Андрей Жиров - Отмщение
Между тем шум нарастал, уверенно приближаясь и через несколько секунд внезапно оборвался. В наступившей тишине особенно отчетливо прозвучали уверенные удары в дверь.
- Разрешите войти? - услышал Толстиков приглушенный, слегка сиплый голос. Однако даже в этой краткой фразе ощущалась неуловимая ирония.
"Неужели обещанный специалист? - предположил Илья Сергеевич - Отчего тогда голос незнакомый? Не могу узнать..." Толстиков внимательно вгляделся в лица Ветлуги и Белозёрского. Те, ровно как и генерал, с полным непониманием смотрели на дверь. "Нет, точно не наш, - убедился Илья - Но кто же" И лишь внезапно натолкнувшись на восторженный взгляд Фурманова и Чемезова, генерал вдруг поразился невероятной догадке. Всё ещё не до конца веря интуиции, Толстиков как можно небрежнее произнес:
- Да, конечно. Входите, Георгий Георгиевич...
Глава N5 - Кузнецов, Камерун. 04.18, 17 ноября 2046 г.
Даже сидя в душном, заполненном до краев вагоне Кузнецов всё ещё не мог поверит в удачу. Непроизвольно адмирал вновь и вновь переживал, прокручивал в сознании события минувших часов. Сколько там всего смешалось! И только прижимающаяся к плечу Алиса возвращала чувство реальности - словно спасительный маяк в непроглядной пелене туманов и миражей.
Последние несколько дней действительно выдались трудными, пресыщенными с избытком. Кузнецова и Камерун будто подхватил пестрый хоровод - да так и повлек за собой, не спрашивая, не объясняя. Впрочем, Александр не жаловался, справедливо считая, что обрел много больше, чем потерял. При любом раскладе. И, будь возможность повернуть иначе, перенести время вспять, ограничился бы только случившимся - ничем более. Разум и честь советского офицера противились подобному, но против сильнейшего из чувств оказалось не совладать. Впрочем, по-правде говоря, Кузнецов понимал, что все сомнения, споры с собой - лишь игра воображения. Реакция истерзанного нервами, постоянным стрессом сознания. Ничего не повернуть вспять, ничего никуда не исчезнет...
Конечно, сейчас, под властью эмоций можно с легкомысленной небрежностью рассуждать о случившемся. Только с отчаянной грустью в глубине души притаилось истинное понимание: себя не переломить. Кузнецов бы поступил иначе. Выбирая между собственным счастьем и благом - жизнью - других людей, адмирал не мог позволить иного выбора.
Тем дороже, тем трепетней ценность доставшегося сокровища. Сотню, тысячу раз могло быть иначе, но по прихоти судьбы выпало так, как выпало. Не пришлось выбирать между долгом и чувством - где тягостный выбор был бы предрешен. Здесь, сейчас Кузнецов оказался вместе с той, кто стала любовью. Неожиданной, невероятной - настоящей. А впереди предстоял долгий путь. Возвращение к потерянному прошлому, но уже в новом обличии. Возвращение к истокам, должное стать и тропой сквозь тернии к будущему. Каким оно будет? Нет ответа. Даже намека, даже отблеска не разглядеть - сплошная пелена застилает грядущее. И потому каждый шаг, каждый миг отдает привкусом опасности. Тревога, сжавшая сердце в тиски, ни на миг не ослабляет хватку.
Кузнецов, не привыкший сдаваться ни при каких обстоятельствах, с непреклонным упорством продолжал проигрывать в уме варианты, прокачивать всевозможные ситуации. Но не смотря на все усилия так ничего конкретного сформулировать не удалось. И, когда в очередной попытке мысли заходили в тупик, Александр вновь и вновь возвращался к началу - событиям последних дней.
Трагические минуты гибели "Неподдающегося", а после мучительный, недостойный и потому стыдный переход через заснеженную тайгу - всё это навсегда закрепилось в памяти. Но не могло ничем помочь - оставалось лишь эмоциями. От этих минут Кузнецов гнал время вперед - к передышке в доме Юрия Поджиги.
Несмотря на показную простоватость, старик оказался вовсе не прост. Хотя в первые часы знакомства старательно - и даже слишком - изображал стереотипного жителя глубинки, прочно отгородившегося от городской суеты. Разве что без откровенного лубка, вроде "надысь" и "чавось".
Разгадать двойное дно оказалось вовсе не трудно - благо образование и характер явно не умещались в узкие рамки образа. Пока Алиса хлопотала по хозяйству, а заодно и ухаживала за адмиралом, Кузнецов невольно разговорился с Поджигой. Да и как было промолчать после услышанного? Геверциони, хитрый чекист, оказался-таки прав. Совершенно непонятно откуда и как, но обещанные пришельцы появились! А пуще всего разбирала злость за откровенную, наглую ложь.
С каким восторгом вещал говоривший о героизме германской нации! С каким пафосом обличал Советский Союз! И ни в единой ноте голоса не дрогнул, называя преступлением последнюю атаку "Неподдающегося". Сложись иначе, Кузнецов мог и поверить - вернее не поверить, а допустить возможность. Жизнь есть жизнь, война есть война. И никто не застрахован ни от ошибки, ни от глупости. Ни даже от подлости.
Но сейчас другой случай: Александр не верил - знал, что обвинения лживы. Можно было неверно истолковать превратившиеся в бойню учения, потерять голову в творящейся кутерьме и не найти связь со своими. Нельзя только одного: перепутать нападающего и жертву, по собственной прихоти перевести назад стрелки часов. Чтобы выставить "Неподдающегося" виновником конфликта.
В первый раз услышав приговор из уст неведомого оратора, Кузнецов попросту не поверил - посчитал, что ошибся, на так и не то понял. Только немец оказался достаточно галантен, чтобы повторить. Причем не раз и не два. С каждым повтором адмирал лишь сильнее сжимал челюсти - от напряжения мышцы судорогой схватывались. Глаза непроизвольно сузились, превратившись в узкие щелки, в глубине таящие багровые искры гнева. Пусть вопреки желанию, Кузнецову не удалось до конца остаться на мостике, это не отменяет того, что именно он был и остался капитаном. Потому никто и ничто во всём мире не смогут переубедить адмирала. Кузнецов готов поставить не только репутацию, но жизнь: взаимное истребление флотов случилось раньше нападения на "Неподдающийся". Именно последний советский вымпел подвергся атаке объединенных сил, а не наоборот. Господи! Да ведь у адмирала на руках осталась кровь погибших после обстрела офицеров! И, из-за провалов в памяти, субъективное восприятие упрямо утверждало, что случилось всё буквально считанные часы назад.
Ядерный удар действительно был нанесен. Пускай Александр и не стал очевидцем, но сомневаться не приходится. В конце концов, именно таким и составлялся план. Конечно, применение подобного оружия идет вопреки всем международным конвенциям и соглашениям. Только вот ситуация в тот момент не могла называться иначе как безвыходная, отчаянная. Именно это стало финальной точкой - никак не началом. На этот счет ни малейшего сомнения.
Съедаемый гневом, Кузнецов просто не мог удержать мысли в себе - слова рвались наружу, силой пробивая, прокладывая путь. Вполне естественно, что собеседником оказался единственно возможный кандидат, приютивший скитальцев. Других поблизости в помине не было. Вначале высказываясь жарко, но здраво, выверено, Кузнецов затем распалился. И наконец очертя голову погрузился в дискуссию.
Старик может сам оказался не прочь поговорить, может - понимал тонкость момента и решил поддержать офицера в трудную минуту. Так или иначе, но беседа вышла боевая. Впрочем, это сейчас, спустя несколько дней она вызывает улыбку. Тогда же не до смеха - дело чуть не закончилось смертельной обоюдной обидой и холодной войной. Но угроза миновала...
В ходе разговора хозяин дома естественно не смог удержаться в рамках шаблонного образа. Сказались своенравный характер и солидное образование. Юрий Николаевич оказался в действительности почти идеальным протагонистом разыгранному клише: коренной москвич с тремя дипломами за спиной и парой научных степеней. Плюс к тому бывший заместитель кафедры, бывший профессор... Классический интеллигент - в лучшем значении слова: при всей тонкой душевной организации и некоторой оторванности воззрений от объективной действительности, оказался не лишен житейской мудрости, как впрочем и банального здравого смысла.
Конечно же у Юрия Николаевича отыскался собственный взгляд на происходящее, крепко замешанный на разветвленных идеологических выкладках. Нельзя сказать, что Поджига не переживал за судьбу людей и страны, а уж тем более - одобрял происходящий хаос. Но и на "ура" воспринимать взгляды бывшего профессора для кадрового офицера оказалось делом сложным.
Хотя здесь значительную роль сыграло отсутствие привычки к кухонным спорам. Плюс наивное, в чём-то рыцарское прямодушие адмирала. Не мог Кузнецов спокойно слушать теоретические измышления о потенциальном благе "военного кризиса" в человеческой истории. Дико и непонятно оказалось слушать пространные рассуждения про общее благо, когда своими глазами повидал цену личного вклада очень многих... В особенности, когда даже вовсе крамольные вещи Поджига высказывал словно аксиомы, совершенно не задумываясь, как чудовищно, оскорбительно звучат слова для несущего тяготы войны.
