Илья СТАЛЬНОВ - УДАР ИГЛЫ
Можно было попытаться бежать. Не думаю, что для нас было бы проблемой избавиться от охраны и под покровом ночи ускользнуть отсюда. Но без припасов и оружия смогли бы мы выжить в сельве? Да и погоня не заставила бы себя долго ждать. Пытаться здесь уйти от индейцев – сущее безумие. Нам оставалось лишь ждать решения своей судьбы.
Каждый день пребывания здесь можно было сравнить с ножом, который приставлен к горлу и постепенно все глубже вонзается в него.
– Дела наши осложняются, – сказал однажды вечером Адепт.
Мы сидели у хижины, наблюдая за тем, как индейцы пляшут вокруг грубо начерченного на земле изображения дикой свиньи и тычут в него копьями, тем самым призывая удачу в готовящейся охоте. Плясали они под барабан, по которому колотил низкорослый, толстый, с хитрыми и умными глазами человек неопределенного возраста, шаман духа Большой Пальмы, покровительствующей племени. На руке шамана красовался мой золотой браслет и отнятая у меня же пороховница.
– Почему дела осложняются? – осведомился я.
– Хранитель все крепче натягивает нить. Он уже почти здесь.
Меня будто что-то толкнуло в грудь. Я резко обернулся и увидел за деревьями силуэт черной птицы. Теперь пришла пора и мне во всей полноте почувствовать ее раскаленный и вместе с тем холодный взор. От него веяло пустотой и спокойствием, как от той пропасти, рядом с которой я очутился в ночь Черной Луны, когда стараниями Мудрых был вызван Торк. Тогда из объятий древнего бога мне удалось вырваться. Но сейчас дела обстояли куда хуже.
– Завтра испытание у дерева, – сдавленно произнес я.
– Думаю, Робгур как раз поспеет на него. И примет в нем самое деятельное участие, – заметил Адепт.
– И мы ничего не можем противопоставить ему?
– Я пытаюсь. Может быть, гризрак опять позволит нам оттянуть развязку…
Дикари ждали ночи половинной Луны, когда они общались с духом Большой Пальмы. И вот это время наступило. Приготовления начались с самого раннего утра. Нам принесли пищу, после чего индейцы тщательно закрыли вход в хижину. По их представлениям во время еды душа может вылететь у человека через рот, и, чтобы не дать ей улететь, нужно держать все выходы наглухо закрытыми. Если же приходится есть в походе, следует соблюдать множество ритуалов. Запрещено также смотреть на принимающего пищу человека, ибо, подсмотрев его душу, можно получить власть над ней. Я слышал, что в некоторых африканских племенах тот, кто видел, как ест король, предается жестокой казни.
Завтрак был чересчур обилен и разнообразен для этих краев.
– Похоже, они предпочитают есть белых людей, покрытых тонким слоем жира. Оно и понятно, я тоже люблю окорока, – не очень удачно сострил Генри.
– Ты слишком мрачен, – попенял ему я.
– Как пить дать – сожрут они нас. Ладно бы с голодухи, а то из-за каких-то своих глупых предрассудков. Меня как-то уже приговаривали к смерти в одном из милых уголков Азии. Однако это было простое четвертование. Но пойти кому-то на ужин – это уж чересчур! Нет, все-таки не верится, что человек может жрать человека. Для чего, им не хватает мяса обезьян?
– Дело не в пище, – произнес Мако.
– А в чем?
– Они считают поедание людей – вещью ужасающей.
– И чего?
– Они хотят устрашить духов своей жестокостью, чтобы заслужить их благосклонность.
– Мило.
– Не бойся, все будет нормально, – попытался успокоить Генри Адепт. Он был бледен, под глазами его залегли синие круги. Винер не спал всю ночь, ведя невидимую борьбу. И, по-моему, он проигрывал ее.
Я не ощущал страха. В одном человеке просто не может быть таких больших запасов его, чтобы обеспечить все ситуации, в которых мы оказывались за последнее время. Меня сковало оцепенение, равнодушие ко всему. Наконец-то мы встретимся со смертью. Нельзя столько времени играть с ней в прятки. От этой долгой игры жизнь становится бесцветной и пресной, все чувства перегорают.
Близился вечер, темнело.
Нас вывели из хижины, связали прочными веревками, изготовленными из лиан. Женщины, кроме старухи, несшей чашу с бело-зеленой жидкостью, остались в деревне, а мужчины с гиканьем тащили нас к месту суда. Часть индейцев была разукрашена в честь праздника затейливыми узорами. Нас покалывали в спину остриями копий, надо надеяться, не отравленными. Все это сопровождалось немелодичным, безобразным пением.
Вскоре мы очутились на небольшой поляне, очищенной от всякой растительности. В центре ее росла огромная пальма со стволом в несколько обхватов. Это было древнее могучее древо. Оно вобрало в себя силу веры и поклонения многих поколений индейцев этого племени. Нас усадили на краю поляны, сами дикари встали в круг. Песня, которую они завели, была еще менее благозвучной, чем предыдущая.
– По сравнению с воплями этих уродов то, что вытворял после бочонка рома боцман Люк на папашином корабле, звучало просто как пение ангельского хора, хотя его не раз обещали за подобное исполнение выбросить на корм рыбам, – скривился Генри.
– Ничего, – вздохнул я. – Скоро ты услышишь настоящий ангельский хор.
Адепт продолжал свою борьбу, сжав пальцы в кулак, прикрыв гризрак. Он еще на что-то надеялся. Между тем представление продолжалось.
Шаман приблизился к пальме и пал пред ней ниц, бормоча какие-то каркающие слова. Он был уверен, что в ней жил не только покровительствующий племени дух, но и души шаманов, его предшественников, Он знал, что когда он умрет, его дух тоже будет жить здесь, чтобы помогать людям племени, ограждать их от болезней, посылать им добычу, охранять от врагов и белых демонов.
И вот шаман поднялся, схватил копье и дротик, что-то прокричал диким голосом и начал изо всех сил колоть своим оружием воздух. Остальные индейцы последовали его примеру и яростно заработали дротиками. Они выглядели как толпа выпущенных на свободу буйных умалишенных, которым не нашлось место во французском приюте барона де Клербо – известного человеколюбца.
– Что они делают, черт возьми?! – не выдержал я.
– Они отгоняют злых духов, которые собрались здесь, чтобы помешать празднику, – пояснил Мако, тоже связанный и готовящийся разделить нашу участь, какой бы суровой она ни была.
После окончания сражения со злыми духами индейцы расселись в круг, и во всю силу загрохотали три барабана. Их монотонный стук отдавался по всему телу, взывая к дремлющим в нас первобытным силам.
Черная и шершавая, как обугленная ветка, старуха подошла к шаману и поднесла ему чашу. При этом она опустила глаза, чтобы ненароком взор ее не упал на Большую Пальму – женщинам воспрещалось смотреть на тотем племени.
Шаман принял чашу из ее рук. Нечто подобное я видел при вызове Торка. Многие ритуалы Орденов берут свое начало еще в первобытных временах, естественно, усовершенствовавшись за тысячелетия, отточившись, превратившись в острое и эффективное оружие. С Торком все обстояло намного хуже. Тогда передо мной предстало явное, концентрированное зло. В духе же Большой Пальмы, в самом ритуале индейцев не было четкой границы между добром и злом, Светом и Тьмой – они еще не разделялись в первобытном сознании этих людей, в их жизни, в силах, которые они призывали на свою голову.
Шаман сделал глоток из чаши, зажмурился. Потом опорожнил всю чашу, постоял мгновение, раскачиваясь из стороны в сторону, как дерево на ветру, после чего рухнул как подкошенный.
Прошло несколько минут. Барабаны не стихали. Я уже подумал, что шаман умер, но он конвульсивно дернулся и, изгибаясь, стал приподниматься с земли. Сейчас он был похож на больного, подверженного припадкам эпилепсии, – священники считают, что эти люди одержимы бесами. Он бился на земле и извивался так, что непонятно было, как выдерживают его кости, как не хрустнул позвоночник. И все это в такт барабанам.
– Сейчас дух дерева скажет ему, что делать, – пояснил нам Мако, бесстрастно ожидающий решения своей судьбы.
Но минута шла за минутой, а шаман все продолжал свой безмолвный танец,
– Очень долго, – сказал Мако. – Он давно должен был сообщить всем волю духа. Наверное, дух гневается.
Нет, дело было не в том, что гневается какой-то лесной дух. Вокруг шамана схлестнулись в поединке силы Света и Тьмы. Они бились с такой яростью, что я мог видеть это. Клубы едва различимого дыма вились вокруг Большой Пальмы. Дикари тоже разглядели их, и я понял, что индейцы не на шутку перепугались.
Прошло, наверное, около часа. Почти стемнело. Шаман продолжал судорожно извиваться. Человек не в силах выдержать такого напряжения. И наконец, шаман еще раз с трудом приподнялся, потом снова упал на землю, дернулся и замер. Вместе с ним замерли барабаны. Все! Поединок закончен.
Шаман, покачиваясь, встал, но ноги не держали его, и он снова упал. Никто даже не пошевелился, чтобы помочь ему. И вот шаман опять поднялся. Теперь было видно, до какой степени он измотан. Подняв руку, он забормотал что-то на своем языке. Когда он закончил, окрестности огласились громкими воплями индейцев, которые могли означать что угодно – ярость, радость, испуг, отчаяние.
