Владимир Яценко - Десант в настоящее
— Как странно, — вторгается в мои воспоминания голос Василия. — Каких-то сто лет назад просьба женщины о защите наполняла жизнь мужчины смыслом, была предметом его гордости и лютой зависти окружающих. А ведь принято считать те времена куда менее цивилизованными, чем сегодняшнее настоящее…
Я смотрю в его сторону и молчу.
Ночь. Тучи. Ни лица его, ни глаз не видно. Но у меня такое ощущение, что он заглядывает мне в душу.
И мне очень не нравится то, что он там видит.
— Это я так, к слову, — слышу его слова.
Они меня не успокаивают.
— Не напрягайся, — пытается он разрядить обстановку. — Просто меня шокируют твои решения. Они мне напоминают неуклюжих, громоздких монстров, которым легче раздавить своего создателя, чем служить ему…
Мне нечего ему сказать. У меня было много учителей, разных по возрасту, цвету кожи и характеру. Они во многом противоречили друг другу, но всегда сходились в одном: жив человек, значит, его решение верно. А верное решение всегда красиво. Неправильный ответ подразумевает неправильное решение и смерть, которая никого не интересует ни красотой, ни уродливостью.
— А что мы будем делать, если "салют" бабахнет, а шары не прилетят?
Я молчу: не могу придти в себя от его проницательности.
— Прилетят, — отвечаю неохотно, через силу.
Не хочу рассказывать о нехороших предчувствиях. Не говорить же ему: "Слушай, давай отнесём топливные мешки обратно!" Поэтому говорю совсем другое:
— Через минуту болтать будет некогда, давай-ка я ещё раз повторю. На сам пожар не смотрим, чтобы не слепить глаза. Я осматриваю остров. Хотя бы одна из этих тварей должна вылезти наружу. Из любопытства. Не каждый день эта глухомань может любоваться праздничными фейерверками. Необходимо засечь дверь, люк, лаз… хоть что-нибудь.
Я чувствую, как меня начинает трясти. Возбуждение идёт откуда-то изнутри и быстро растекается по телу. "Сейчас, сейчас, — уговариваю себя. — Ещё минута-две, и я увижу. Я не промахнусь…"
— Твоя задача — следить за шарами. Если они начнут двигаться в нашу сторону, разбегаемся и прячемся в воде, — я перевожу дух, потом с надеждой предлагаю. — Подумай, ещё не поздно отыграть назад. Я подожду, пока ты уйдёшь достаточно далеко. Я подожду до утра…
— Поджигай!
Передаю ему прибор ночного видения, вскакиваю и, легко прыгая с камня на камень, спускаюсь к подножию острова. Боль в глазах отступает. Мне сейчас не до неё, и, похоже, она чувствует это. Добираюсь до кучи хвороста, который мы навалили на мешки с топливом. На самом верху этого сооружения, на уровне груди, — циновка, примерно метр на метр. Её плетению мы посвятили почти сутки жизни. Я рассыпаю весь запас ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, стараясь, чтобы они оказались как можно дальше друг от друга. Потом, достаю одну из зажигалок, вскрываю её контейнер и выливаю бензин на самый край плетёнки.
"Вот теперь уже всё! — я в восторге. — Назад дороги нет. Впрочем, что такое назад"?
Щёлкаю "трофейной" зажигалкой и бросаю её на влажную от бензина циновку. Сухая трава тут же вспыхивает быстро расширяющимся очагом голубого пламени.
Поворачиваюсь к растущему костру спиной и убегаю со всей возможной поспешностью. Моя тень растёт, увеличивается в размерах, мечется под ногами, пытается вырваться вперёд, будто не желает, чтобы я на неё наступал. Но куда она денется? Не можем мы друг без друга. Где-то на середине пути меня поджидает Василий. Он возвращает прибор ночного видения, и мы продолжаем подъём вместе…
К сожалению, ампулы рвут тишину ночи до того, как мы занимаем наблюдательный пост на валуне. Падаю на вершину — сравнительно ровную небольшую площадку, свободную ото мха, отворачиваюсь от полыхающего зарева, следить за ним — забота Василия, и, прежде чем воспользоваться прибором, быстро осматриваю остров.
В свете колышущегося пламени костра, открывающийся пейзаж приобретает причудливые, фантастические формы. Освещённые бока и вершины мегалитов, мокрые стволы и сверкающая сталью листва огромных деревьев, ещё не просохших после минувших дождей, сменяются чёрными провалами теней, заполняющих мрачные бездонные пропасти и ущелья. Где-то здесь притаился враг. И я сделал всё, чтобы он себя обнаружил.
Заглядываю в прибор. Картина меняется. Освещённые участки становятся пепельно-серыми; они лишены глубины и перспективы, зато тени шевелятся миллионами цветных оттенков. Замираю. Ничто не может отвлечь моё внимание. Всю прошлую ночь я пролежал здесь, на вершине валуна, вот так же разглядывая воспалёнными слезящимися глазами доступную наблюдению часть острова. Я изучил здесь каждый камень, щель, трещину. Теперь, закрыв глаза, я могу отчётливо представить себе любую деталь этой мешанины из камня и дерева. И если сейчас в этой картине хоть что-то изменится, сдвинется, покинет своё место, — это не ускользнёт от моего взгляда.
— Началось, — докладывает Василий. — Три больших красных шара кружат над костром.
Не шевелюсь. Я по-прежнему вожу объективом прибора по острову в надежде увидеть выход его хозяев.
Первые несколько часов, проведенных здесь, лишь подтвердили результаты наблюдений с ближайших оазисов: если не считать узкой полосы открытой воды, остров ничем: ни размерами, ни растительностью — не отличается от множества оазисов, разбросанных тут и там по всему болоту.
Когда страх перед немедленным наказанием за вторжение прошёл, мы внимательно осмотрели каждый камень, каждое дерево… да мы чуть ли не нумеровали их! Ничего необычного: камень был камнем, а дерево оставалось деревом, хотя монитор упрямо стоял на своём: сигнал шёл отсюда…
— Их уже пять, все над костром, — выстрелы взрывающихся ампул слились в автоматную очередь. — Это не жёлтые, это большие красные шары. Думаю, сейчас рванёт, приготовься.
И оно рвануло.
Взрыв топливного мешка заставил меня непроизвольно зажмуриться: воспалённые глаза обожгло огнём.
Стараюсь крепче вжаться в шершавую поверхность камня и обеими руками стискиваю прибор. И тут происходит что-то неожиданное: второй взрыв пылинкой сбрасывает меня с вершины мегалита. Я широко взмахиваю руками, пытаясь за что-то уцепиться, но сразу понимаю, что недооценил масштабы своего вынужденного полёта. Склоны валуна остаются далеко позади. Пологая траектория моего стремительного полёта пересекается с огромным деревом, выныривающем из мрака.
Сгибаю ноги и, прижимая локти к бокам, выставляю вперёд кисти рук, чтобы хоть как-то смягчить удар. Надеюсь, по возможности, зацепиться. Не удаётся ни то, ни другое. Бьюсь головой о ствол дерева, и чувствую, что стремительно скольжу вниз. Внезапно осознаю, что всё вокруг залито светом. Успеваю удивиться: неужели так долго горят мешки с топливом?
Вижу ветви и сучья, которые проносятся мимо, на мгновение выбрасываю вперёд руки, чтобы ухватиться за ствол, и тут же левым боком налетаю на толстый нижний сук. Удар страшен. Такое ощущение, что разламываюсь пополам. Сломанной куклой валюсь на землю. Теперь только в ней вижу своё спасение. Боль выжигает внутренности. Я пытаюсь закричать, но крик растворяется в четырёх взрывах, последовавших один за другим. Кажется, что весь остров целиком приподнимается, чтобы меня ударить. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Воздух остывающим бетоном давит со всех сторон, не оставляя возможности перевести дыхание. С облегчением впускаю в себя мутно-розовую мглу, которая быстро заволакивает сознание.
Может, я наконец-то умер?
III
Отто очнулся уже утром. Недоверчиво, боясь пошевелиться, он прислушался к боли, грызущей левый бок, и открыл глаза.
Утро давно наступило. Мир был залит режущим воспалённые глаза солнечным светом, завален изодранными в щепки деревьями и битым камнем, и до краёв наполнен тишиной.
Испугавшись, что оглох, Отто пошевелился. Боль в левом боку усилилась, заныли многочисленные ссадины и ушибы по всему телу, но шорох откатывающихся от него камешков и треск сучьев, успокоил его. Нет, со слухом было всё в порядке. На этом хорошие новости заканчивались. Правая нога на его попытку встать тут же отозвалась острой, прострелившей тело, болью.
Он попробовал подняться, и понял, что на этот раз ему крепко досталось. По-видимому, несколько рёбер с левой стороны были сломаны; они стесняли дыхание и сковывали движения. Превозмогая боль, подтягиваясь на руках, ему удалось выбраться из расщелины между тремя плоскими камнями. Взрыв не потревожил их, и они прикрыли его своими многотонными покатыми спинами.
"Наглядная демонстрация первого правила выживания, — подумал Отто. — Не высовывайся"!
Но его ирония в этих обстоятельствах казалась жалкой и неуместной. У него сильно кружилась голова, в глазах плавали звёзды, тошнило.
"Похоже на сотрясение", — с досадой подумал он, ощупывая огромную шишку на лбу. Придерживаясь за пень метровой высоты, осторожно, чтобы не зацепить раненую ногу, ему удалось подняться.
