Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Анна фыркнула.
— Всю жизнь только это и мечтала узнать, — пропела она, насмешливо глядя в лицо следопыту. — Ночи напролет не могла заснуть, с боку на бок ворочалась и гадала: как вы называете себя каждый раз, когда лезете в ваши вонючие болота за очередной грудой ржавого железа.
— Что ж, — Шемяка пожал плечами. — Зато теперь можешь спать спокойно.
— Не смогу, — мотнула головой девушка. — Меня теперь будет мучить другая загадка.
— Какая же?
— Ты и вправду такой козел или зачем–то прикидываешься?
— Прикидывается, — уверенно проронил Энрико, прежде чем Сергей начал открывать рот для по–настоящему достойного ответа. — При этом наверняка еще и хохочет в глубине души над двумя дураками с Востока.
— Одним дураком, — с ухмылкой уточнил Шемяка. — Одним дураком и одной дурой. Это во–первых.
— А во–вторых?
— А во–вторых, давай, дорогой товарищ, договоримся на будущее, если оно у нас все–таки какое–то общее случится: когда я пожелаю узнать, что у меня в глубине души происходит, сам тебя об этом попрошу. Понял?
— Если мы не договоримся, — Энрике очень сосредоточенно глядел на зеленоватое пятно на обоях в полуметре над кроватью, — у нас может не оказаться будущего вовсе.
— Так…
Айсман посмотрел на то же пятно. Внимательно. Пятно было светло–зеленым, с чем–то вроде белой пены по краю, а формой напоминало погрызенный гусеницами дубовый лист.
— Так, — тихо повторил он. — Это что было? Намек?
— Нет.
Голос Анны прозвучал неожиданно устало — словно девушка всего секунду назад сбросила с плеч средних размеров гору.
— Когда Рик хочет кому–то на что–то намекнуть, он заканчивает фразу словами «это намек»! — А что же это было тогда? Может… угроза? — Это была завуалированная угроза. Ты знаешь, что такое «вуаль», а, следопыт? — Тряпочка такая… — буркнул Шемяка. — С дырдочками. Он вдруг почти с ужасом подумал, что та очередь, к которой он был готов во время разговора… она бы решила проблему легко и просто. Двое приезжих издалека, не имеющие здесь даже случайных знакомых, — хватится их разве что хозяин этой квартиры и навряд ли раньше чем через пару дней. Двадцать золотых монет. При том, что жизнь человека на побережье редко ценится дороже тех двух–трех пуль, которые тратятся на ее отнимание. И ему не раз уже приходилось убивать в расчете на куда меньшую прибыль. Те убитые, правда, сами были далеко не ангелами с небес — они лишь оказались менее проворными, не такими быстрыми… или просто неудачниками. Эти двое тоже на ангелов не катят, а двадцать золотых — Сергей ни на миг не сомневался, что деньги есть, более того: был твердо убежден, что монеты зашиты где–то в одежде Анны. Маленький такой столбик золотых чешуек… это вам не тридцать сребреников, за которые, как шутливо повторял Феликс, не то что бога для креста — хороших гвоздей для креста в базарный день не выторгуешь. Тогда серебро было не в цене, разве что посуду старались подбирать… а сейчас новенькие монетки с медведем на аверсе охотно берут в любой лавчонке. Так легко и просто — вскинуть и полоснуть свинцовой плетью. Он подумал об этом почти с ужасом — а в следующий миг уже без всякого «почти» с облегчением почувствовал, что автомат потянул плечо вниз, будто весь превратился в литую свинцовую чушку.
ГОСТЬ ХРАМА
«По рукам, по ногам, бей его тут и там, а–а–а–а потом с размаху прямо в зубы!» Дурацкий детский стишок молнией полыхнул в голове Швейцарца в миг, когда они со штурмдесятником вышли из подъемной клети — лестница, разумеется, тоже имелась, но долгожданного гостя решили вознести к высшим с помощью лифта — и он увидел двух вытянувшихся у двери эсэсовцев личной стражи иерархов. Снизу все выглядело еще более–менее — советские офицерские сапоги, начищенные до зеркального блеска. Дальше шли поножи вороненой стали, черные брюки, ремень — по виду опять–таки армейский. Слева к ремням были пристегнуты ножны мечей, справа — ничуть не менее деревянные кобуры–приклады «АПС». Выше уже начиналось подлинное произведение искусства — кожа с крыльев косматого нетопыря, в обиходе именуемого мешок зубов, пуговицы размером с довоенный пятак в виде стилизованных черепов. А венчал это сверкающее на манер елочной мишуры великолепие шлем, который Швейцарец при всем желании не мог классифицировать иначе чем кабуто. Секунд пять Швейцарец, одновременно стараясь изгнать прочь чертов стишок, пытался припомнить, где и когда он мог видеть подобный же кошмарик. И он сумел: после короткого сопротивления память развернула перед ним мятый журнал из «заграничных» запасов Старика — не полувыцветшие «Guns», сквозь которые приходилось продираться с толстенным кирпичом англо–русского политехнического словаря наперевес, а раньше. Яркие, захватывающие дух картинки — комикс, так это называлось. Тот журнал был комиксом по фильму… какого–то американца с венгерской фамилией… Лукаш? И там главный злодей выглядел ну очень похоже. Швейцарцу было бы очень смешно, если б не было так страшно. Эти двое… вряд ли они толком знали историю тех, с кого скопировали детали униформы. Не до того было, особенно в первые послевоенные годы, когда у большинства переживших Судный день с трудом хватало сил выжить здесь и сейчас. Читать научились — и то хорошо, а то ведь кое–где и буквы пытались предать анафеме. Все равно… одна–две случайно пролистанных книги, вполуха слушаемые вечерние байки стариков о той, позапрошлой войне — кому она сейчас интересна? Они не знают, сколько крови тянется за такими вот… черными мундирами. Прав был Старик, ох и прав. И где, спрашивается, для вас, бравы ребятушки, озеро найти? Большое, глубокое… и Чудское. Дверь сама открылась навстречу Швейцарцу — точнее, ее распахнул человечек неопределенно–сорокалетнего возраста. Его занятие можно было с легкостью определить по бесчисленным чернильным пятнам на ладонях, цвет которых в результате неплохо гармонировал с шелковой синевой халата. — Штурмдесятник Танг? Иерархи уже ждут… вас, брат Черный Охотник. Вы, десятник, пока останьтесь здесь. — Я — сирота, — пробурчал Швейцарец. — Все люди — братья по вере и крови, — заученно возразил человечек. — Так учит Основатель. Проходите. — Все люди — возможно, — Швейцарец шагнул через порог, и человечек с неожиданным проворством захлопнул дверь, словно донельзя опасался чего–то или кого–то оставшегося снаружи, — а я — сирота. Храмовник на несколько секунд застыл, а затем изобразил уголками рта бледное подобие улыбки. — С печалью глубокой признаю, брат, хоть и крепка вера моя, но не даровано мне умение словом кротким вразумлять неведающих истины. — Для этого у вас в родственниках есть штурмдесятник Танг. Он явно обладает выдающимися способностями к убеждению, не так ли? Швейцарец почти настроился услышать в ответ пространное рассуждение о пастырях Господня стада и зубах их верных псов, но храмовник, видимо, счел его вопрос не нуждающимся в ответе. — Иерархи ждут вас. — А уборной тут нигде поблизости нет? — Простите? — Я пять часов не слезал с мотоцикла, — это было чистейшей, как родниковая вода, ложью, но единственный, кто был способен уличить в ней Швейцарца, только что остался за дверью, а стрелку было крайне интересно пронаблюдать за реакцией храмовника на подобное требование. Секунды две тот пребывал в явном замешательстве, но не дольше. — Вы можете воспользоваться этим углом, — чернильная лапка легла на левое плечо Швейцарца. — Я отвернусь. — А это не причинит вам неудобств? — Ничего такого, что я не смог бы вытерпеть до прихода служки, — храмовник вновь изобразил «улыбку Офелии». — Дело Храма мы ставим превыше всего. …в особенности превыше всяких задирающих лапу шавок, мысленно закончил его фразу Швейцарец. Затеянная им игра была дурацкой и с высокой вероятностью удостоилась бы желчно–ядовитой характеристики у Старика. Однако Швейцарец был полон решимости довести ее до логического финала и сожалел лишь о том, что полнота решимости не коррелирует с полнотой мочевого пузыря. «Гусарство, — нарочито долго возясь с пряжкой ремня, подумал он, — самое натуральное. Нет, даже не так — мальчишество. Раз не можем искупать коней в шампанском, то есть сжечь весь этот хренов Храм целиком… пока не можем… то хоть один уголок… продезинфицирую. Уж на сколько хватит». Швейцарец не мог знать и порадоваться, что именно произведенное им действие и сбило с толку бывшего мэнээса одного из красноярских НИИ, а ныне шарф–писаря Храма и личного секретаря иерарха Дяо. До последнего момента храмовник был убежден, что гость попросту издевается над ним, но мелодичное журчание всерьез поколебало эту уверенность. Так шутить со слугой Храма, по мнению секретаря, не мог позволить себе никто, будь он хоть трижды знаменитым охотником за головами. А значит, Черный Охотник, скорее всего, был столь же искренен, сколь и невозмутимо–серьезен. Возможно, шарфписарь мог бы вернуться на свою первоначальную точку зрения, узнав подробности трактирного разговора между Швейцарцем и гонцом Храма. Но случиться это могло лишь за гранью вероятности — личный секретарь иерарха Дяо и личный адъютант иерарха Шио на дух не переносили друг друга. САШКА
