Виктор Точинов - Великая степь
А этим утром с Кешей стало твориться непонятное.
Он пошел к Черепу, не совсем понимая, зачем идет. Разбудил и настойчиво попросил пушку, не понимая, зачем просит. Отправился к «Хилтону», механически переставляя ноги. Шел вроде бесцельно, без всякой мысли — однако пистолет-самоделка был до хруста в суставах стиснут потной рукой. И — аккуратно прикрыт курткой. Зачем?
Только увидев Гамаюна, неожиданно и резко он понял все. Мысль оказалась четкая, лишенная тени сомнения. Но… какая-то чужая. Потом все произошло очень быстро, все замелькало, как в зажатом в токарном станке калейдоскопе, — сомневаться времени не осталось.
Лишь оказавшись в Отделе, в крохотной комнате без окон, Кеша задумался: зачем и почему он все делал? Задумался и за полтора часа убедил себя, что мстил за покойного отца. Почти убедил…
Гамаюн всего этого не знал.
4
Конвой был небольшой: три грузовика, два БТР — старые, чиненные-латанные «семидесятки», на которых еще 40-я армия спешила раздать все интернациональные долги….
Могли доехать и по-простому, на одном бронетранспортере — до «двойки» езды меньше четырех километров степью. Но Гамаюн предусмотрительно захватил кое-какие запасы и людей — самых проверенных бойцов. На всякий случай. Мало ли что. Если вдруг «двойка» останется одна в девственной степи — после Прогона, будь он неладен, можно ожидать всего.
…Гамаюн смотрел на степь и думал, что тысячелетие-другое вперед или назад ничего для этих краев не меняет. Прошлой осенью он ехал степью сюда, к новому (вернее, хорошо забытому старому) месту службы. Ехал из Караганды — Балхаш не принимал, затянутый низкой пеленой облаков. Шесть часов степью. Шесть часов мелькал за окном один и тот же пейзаж — побуревший ковыль без конца и края. Имелись, конечно, где-то неподалеку населенные пункты, но в этих местах они отнюдь не выстраивались вдоль трассы, прямой, как полет стрелы, — проселки разной степени накатанности уходили в сторону, к невидимым, прячущимся в низинах белым домишкам. Да изредка торчали опоры ЛЭП — чужие и инородные в степи… И — все; никаких больше примет начала двадцать первого века. Гамаюну и тогда казалось, что в любую секунду могут вылететь из-за гребня всадники на быстроногих аргамаках, с кривыми саблями и тугими луками — вылетят и понесутся с воплями за панически газующим «уазиком». Тогда — не вылетели. Все началось чуть позже.
…На КПП с треснувшей стеклянной вывеской «Техническая площадка № 1»[4] они сдали пропуска и получили новые, внутренние — для входа в сооружение. Маразм, конечно — никто чужой ныне подделать пропуска с фотографиями способен не был. Маразм — но Гамаюн не спешил отменять опостылевшую процедуру. Не то чтобы опасался, коли доведется вернуться, ответить еще и за нарушение режима секретности — нарушения всех видов висели сейчас на нем гроздьями. Просто чтобы люди не расслаблялись. На двух Постах вот, похоже, расслабились.
Сооружение, именуемое «двойка», напоминало огромный клык, терзающий небо. И до Прогона оно числилось самым высоким зданием в Казахстане. Сейчас, надо думать, — во всем мире. Наклонная плоскость одной из стен, вся, сверху донизу, была сплошной неподвижной антенной.
Корифеи Кремера предполагали (от беды, от отсутствия других версий), что электромагнитное излучение включенного на полную мощность гигантского радара каким-то образом совпало по фазе с другими полями и излучениями. С темпоральными… Никем пока не обнаруженными и не замеренными. Гамаюну, честно говоря, это казалось бредом. Но лучшего объяснения тому, что творилось вокруг, пока никто не придумал…
5
Сережа ждал внутри. Сережа Панкратов — последний оставшийся гражданский специалист по вычислительному комплексу 13Н7 — электронному мозгу огромного сооружения. Сережа, опоздавший к началу Прогона по банальной причине глубочайшего похмелья…
— Без изменений? — спросил Гамаюн, заранее зная ответ. Последние полгода радикальных изменений в вычислительном зале «двойки» не наблюдалось.
— Да вот… визуально девиаций процесса не зафиксировано… — как всегда витиевато сказал Сережа. Вид у него был смущенный, будто он один нес ответственность за все беды. Дышал Панкратов в сторону, но помогало это слабо.
От Сережи Панкратова всегда и сильно пахло одеколоном — как перегоревшим внутри, так и пролитым на одежду и шевелюру. Причем поддерживал Панкратов исключительно российских парфюмеров, скупая в торговых точках Девятки «Русский лес», именуемый Сережей неизвестно за какие потребительские качества «шартрезом».
Пристрастие Панкратова зародилось в годы жесточайшего сухого закона в Балхаше-9, а в новые времена переросло в закоренелую привычку. Гамаюи с пониманием отнесся к слабости последнего спеца по 13Н7 — конфисковал в военторге все наличные запасы «шартреза» и выдавал Сереже ежедневную порцию, стараясь удерживать того в относительно работоспособном состоянии…
— Пойдем поглядим, — сказал Гамаюн. — Напоследок.
Поднимались на пятый этаж долго — потолки здесь были шестиметровые, да и нумерация не учитывала технические «подэтажи», где стояли охладительные установки и змеились по многоярусным решетчатым стеллажам хитросплетения тонких и толстых кабелей. Так что топать без лифта фактически пришлось на десятый.
… Дежурный по этажу вытянулся, начал докладывать — Гамаюн не дослушал, махнул рукой, подошел к застекленной перегородке, заглянул внутрь.
Внутри все оставалось как обычно. Внутри шел Прогон. Стояли длинными рядами высокие, в полтора роста, черно-красные шкафы. Мигали в странном завораживающем танце панели светодиодов — зеленоватых, желтых. На дисплеях ЦПУ пробегали столбцы цифр и латинских букв — шестнадцатеричный код, иных языков программирования для 13Н7 не существовало. Звуки сквозь стекло не доносились, но Гамаюн хорошо знал их: мерное и громкое гудение аппаратуры — каждое отдельно взятое устройство работало почти бесшумно, но суммарный эффект напоминал жужжание улья со снятой крышкой. Растревоженного улья…
Машинный зал работал, как обычно. По крайней мере — первая линейка. Гамаюн прошел левее, обойдя почерневший участок стекла — здесь они поначалу, в близком к панике состоянии, пытались было пробиться в зал направленными взрывами, помаленьку наращивая мощность. Пытались — пока не сообразили, что хрупкое стекло и их заряды существуют сами по себе, и скорее всего — в разных потоках времени.
Гамаюн всмотрелся. Под этим углом можно было частично видеть, что творится на второй линейке. Все то же самое — Прогон. Затянувшийся Прогон. Все правильно, режим 3-2-0: три линейки [5] (первая, вторая, четвертая) пашут, две другие в полной боевой, включены, настроены, готовы подключиться при нештатной ситуации на любой из работающих. Насколько знал Гамаюн, дальше план Прогона предусматривал режим 3-1-1, до которого дело не дошло. Три-два-ноль так и работал. Уже полгода.
И уже полгода там, за стеклом, — работали люди. Наружу с начала Прогона не вышел ни один. Сначала до них пробовали достучаться, докричаться, дозвониться. Потом пытались пробиться силовыми способами. Потом — привыкли, как привыкают люди практически ко всему. Сменявшиеся наблюдатели смотрели через стекло уже без всякого боязливого интереса. Дежурные равнодушно заносили в журнал увиденное. Жены офицеров, оставшихся на линейках, не рвались больше всеми правдами и неправдами на «двойку», а дорвавшись — не высматривали часами мелькнувшую знакомую фигуру. И, высмотрев, — не бились о стекло грудью, не пытались разнести преграду припасенными молотками, не впадали в истерику и не требовали разобрать «двойку» по камешку, но освободить поильца-кормильца. Кошмар превратился в рутину. Любой кошмар, растянувшись на полгода, в нее превращается…
Ничего нового Гамаюн не увидел. Людей на первых двух линейках немного — почти все собрались на четвертой, с ее ЦПУ управляли Прогоном. Именно там толпились военные и гражданские специалисты, и высокие чины из Москвы, и высокие чины из Астаны, и шишки от правительства, и даже (кто бы пятнадцать лет назад подумал!) наблюдатели от вероятного противника…
А здесь… Двое у ЦПУ — капитан Загорский и Лена Нефедова, из питерских специалистов — толстая смешливая дамочка лет тридцати. Видно, как незамужняя Лена что-то говорит капитану, что-то веселое и никак с Прогоном не связанное — оба смеются. Двое штатских настройщиков возятся у шкафов. И все.
Гамаюн вернулся к столу дежурного, снял трубку:
— Ткачик? Выводи людей, начиная с верха. Готовность минус двадцать.
Через двадцать минут обрубят питание не предусмотренным инструкциями способом — не с ЦПУ тринадцатой. Гамаюн предпочел, чтобы вся его группа оказалась в этот момент снаружи.
