Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас
Якобы Колечкин вздохнул.
Он не думал, что ему поверят.
Он находился в пароходном трюме, где в любой момент его могли безнаказанно унизить, а то и убить.
– Все мои вычисления спрятаны в Пулковской обсерватории, – осторожно признался он. – В специальном кабинете хранятся старые инструменты, с которыми работали еще царские астрономы Струве и Бредихин, там же сейчас хранятся мои вычисления. В письме, отправленном в ЦК ВКП(б), я ничего не сказал об этом, – он подозрительно оглянулся на ученого горца, – все равно, наверное, большевики мне не поверили.
– Ты действительно надежно спрятал свои вычисления?
– А почему спрашиваешь? – насторожился профессор.
– Да потому, что если такие контрреволюционные документы попадут в руки твоему следователю, он добавит тебе лет двадцать.
– А прокурор…
– И прокурор добавит.
Якобы Колечкин вздохнул.
Вообще-то он считал, что даже прокурор уже не имеет значения. Он считал, что вообще уже ничего не имеет значения.
– Ты не веришь в прогресс? – удивился его отчаянию Джабраил.
– Я верю в астероид Тоутатес. И в то, что он приближается к планете.
– Все равно ты напрасно написал в ЦК ВКП(б). Большевики не любят таких намеков.
– Они, наверное, сочли меня болтуном… – Якобы Колечкин трусливо опустил глаза и вдруг спросил изменившимся голосом: – А эти… (Он имел в виду урок.) Они еще принесут сало?
– Обязательно.
– Можно, я его съем?
– Нельзя, – отрезал Семен.
– Почему?
– Потому что тогда они сделают тебя Машей. Или зарежут.
– Какое это имеет значение?
Семен пожал плечами:
– Для меня имеет.
– А если я просто схвачу сало и съем?
– Говорю же, не получится. Тебя сразу зарежут.
– И что, нет никаких других способов?
– Есть.
– Какие?
– Иди и убей дядю Костю. Пойди и убей их всех. Когда ты их всех убьешь, сало станет твоим. Иди, иди, браток, – весело ухмыльнулся Семен, – пусть они поймут, что ты и есть Царь-Ужас. И пусть после этого нас высаживают где угодно. В конце концов, можно распахивать и вечную мерзлоту. А землю можно возить с материка, вы, ученые, всегда что-нибудь выдумаете.
– Ты не веришь мне? – осторожно спросил профессор.
– А когда должен упасть твой астероид?
– Думаю, лет через сто.
– Тогда верю.
6. Пароход-двойник
Черточки на переборке множились. Одна к другой составили пару столбиков. Если ученый горец не ошибался, в море пароход находился почти два месяца. К качке зэки постепенно привыкли, потом качка вообще прекратилась. Правда, однажды, как раз во время обеда, всех бросило на пол – чудовищный толчок сотряс пароход от носа до кормы, остановил его медленное движение.
Но гарью не пахло, дымом не несло.
Скорее всего, понял Семен, наткнулся пароход на плотную льдину.
Даже на горящем броненосце Семен мог в одну минуту взбежать на верхнюю палубу, а тут люки задраены, остается лишь гадать, что там происходит за бортом. Пустые ведра с грохотом катались по рубчатому металлическому полу, на них никто не обращал внимания. Зэки выли, проклиная жизнь, проклиная льдину, напрочь лишившую их обеда. Даже урки тревожно перешептывались. Сбившись в плотную кучу, они загадочно и злобно поглядывали в сторону Семена.
Два месяца пути это немало.
За два месяца пути только из их твиндека подняли наверх три трупа.
Двое умерли от неизвестной болезни, может быть, от запущенного отчаяния, третьего ночью задушили сами урки. Задушенный был из спецов-евреев, они держались отдельной кучкой, но все-таки не смогли уберечь от смерти приятеля.
– Я одного знаю, – шепнул Семену Джабраил. – Видишь курчавого в простых очках? Бот он был большой человек при Троцком. А потом возглавлял Институт физики, я приходил к нему. Так он даже вникать не стал в мое открытие, все понимает, такой умный. Назвал меня шизиком, а напрасно. Видишь, – нехорошо шепнул Джабраил, – он умный, а разницы между нами никакой, правда? И сроки у нас одни. – И засмеялся: – Эти спецы, они вечно суют нос куда не надо. Этот, точно знаю, держал дома коротковолновый передатчик, связывался с такими же, как он, гадами в разных странах. Все московские спецы увлекались коротковолновой связью, брали международные призы, понимаешь? Ну вот, Лубянка заинтересовалась, чем это там занимаются знаменитые спецы, зачем московским евреям радио? Не надо смешить, – шепнул Семену ученый горец, – чтобы евреи делали что-нибудь просто так. Конечно, они пользовались коротковолновыми передатчиками, чтобы передавать иностранным правительствам планы Днепрогэса и тракторных заводов. А если не имели на руках таких планов, то виноваты тем, что не информировали иностранные правительства об успехах наших пятилеток… Так сказать, умалчивали…
Однажды ночью Степан почуял запах настоящего угара.
Стояла именно ночь, потому что в последний раз зэкам выдавали сухари, это считалось ужином. Пронзительный беспощадный свет ничем не прикрытых электрических лампочек заливал как бы опустевший твиндек, заваленный спящими людьми. В душном спертом воздухе едва заметно шевелилось грязное тряпье. Со всех сторон неслись неразборчивые ругательства, стоны, слышалось болезненное дыхание.
Семен хорошо знал запах угара.
Когда в 1905 году русская эскадра шла на Восток, броненосец «Бородино», как все другие корабли, был нагружен неимоверным количеством каменного угля. Перетруска и переборка угля во время плавания была адским занятием. Мелкий, отсыревший уголь слеживался в трюмах сплошной массой, эта плотная масса не поддавалась никакому вентилированию. От большого давления нижние слои нагревались, уголь начинал испускать угарный газ. Соединяясь с воздухом, такой газ мог в любую минуту самовозгореться. А погасить пожар, начавшийся в трюмах, невозможно.
Семен осторожно повел носом.
Но по привычке сперва глянул в ту сторону, где обычно укладывались урки.
Они спали. Не спал только дядя Костя.
Дядя Костя страдал. Он мучился любовной похотью. Губительная страсть, как туберкулез, разрывала его нечистые сосуды. Он лежал на шконке, подложив под голову сразу две телогрейки. Голову дяди Кости покрывала вязаная шапочка. Таскаясь по тюрьмам и по этапам, дядя Костя давно потерял волосы, а ему сильно хотелось понравиться Маше. Очень сильно. Перехватив взгляд Семена, он с надеждой издали помахал рукой.
Семена передернуло.
Он одинаково сильно ненавидел египтянку, вытатуированную на его широкой спине, и дядю Костю, так некстати в нее влюбившегося. Пароход движется и движется. Должен же быть на его пути какой-нибудь порт. Лучше замерзать на лесоповале, чем каждую минуту ждать ночного нападения. Не может же эта проклятая заблеванная посудина пилить до самой Чукотки! Хотя геолог Коровин, например, мосластый замученный доходяга, утверждает, что такое вполне может случиться.
В 1929 году, утверждал Коровин, он работал на Чукотке. Однажды спускался по склону голой сопки и присел отдохнуть. Сбросил рюкзак, свернул «козью ножку», рассеянно стряхнул пепел и вдруг прямо под сапогом увидел продолговатые дымчатого цвета камешки. Боясь поверить в удачу, тихонечко матерясь от нетерпения, Коровин развел костерчик, и в огне дымчатые камешки расползлись в лужицу олова. Оказалось, открыл Коровин богатое месторождение. Такое богатое, что Совнарком незамедлительно начал работы в холодном краю, десять месяцев в году продуваемом жестокой пургой. Шахту, обогатительную фабрику и социалистический поселок назвали именем первооткрывателя. «Считайте, домой плыву, в фамильное имение, Коровин я, – нехорошо кашляя, пояснял геолог. – За открытие представили меня к ордену, вызвали с Чукотки в Москву, а там одумались и дали по рогам и на всю катушку. Это ничего, – обязательно добавлял Коровин. – Мы, крепкие большевики, еще поживем. У нас, у крепких большевиков, дел много. Нет таких крепостей, которых мы бы не взяли. Даже контре понятно, что олово лучше свое иметь, чем возить за валюту из угнетенной Малайзии».
Такими шепотками был полон трюм.
Одни действительно считали, что пароход идет на Чукотку, может, правда, в Коровино, другие – что руки зэков срочно понадобились на бескрайних сибирских лесоповалах. «Вот, например, зачем в порт Игарку приходят иностранные корабли? – спрашивал известный (в прошлом, понятно) комбриг Колосов. И отвечал: – А за сибирским лесом. Это большая честь – зарабатывать валюту стране. Я, например, член партии с 1918 года, – сказал бывший комбриг. Раньше мы били белополяков, теперь будем бить по отставанию.»
Бывшему комбригу возражал известный экономист.
– Северный полюс плывем осваивать, – негромким шепотом утверждал бывший экономист. – Там, говорят, советские полярники открыли новую землю. Невеселая, конечно, но своя, нашенская. Пока ее САСШ не захватили, мы захватим. Поставим бараки, натянем колючку, вот вам, буржуи, выкуси! Построим социализм прямо под Полярной звездой!
