Олег Верещагин - Я иду искать… Книга вотрая: За други своя!
Несколько секунд Олег стоял, вздыхая и переминаясь с ноги не ногу, на пороге. Любопытство победило — вздрагивая и ежась, он полез в воду, дошедшую до живота. Вода оказалась ледяной, но не настолько, чтобы не вытерпеть.
На нарах лежало полусгнившее тряпье — то ли остатки одеяла, то ли просто рогожа. Оно начало расползаться, когда Олег взялся и потянул… а потом разом отдернулось, открыв человеческий череп.
Вскрикнув и едва не упав, Олег отшатнулся. Странно, он не так боялся мертвецов в комнате наверху, как этого черепа, взглянувшего ему в лицо пустыми глазницами. Но это и правда был всего лишь череп — и страх тут же прошел. Олег осторожно сбросил остатки тряпья, открыв весь скелет.
Уже невозможно было понять, во что он одевался при жизни — одежда превратилась в то же осклизлое рванье и слилась с одеялом. Но сохранились кожаные сапоги с подковками, ремни — поясной и плечевые — медные части которых съела зелень. И Олег понял, что перед ним лежит — военный. Из кобуры на поясе выглядывала рукоять такого же, как у Олега, нагана, рядом через прогнившие ножны виднелось изъеденное лезвие шашки, на рукояти которой еще сохранился серый от сырости темляк. У стены, заплывшей грибом, лежал Футляр бинокля — и Олег несказанно обрадовался, когда в руки ему лег даже не тронутый ржавчиной немецкий «цейсс» начала века. На позвонках скелета сохранился серебряный православный крестик.
— Еще один дедов соратник, — пробормотал Олег, берясь за распадающуюся кожу офицерской сумки.
Там оказались компас, совершенно тут бесполезные часы — большие, на цепочке — слипшиеся в один толстый рыхлый лист бумаги, коробка из жести, в которой мокло что-то с запахом сигарет, но похожее на лепешку — и разбухшая от сырости тетрадь в плотном кожаном переплете с замочком, рассыпавшимся от первого же нажатия. На коже был вытиснен встопорщивший перья имперский орел — не республиканский, а именно имперский, с гербами губерний, цепью, мантией. И Олег понял, что это — едва ли соратник деда…
…Тетрадь оказалась дневником, заполненный чернилами — но строчки превратились в бурые полосы. Олег едва не заплакал от досады — и тут пошли страницы, написанные карандашом. У писавшего был четкий, ровный почерк, разбирать который не мешали даже дореволюционные орфография и буквы типа «ятя» и «ижицы». Перед Олегом лежало доказательство того, что Мир — практически проходной двор. Дневник принадлежал штабс-ротмистру Особого Гусарского Его Императорского Величества полка при Этнографическом Комитате Министерства Иностранных Дел Российской Империи Сергею Кологривову. Разборчивые записи начинались с того момента, когда штабс-ротмистр возглавил охрану экспедиция профессора фон Валленберга, отправленную из Святорусского на север для картографирования лежащих там земель. Записи были то короткими, то пространными, но все отличались характерным для дневников тех времен тяжеловато-практичным и в то же время романтическим восприятием мира.
— Вспоминаются наши споры, — негромко читал вслух Олег, пристроившись у стола и забыв и о войне, и о мокрой одежде, и о посапывающем Богдане, — со студентом тогда еще политехнического Сашей Протопоповым — сколь яростно он доказывал мне возможность правоты г-на Циолковского о возможной на других мирах жизни и к оным мирам путешествий. Я, признаться, мало понимал в его доказательствах, а горячность Саши меня смешила, его же насмешки приводили в ярость. Бедный Саша! Воспаление мозга свело его в могилу раньше, чем он смог бы получить доказательство — и блистательное! — своей и своего кумира правоты. Я бы рекомендовал его к нашей работе, он очень пригодился бы г-ну губернатору. И каково было мое собственное удивление, когда мне предложили эту службу! До сих пор не могу вспоминать без улыбки своего мальчишеского восхищения при мысли, что уподоблюсь я Стэнли и Ливингстону, героям романов Майн Рида и Жюля Верна, которые любил я читать] еще в кадетском корпусе… Сижу у костра, светят над головой по-иному рассыпанные, часто и неузнаваемые вовсе звезды. Вспоминается радость матери и сестричек — как они все радовались, когда приехал я в отпуск, как удивлялись, когда выложил свои подъемные: таких денег они и в жизни не видали (да и я тоже!), и как мама спрашивала с опаской, не занялся ли я чем нечестным, что мне, простому офицеру, так платят. Бедная мама, как же было трудно поднимать ей нас всех на тридцать восемь рублей пенсии после отца! Рабочий на заводе получает больше, чем платили вдове и троим сиротам героя туркестанского похода… Но хватит об этом. Даст Бог, отныне ей больше ни в чем не нуждаться. Жаль только, что не скоро увижу моих родных. Иначе просто нельзя… и неужели никому не смогу я рассказать о том, где был?! Это пытка!
Олег перелистывал страницы одну за другой. Не все даже карандашные записи удавалось разобрать…
— Сего дня на переправе через реку погибли урядник Пров Данилов и казак Егор Затрата. Они проверяли брод, когда какое-то чудовище вроде морского спрута схватило Затрату вместе с лошадью. Урядник Данилов, не желая бросать товарища, подскакал вплотную и стрелял из карабина, а потом рубил гадину шашкой, но она уволокла и его. Мы забросали омут, из которого она появилась, гранатами с химическими взрывателями, надеюсь — убили эту тварь. Но все равно — очень жаль обоих казачков, акая страшная смерть… Упокой, Господи, души рабов твоих… Проводники из местных славян уверяют, что это было злое божество из близких к этим местам земель Ханна Гаар, которое называют Чинги-Мэнгу. А г-н Валленберг рвет и мечет не столько от того, что погибли люди, сколько оттого, что не смог заснять это чудище на фотопластинку…
— Горцы — народ совершенно дикий, но в то же время благородный и полный достоинства и гостеприимства. Чем-то они напоминают германцев Тацита, про которых с таким увлечением рассказывал нам в корпусе подполковник Скосырев. Что удивительно — они, как и прочие здешние туземцы, не подвержены никаким болезням, и богатейший арсенал современной медицины не может нам тут создать тут ореола богов, которым, как правило, окружены европейцы среди племен отсталых. Оружия нашего они тоже не боятся, даже в некотором роде презирают его, чем отличаются от своих собратьев с юга, где с такой охотою брали в подарок берданки. Но нам очень рады, говоря, что "наконец обратом пришли братья, что порешили в ином мире встать." Они убеждены, что их предки пришли с Земли, но тут еще не очень ясно — похоже, переселение имело место несколько раз. Какие тут звезды — они пушистые и похожи на котят. Хочется погладить…
— Похоже, я заболел. Пальцы кажутся невероятно толстыми, все тело будто обложено льдом, а голова горит. Плохо вижу, что пишу — страница, то приближается к самым глазам, то становится не больше спичечного коробка. Не знаю, что со мной. Страшно хочется прилечь, чудятся голоса родных. Мы напрасно углубились в это болото. Жаль товарищей. Но, может быть, еще кто-нибудь выберется?! Я буду ждать. А сейчас — прилечь, хотя бы ненадолго. Приду в себя — допишу…
…Олег вздохнул и отодвинул дневник. Не было никаких сомнений, что гусар не пришел в себя и уже ничего не дописал. Неизвестная болезнь — судя по описанию, похожая на малярию — убила его. Странно — Олег жалел Кологривова куда больше, чем убитых, лежащих в соседней комнате. Если бы можно было взять дневник с собой! Олег с сомнением посмотрел на тетрадь. Тяжелая и не маленькая. Нет, придется оставить, как ни скверно…
К счастью, он не успел задуматься, что и ему может вот так же не повезти, как не повезло гусарскому офицеру — не успел, потому что снаружи, у крыльца, хорошо знакомый голос приглушенно воскликнул:
— О, то оно?
— Живой ногой идем, — поторопил второй голос, — я поверху мокрый до пят, а понизу — так по уши.
Улыбаясь, Олег повернулся к двери, и, когда она открылась, а Морок полез в нее, стряхивая воду с волос, вкрадчиво спросил:
— Холод, младших, значит, вперед пропускаем?
* * *Богдан так и не проснулся, хотя Морок, закутавшись в плащ, повалился на ту же лавку головой к его голове, даже не поев. Холод предложил ложиться и Олегу, но тот пожелал раньше услышать, каким ветром занесло сюда остальные пятьдесят процентов группы, а заодно рассказать и о своих приключениях.
Холод слушал и ел, покачивая головой и отпуская маловразумительные короткие замечания-междометия.
— Ты рассказывать собираешься — или так и будешь жрать?! — рассердился наконец Олег. Холод огорченно посмотрел на только что вскрытую консервную банку и кивнул:
— Так слушай… Сажень на сотню мы прошли и о болото уперлись. Обратом повернули, туманище пополз, ну мы и встали. Кричать думали, да Морок скажи: "А будь кто рядом — дозовемся, да кого?" Пождали еще. От того ожидания гляди уши опухнут! Я-то: "Пойдем?" А он мнется: "Страшно." "Да не в болотину, — говорю, — кромкой к нашим пойдем." Пошли. Шли, шли — вас и след простыл. Братушка мой расскулился, как щен: "Да и где они?! Да и утянули их в болотину, верным-верное! Да и идти-то нам куда?" Я-то: "Не скуль." Он молчком пошел, да время спустя говорит: "Этим местом избушка должна быть, одно Гоймир про нее поминал. Искать станем — Богдан про ту избушку припомнить мог…"
