счищая слизь с доспеха. Его отец любил рассказывать ему старую сказку: про рыбака Тора, который был проглочен огромным морским чудищем — левиафаном — и прожил у него в большущем брюхе пятьдесят дней, пока его не спасли самые что ни на есть настоящие терминаторы Космических Волков и не предложили ему место в Ордене. Отец использовал ее, чтобы запугать Свена и братьев и предостеречь их от плаваний по морю на самодельных плотах. По крайней мере, он так делал, пока не сел на драккар и не вернулся больше никогда. Ребенком Свен всегда подозревал, что его сожрал левиафан.
Когда он наконец стал курсантом, он посмеялся над такими детскими страшилками. Он порылся в архивах Ордена и выяснил, что байка про Тора и левиафана была действительно древней, восходящей к временам до Империума, к невообразимо далеким временам изначальной Земли. Она в том или ином виде существовала на многих мирах Империума, далекий след времен до колонизации Галактики человеком. Он никогда не думал, что вновь столкнется с ней.
Теперь, в кишках чужацкого корабля, он почувствовал, что древняя байка разбудила ужас в его душе. Он слышал скрипучий голос отца, говорящего в доме, пока снаружи завывают зимние штормы. Он вспомнил испуг, наполнявший его, когда старик подробно рассказывал о тошнотворных вещах, найденных в брюхе морского чудовища.
Он вспомнил и вид моря в беспокойные ночи, когда влекомые штормами волны разбивались о черные скалы и мысли о громадных чудовищах, больших чем его родной остров, рыщущих на дне моря. То была память о его худшем мальчишеском страхе и теперь она вернулась к нему. Он теперь почувствовал то же самое: повсюду вокруг словно бы находилось громадное ждущее чудовище.
Повсюду в окружающей тьме он чувствовал чье-то присутствие. Ему чудилось над головой хлопанье крыльев. Когда он осмотрелся, он вздрогнул от вида темных тварей, похожих на косяки морских дьяволов, парящих под потолком. Пока он наблюдал, они исчезли в отверстиях в стенах из плоти.
Жидкости текли в трубко-венах вокруг него. Он был внутри какого-то огромного живого существа, и теперь был уверен в этом. И он был убежден, что оно уже знает об их присутствии благодаря какому-то непонятному инстинктивному чувству, ощущает их и осведомлено об их вторжении. Было ощущение наличие злобного дурного разума в чужацком судне. Это было присутствие чего-то, враждебного к человечеству и любой другой форме жизни.
Свен почувствовал чуть ли не клаустрофобию. Стук сердца гремел в ушах. Дыхание казалось громче, чем дыхание корабля. Он беспокойно положил руку на рукоятку мономолекулярного ножа и начал повторять по памяти успокаивающие слова имперской литании. В этом месте, в это время, слова звучали пусто и глухо. Он встретился взглядом с Ньялом и увидел в его глазах тот же невыразимый страх. Ни один их них не ожидал такого первого задания.
-Выдвигаемся, братья — голос Хакона доносился будто бы издалека. Свен заставил себя идти дальше во тьму.
С той секунды когда он ступил на чужацкий корабль, Ньял знал, что обречен на смерть. Лучше любого своего товарища он чувствовал странность судна и то, что оно было живым. Он знал, что пока оно дремало, но малейшее действие могло пробудить его. Это был лишь вопрос времени. Он ощущал это шестым чувством.
С детства это чувство непреодолимого страха подтверждало свою обоснованность. Ньял никогда не ошибался. Он наблюдал за кораблем отца Свена, «Волномером», когда тот выходил в море тем роковым утром, и знал, что корабль не вернется. Он хотел предупредить их, но знал, что это бесполезно. Каждый человек на борту был помечен смертью и нельзя было избежать этого. Так и произошло.
Он наблюдал за командой охотников, ведомой Кетилом Силачом, исчезнувшей в горах фьорда Орма. От них несло смертью. Он хотел отговорить их идти. Он знал, хоть и не мог объяснить, что они не вернутся. Через два дня, он узнал, что Кетил и все его братья были сметены лавиной.
Ночью когда умерла его мать, Ньял чувствовал присутствие смерти, пикирующей словно огромный полночно-черный сокол, чтобы унести старуху прочь. Шаман китобойцев сказал отцу, что лихорадка отступила. Ньял знал обратное, и холодным, дымчатым утром убедился в своей правоте. Он не плакал, когда звали гробовщиков. Он сказал последнее «Прощай» давным-давно во тьме.
Он обеспокоился своей неспособностью говорить, словно что-то затыкало ему рот. Он не мог говорить о своих предчувствиях даже с наставниками в крепости Космических Волков. Позже он беспокоился, что это гордыня. Его дар отличал его от других, и если бы он предупреждал их, это бы стерлось. Возможно, будущее предопределено и человек неспособен изменить его, или же он хотел быть правым, нуждался в тайне, гордом знании своей уникальности. Он слабо улыбнулся себе. Бесчисленны и хитры были ловушки демонов.
Он чувствовал, библиарии Космических Волков в Крепости Над Ледниками подтвердили это. Они сказали, что, со временем, его талант возрастет, и они научат его управлять им. Все, что ему надо было делать — оберегать себя от нечистых мыслей. Но его время истекало и он это знал. Он не хотел умирать так рано и все его тренировки изменить этого не могли. Он был напуган больше, чем когда-либо в жизни.
Ужаснувшись своему богохульству, он проклял старых библиариев. Что старые дураки, правящие Фенрисом словно боги из своей опоясанной облаками крепости, знать о его чувствах? Одинокий, чувствительный юнец, один среди людей, готовых сжечь его как порожденного демонами ублюдка. Со времен древних войн, морские люди недоверчиво относились ко всему, что имело привкус сверхъестественного. Злоба и негодование бушевали в нем.
Он чувствовал себя еще более одиноким среди курсантов, все из них, кроме Свена, подшучивали над ним. Они напомнили ему о старших парнях в родной деревне Ормоскал, которые смеялись над ним, пока он не вырос и не задал им хорошую трепку. Шагая в чужацком сумраке, Ньял почувствовал, что его извечная злоба на других, низших смертных, бездарных, вернулась.
Накал чувства удивил его. Почему ему столь горько среди товарищей, с которыми он прошел тренировки? Почему он ненавидит наставников Ордена, которые ничего кроме добра ему не сделали? Потому что они предопределили его выбор, направили его по темному пути, приведшему в это ужасное место смерти?
