Анна Калинкина - Метро 2033: Под-Московье (сборник)
– А вот интересно, что твой папочка скажет? – неожиданно язвительно спросила Яна. – Он ведь орал – никаких детей, нечего мутантов плодить! А по-моему, дело в том, что он просто меня терпеть не мог.
Теперь настала очередь Рохли скривиться.
– Вот только не надо про папочку. Я, может, его вообще больше не увижу. Ушли мы оттуда.
Яна нахмурила бровки, посмотрела на Седого – тот кивнул. Видно было, что старого коммуниста девушка не особо любит, как и он ее, но слова его во внимание приняла.
– И куда вы теперь пойдете? – спросила она.
– Да как получится. Скорее всего, в Бауманский альянс или на Сокол к свинарям подадимся – там тоже знакомые есть.
Яна вздохнула.
– Идем с нами, – снова попросил Рохля.
– Как – прямо так? – с изумлением спросила она. – Ты с ума сошел?
– Да, прямо сейчас. Потом-то ведь не уйдешь.
Девушка согласно кивнула и задумалась. Парень ждал.
– А что, – произнесла она, наконец. – Может, и вправду с вами? Колька со своими головорезами наверх ушел, меня теперь долго не хватятся. Меня сначала стерегли, а теперь не очень – думают, привыкла, прижилась, да и куда мне такой идти? А я не хочу с ними, надоели.
Яна капризно скривила рот. На скуле у нее красовался синяк – застарелый, отливающий уже желтым. Что ж, причины для недовольства у девушки явно были.
– А как меня с Третьяковской выпустят? – вдруг пришло ей в голову. Седой показал какую-то бумагу и одновременно похлопал себя по карману, где что-то брякнуло.
– Ну, тогда пошли, – беспечно сказала Яна. – Лучше скорее, чтоб подальше уйти, пока не хватились.
Видно было, что для Яны это очередное приключение – как и бандитский плен. «Бывают же люди, – с горечью подумала Кошка, – способные ко всему относиться легко. Как хорошо было без этой дурочки, а теперь все испорчено»… Ладно, ее дело маленькое, доведет она их до Бауманского альянса или куда они там собрались, получит то, что ей причитается, а душевные раны зализывать будет после. Интересно, а куда потом все-таки отправится ученый? Может, пойти с ним вместе? Она могла бы быть ему полезной, если его интересуют вылазки на поверхность. А он бы рассказывал ей про эволюцию и про всякие другие интересные вещи…
Спутники ее тем временем стали собираться. Девушка вновь запахнула просторный плащ, после чего путешественники с деланой беззаботностью подошли к караульным. Те для вида мельком глянули в документы, один из них протянул руку, куда Седой всыпал пригоршню патронов. Девушка стояла, опустив голову, чтобы не было видно лица, но часовой, лишь скользнув по ней равнодушным взглядом, отвернулся к собеседнику. А тот глядел в упор – Кошка почувствовала его пристальный взгляд на себе. И не выдержав, подняла голову.
Чтоб им всем пусто было! Леха Фейсконтроль собственной персоной. В черной замызганной рубашке, в спортивных штанах, явно навеселе. Засаленные волосы свисают на плечи, глазки-щелочки так и впились в нее.
Вот и влипла. Но еще несколько секунд она вопреки здравому смыслу надеялась, что все обойдется. Может, все-таки не узнает?
– Ки-иса! – протянул он. – Какими судьбами? Я уж и не чаял тебя увидеть.
– Вы обознались, – пробормотала она невнятно, словно с набитым ртом.
– Да ни в жисть! – восторженно заорал Леха. – Какие люди к нам – и без охраны! Только за каким фигом ты мукой обсыпалась? Я тебя в любом прикиде узнаю!
На них начали оборачиваться, несколько человек подошло ближе, глядели выжидательно.
– Чтоб я да не узнал тебя, лапуля! – еще громче завопил Леха. – Эх, Мурка, ты мой Муреночек! Кошечка, покажи ушко! Давай я тебя за ухом почешу, зверек ты мой хорошенький!
«Выхода нет. Прости, Леха, но ты просто не оставил мне выбора». – И она молниеносным движением вонзила нож ему в бок. Фейсконтроль секунду недоуменно смотрел, словно не понимая, потом схватился рукой за живот. По пальцам заструилась темная кровь. Пока никто не опомнился, Кошка ударила второй раз – туда, где должно быть сердце. Ей не хотелось, чтоб он мучался. Леха с тем же удивленным лицом повалился ей на руки.
– Мурка… киска… прости…
«Эх, Леха! Я правда не хотела. Так уж вышло – или ты, или я. Лучше б это был кто угодно другой. Что за несчастная судьба поставила тебя сегодня у меня на пути? Помнишь, как ты меня спрашивал – что такое красное на черном? Теперь я знаю это, Леха. Красное на черном – это твоя кровь, пропитавшая рубашку. И на черном она не видна – просто влажное липкое пятно на ощупь…»
Часовой, опомнившись, вскинул автомат, но Седой с неожиданной силой ударил его прикладом по голове, точно дубиной, и тот упал.
– Уходите в туннель! – закричал Седой ей и Яне. Попытался подтолкнуть в ту же сторону и Рохлю, но тот замешкался. Его кто-то ударил сзади, и он осел на пол, все еще глядя на Яну. Та застыла в ужасе, так что Кошке пришлось силой тащить ее за собой. А сзади отбивался от нападавших Сергей.
* * *Какое-то время Кошке удавалось тащить Яну чуть ли не на себе, но та все тяжелее висла на ней. И вдруг остановилась, схватилась за живот:
– Все, не могу. Больно. Иди одна, я тут посижу.
– Дура, тебя убьют!
– Мне все равно. Больно очень. Пусть лучше убьют.
«Черт бы побрал эту идиотку! Как не вовремя ей приспичило рожать!»
Сзади, в туннеле, послышались выстрелы. Потом шаги, хриплое дыхание. Кто-то догонял их. Кошка ждала с ножом в руке. Шаги приближались, по характерному кашлю она узнала Седого. Он подошел, пошатываясь, словно пьяный. Прохрипел:
– Почему вы здесь? Сказано – уходите!
У него на губах пузырилась красная пена.
– А где… – она хотела спросить про Сергея, но он понял по-своему:
– Пашу не уберег. Что я Ивану скажу?
«Вряд ли ты этого самого Ивана когда-нибудь еще увидишь», – подумала она, но ничего не сказала. Вместо этого выдавила:
– А… ученый где?
– Не знаю. Ранен, убит – какая разница? – хрипло пробормотал он и опустился на шпалы. – Ты вот что… тут, в рюкзаке у меня возьми, что тебе причитается. Там больше, чем достаточно. Спаси хоть девчонку. Ведь ее ребенок – Ванькин внук. Все, что останется от него…
Тут Яна как раз застонала. Кошка попыталась ее осмотреть, а когда вновь повернулась к старику, он уже не дышал.
«Действительно, какая разница? Мы все умрем рано или поздно», – подумала Кошка. И для очистки совести сделала последнюю попытку уговорить Яну, хотя понимала – бесполезно:
– Ну, попробуй хоть немного пройти. Иначе умрешь.
– Уж лучше умереть, – пробормотала та.
– Дура! – с отчаянием сказала Кошка. – Чего ты с нами потащилась, если знала, что вот-вот родишь?
– Ребенок, – невнятно пробормотала Яна.
– Что – ребенок?
– Колька… Он бы его убил… Ребенка…. Или продал. Ему младенец не нужен. Он сам так говорил.
«Интересно, – думала Кошка, – почему нас не догоняют?» Она сидела возле стонущей Яны и пыталась помочь ей, как могла. Сколько прошло времени? Она не знала. Наконец в руках у нее оказался пищащий скользкий комок, а Яна лежала, и кровь текла из нее струей. Ничего нельзя было сделать. Еще через полчаса лишь комок у Кошки в руках подавал признаки жизни, слабо попискивал. И она мысленно попросила прощения у мертвой Яны, что завидовала ей.
Она сняла с умершей рубаху, разорвав по шву, и завернула в нее ребенка. Потом взяла рюкзак Седого, обшарила его карманы, все патроны забрала себе, взяла и флягу, и нож – все, что могло пригодиться.
Что теперь делать? Никого из тех, кого она должна была довести до места, не осталось. Они умерли, они все умерли из-за того, что связались с ней. Нашли бы другого проводника – может, остались бы живы. Она проклята, и лучше бы ей умереть тоже. Но это всегда успеется, а сейчас надо уходить. Но как быть с ребенком? Он, наверное, тоже вот-вот умрет, хотя пока и шевелился. В любом случае оставаться здесь, возле мертвых, смысла нет – если на нее наткнутся, ей не поздоровится. Интересно, успел кто-нибудь понять из Лехиных воплей, какая гостья побывала у них на станции сегодня? Если даже не успел, потом начнут опрашивать свидетелей, догадаются – а за ее голову здесь обещана хорошая награда. Значит, надо бежать, но куда девать ребенка? Зачем ей чужой младенец? Своего у нее не будет никогда, ну и не надо, а о чужом с какой стати заботиться? Какие странные звуки он издает – словно мяучит…
Она никому ничего не должна. Седой обещал ей плату за работу, но теперь он умер. Все, что ему принадлежало, она и так забрала себе. И делать больше ничего не обязана.
В какой-то момент Кошке захотелось оставить младенца здесь, возле мертвой матери, и уйти. «Все равно он, скорее всего, не жилец», – уверяла она себя. Но ребенок шевелился и слабо пищал.
Ведь это только бессмысленный комочек. Он еще ничего не понимает. И все же ясно – бросить его здесь – означает обречь на верную смерть. Не надо обманываться – раньше, чем здесь кто-нибудь пройдет, его успеют загрызть прожорливые крысы. И даже если кто-то с Третьяковской найдет его еще живым – это такая публика, что в первую очередь подумает, кому бы продать ребенка с пользой для себя – а что с ним будет, это им без разницы. Пусть хоть суп из него сварят или пустят на шашлык. Продадут попрошайкам, которые клянчат еду, и ребенок умрет у них через пару дней. А может, сразу шваркнут малыша головой об стену – просто так, смеху ради. Гуманнее всего было бы не оставлять его живым – придушить, что ли? Ведь он еще ничем не провинился…
