Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
И все сломалось внутри! Она вывернулась наизнанку – говорила о самом сокровенном, называя фамилии, дела и помыслы. Страха смерти не было – осознала, что живой не останется, но были ужас и оцепенение от внезапно произошедшей катастрофы. Потому и поведала все.
К ней не применяли пыток, но часто водили в застенок, где на глазах, читая ею написанные показания, другого человека превращали в воющий от боли кусок окровавленного мяса и истерзанной плоти – и на нее сыпались их проклятия.
А потом были казни – предсмертные крики уже не ввергали ее в ужас. Еще она видела глумление вчера боготворившей толпы, презрение и подлый хохот над муками. Ожидала смерти, но на эшафоте прочитали ее вины и злодеяния, набросили на шею веревку, но казнь так и не началась – помиловали.
Однако жизнь была не в милость – она медленно угасала в Соловецком монастыре, лишенная всего – семьи, детей, мужа, возможности общаться и писать. Через год, ничего не объяснив, увезли в Валаамский монастырь, что на Ладожском озере, и там…
– Я хочу поговорить с вами, княгиня, в последний раз!
Знакомый до дрожи голос вывел Дашкову из дремотного оцепенения, и она вскинулась на жестком монашеском топчане. Келья уже была освещена принесенными свечами, горевшими в массивном подсвечнике, а напротив нее на деревянной лавке сидел самый ненавидимый ею в этом мире человек. Голштинец, император – погубивший ее планы, помыслы, жизнь.
– Я не собираюсь приказывать вас удавить здесь! Отнюдь! Как бы ни сложился наш с вами разговор, но после него вы можете отъехать в Европу. Средства на проживание вам будут выплачиваться мужем и братом.
– Я могу выехать с семьей?!
Только сейчас Дашкова окончательно пришла в себя и рывком села, укутавшись в плед. За секунду в ней снова вспыхнула жизнь, надежда стала разгораться в душе. Уехать из кошмара и снова начать жить, радоваться солнцу и детям. И тут же она сообразила, что допустила бестактность – не следует злить своего палача.
– Ваше императорское величество, вы не шутите? Это было бы жестоко в моем положении!
– Нет. Но поедете только вы одна! – Император чуть улыбнулся, и она сразу уловила печаль в этих тонких губах, а напрягшимися чувствами и душой поняла, что в нем нет сейчас злобы и жестокости.
– Я говорил с вашим мужем! Он согласен выполнить мое приказание в обмен на ваше освобождение!
– Какое указание, государь?! – Душа разом напряглась. Шуткой здесь не пахло, не та ситуация. Что же он потребовал у мужа?
– Я назначаю князя генерал-губернатором Восточной Сибири! И он дал слово, что приложит все усилия для налаживания золотодобычи и превращения Иркутска в действительно европейский город! А также сделает все для просвещения и организует там второй в России университет.
– Что?! – Новость обухом ударила ее по голове, и Дашкова непроизвольно вскрикнула.
– Он навечно с детьми уедет в Сибирь, спасая вашу жизнь и свободу! Это его жертва – он любит вас!
– Лучше прикажите меня убить, ваше императорское величество! Я не могу принять такое от своего супруга… – голос княгини прозвучал глухо. – Помилуйте их, государь!
– При чем здесь помилование? – Как показалось ей, голос императора прозвучал удивленно. – Ваш муж добровольно сделал свой выбор, и я дал ему слово. Я могу лишь сказать, что выбор за вами, Екатерина Романовна, и вы, только вы сами сможете спасти и себя, и мужа, и детей!
– Что я должна сделать?! Что еще написать?! Я заложу вам душу, если вы это пожелаете! – В ней впервые проснулся страх за детей и мужа.
Тяжелая леденящая скорбь сдавила сердце оттого, что не любила этого благородного человека, а на его ласку отвечала холодностью. И теперь она должна искупить сей грех, пусть даже ценой жизни…
Троянов вал
Раскинувшееся за валом поле было совершенно пустынным – турки почему-то и не думали оборонять довольно высокую насыпь, сооруженную еще римским императором Трояном для защиты от набегов с Дикого поля – а так называлась в истории, как знал Петр, огромная территория от Днестра чуть ли не до Волги.
Здесь, по выражению кого-то из византийцев, кончались рубежи цивилизации и начиналось скифское варварство, а позже московитское и татарское, как привыкли называть эти места в Европе.
– Павлины, говоришь?! – пробормотал Петр в такт своим мыслям. – А ведь теперь все наоборот. С севера идут европейские русские, а на юге оборону держат восточные варвары. А как их назвать, коли турки покрывают крымских татар, а те уже чуть ли не триста лет открытым грабежом соседей живут да работорговлей занимаются?
И как только он про татар прошептал, так скривился, будто свежий лимон зажевал, а затем в рот живую жабу засунул. Тот еще народец за крымскими перешейками засел – прямо наказание бесовское!
В прошлом году Петр распорядился принести ему все материалы про татарские набеги. Сизифов труд оказался, непосильный даже для отлаженной бюрократической машины. В сенатском архиве чуть ли не неделю горбатились, полную комнату свитками и летописями забили.
Пришлось попросить краткий перечень по годам – когда набег состоялся, чего разорили, сколько людей в неволю угнали. И поскорее написать – проволочек Петр не любил!
Чиновники, два десятка человек, трудились две недели денно и нощно. Принесли толстенный фолиант, страниц на пятьсот, по числу набегов. И стоило углубиться в чтение, как волосы дыбом встали. Как начали с середины XVI века, еще при Иване Грозном, за рабами на русские земли ходить, так без перерыва два века с лишним и терроризируют натурально!
В старых летописях подсчетом уведенных крымчаками в рабство русских поселян почти не занимались, в ходу были обороты «зорили нещадно», «лютовали», «в полон увели». «Глад великий и разорение» после тех набегов были. И подтверждение – длинный список волостей, что почти полностью «обезлюдели».
А при Михаиле Федоровиче цифирьки появились, не всегда и не везде, где-то на половину набегов. При Петре Первом и позднее подсчет стал регулярным – и дар речи потерять можно было, стоило сложить их, а потом вывести сумму. Чуть ли не миллион христианских душ!
И польскую пока Подолию грабили и разоряли не менее беспощадно, скольких убили?! А ведь из невольников только каждый второй до Крыма доходил – слабых, больных и немощных рубили без жалости. Недаром шляхи, что в Крым идут, «солеными» от человеческих слез называют, а в Малороссии самое страшное проклятие в ходу, и какое: «Чтоб тебя татарская сабля посекла».
Петр прикинул размеры людских потерь за двести лет и побагровел, потом побледнел от ярости – чуть ли не четыре миллиона человек. Пятый житель нынешней Российской империи! Но ведь при Иване Грозном население было в пять раз меньше! Это сколько они крови русской выпили?!
