Олег Верещагин - Там, где мы служили
— Есть. Он тебе еще покажет фотку… Какую музыку любил слушать? — неожиданно спросил он.
Джек пожал плечами:
— Да какую… Фолк, бард. Как все.
— А, я тоже… А тут вон Андрея с его гитарой слушаю и больше ни на что не претендую. Только на гуляш.
— Про гуляш ты второй раз уже говоришь… А что это такое-то? — полюбопытствовал Джек.
Ласло с удовольствием пояснил:
— Рубят лук, мелко-мелко, и обжаривают его в свином жире до такого… золотистого цвета. Потом посыпают красным перцем, добавляют говядину, кубиками… майоран, соль, заливают водой и тушат, тушат, тушат, помешивают… Когда жидкое почти совсем выкипит, добавляют немного вина. Лучше всего токайского. Это хорошее вино такое, его у нас раньше делали, ну и сейчас вроде бы собираются, когда погода более-менее установится… Мясо потушится, можно класть картошку кубиками, красный перец — стручки чистят, чтобы семян не было, режут полосками — и помидоры. Заливают водой заново и варят минут двадцать. Кладут мучные клецки и подают на стол. — Венгр вздохнул и добавил: — Гуляш больше никто делать не умеет! Одни венгры… Только продукты все достать трудно, редко получалось готовить.
— А что такое клецки? — спросил Джек, сглотнув слюну, — по рассказу Ласло, штука была вкусная; Джек любил острое, а в его родной, отечественной, кухне острого было мало и раньше, а уж сейчас и вовсе…
— Такие мучные штучки… вроде шариков, вареные… — помогая себе руками, показал Ласло.
— Эй, — подал голос Эрик, убравший письма. — Что до еды, то…
— Не рассказывай о сосисках с кислой капустой, — попросила Елена.
— Да ну их, это баварцы выдумали разную фигню! А я из Вестфалии! Какой у нас айсба-аан…[43] — Он протянул последнее слово и даже зажмурился. — Так вот, берут…
— Лучшая вещь — это все равно лэмб,[44] — не выдержал Джек. — Лэмб с картошечкой фри…
— Если хотите жрать, так и скажите, — вновь вмешалась Елена.
Юноши посмотрели друг на друга и рассмеялись.[45]
— Вупперталь и сейчас город немаленький, — сказал Эрих мечтательно. — Семь тысяч человек! А было, говорят, семьсот тысяч… Знаете, какие у нас парки?! И вот хотите верьте, хотите нет, а они уже зеленеют! — гордо выпалил немец — совсем не похоже на себя. — Мы как-то старую библиотеку разбирали, такое там прочитали… Перед той войной было у нас до темной тьмы каких-то чужаков, вроде этих вот махди. Отбивали у честных немцев работу, девчонок… Отец даже рассказывал… Правда, потом, когда все началось, наши сразу отбили у них охоту жить; чего ждали, не пойму? Но все равно было уже поздно… — Он печально покачал головой.
— Как вы под русскими-то оказались? — с легкой подковыркой спросил Джек. И выругал себя мысленно.
Но немец не обиделся.
— Ну вот так получилось. Я, если честно, не знаю… Не нашлось у нас никого, кто всех бы вокруг себя собрал… А русские — что русские, чем они плохи? — И не удержался: — Уж точно лучше англосаксов.
— Зато двадцать лет всем вокруг жить не давать — на это у вас вожди нашлись,[46] — буркнул Ласло.
Эрих даже с какой-то гордостью шевельнул углом рта и сообщил:
— У Эльзы отец был пиратом, кстати… Совсем мальчишкой еще… — Потянулся и заявил: — Поеду в отпуск — сразу женюсь на Эльзе… Джек, Густав, вы не видели мою девчонку? — Он полез в карман и достал аккуратно заделанное в полиэтилен фото. Цветное. — Вот она, Эльза, — в голосе Эриха прозвучала настоящая нежность, лицо стало откровенно сентиментальным.
Джек пододвинулся ближе. С цветного снимка на мир ясным и спокойным взглядом смотрела хорошенькая голубоглазая блондинка, рослая, крепкая, с чуточку вздернутым носиком и доброй, немного растерянной улыбкой.
— Она сниматься боится, — сообщил Эрих, тоже любуясь снимком, как будто впервые.
— Краси-ивая, — сказал Густав.
Джек тоже кивнул. У него с девчонками всегда были сложные отношения. Постоянная была одна — познакомились в летнем рабочем лагере, когда им только-только по двенадцать исполнилось, целых три года они встречались, а потом появился выпускник их школы, а ныне — Его Императорского Величества джолли[47] с наградами за несколько «дел» за морями-океанами и… Прошел уже почти год, а Джек никем так и не заинтересовался.
— Вот такая она, моя Эльза, — гордо сказал Эрих, убирая фото. — Мы учились вместе, и я как-то не замечал, какая она — долго не замечал… — Немец быстро, но без стеснения поцеловал фото и убрал его. Потом слегка вызывающе посмотрел по сторонам.
— Он каждый раз боится, что будут смеяться, — шепнул Ласло Джеку. — Если тебе понравилась его Эльза, считай, что ты его друг.
Андрей, все это время ворошивший палочкой угли с краю костерка, вскинул голову.
— Эрих, а ты когда-нибудь был в музеях?
— Мм? Был, конечно. Мы даже в школе начали делать музей… только это теперь уже без меня…
— Лежат под стеклом снимки. Иногда — вот такие же девчонки. «Фотография такой-то, жены такого-то, убитого там-то…»
Эрих засмеялся и что-то сказал по-немецки. Потом добавил:
— Я не думаю об этом. Зачем? Если я буду жив, то фотка, может быть, окажется в музее с надписью: «Фотография фрау Эльзы Зильбер, жены мэра нашего города герра Эриха Зильбера, героя боев там-то и там-то».
Вокруг костра засмеялись — весело, открыто, искренне и так громко, что Иоганн проснулся и посмотрел на часы, после чего без единого слова опять уснул.
— Все может быть, — согласился Андрей. — Все может быть, все может статься — в трусах резинка оборваться… Кто знает, какими мы станем в будущем.
— Я знаю, — суховато сказал Дик. — Ты знаешь. Все знают, только боятся себе в этом признаться по старой и не нашей памяти… Ты вот что, Эндрю… спой-ка нам.
— И погромче, — добавил Ласло. — Пусть ублюдки слышат, что мы здесь. И их не ждем.
Андрей как ни в чем не бывало кивнул:
— Жаль, что гитара в лагере осталась!.. Ладно. Слушайте… — Он задумался, покусал костяшку пальца. Все притихли, подались ближе, а Андрей наконец рванул — резко, весело:
Неизбежен топоров
стук,
Если валят мужики
лес,
Неизбежно упадешь
вдруг,
Если телом на мечи
лез,
Но пока еще стоит
ствол,
Но пока не тяжек груз
плеч,
Ты идешь, как и раньше
шел,
Чтобы землю свою сберечь!
И тряхнул головой, улыбнулся — в свете костра блеснули зубы…
…Некоторое время все молчали, потом разом задвигались; Иоганн вдруг сказал:
— Здорово ты поешь, Эндрю. Спал — и то проснулся.
— Ну и нечего, — буркнул Андрей с легким смущением и принялся вновь ворошить угольки.
Джек оглянулся в темноту. И передернул плечами. Может быть, красные уже скрываются там, за кустами, у корней деревьев, в ночи? И готовятся стрелять… Где остальной взвод? А если не успеют? Что тогда?.. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он весело спросил:
— Товарищ сержант, а расскажите, как воевали со столбами?
— О-о-о… — Андрей откинулся на спину и, закрыв лицо шлемом, притворился убитым наповал. Иоганн посмотрел исподлобья на своих бойцов, делавших вид, что их тут нет.
— Уже растрепали, — обвиняюще произнес швейцарец. — Ну вы ублюдки, друзья мои.
— Да что ты ломаешься, как крекер? — глядя в сторону, сказала Елена. — Рассказывай.
— Ага. Народ хочет знать своих героев, — добавил из-под шлема Андрей.
— Он и растрепал, — с патетическим негодованием сказал Дик. — Это же упырь натуральный, у него ничего святого… я сам видел, как он на стене в Файране рисовал каббалистические знаки…
— Звезды, дурак! — фыркнул Андрей.
— Ладно вам! — Иоганн наконец засмеялся. — Слушай, Джек… Это год назад было, я как раз отхватил ланса. Бои были тяжелейшие, как раз начались… Нас отвели в тыл, там мне вручили приказ о присвоении. Я в штабе обмыл, а пили почти чистый спирт, только запивали водой… Короче, пошел я на своих в лагерь. Иду. Темно, конечно. Пьяный. В дым. И начинают мне попадаться на дороге какие-то парни. Стукнулся я лбом с одним — искры из глаз! Извинился, а он — ни слова. Четыре шага сделал — второй. Еще четыре — третий, да что ж такое! И хоть бы одна сволочь в ответ «извини» буркнула! Я, конечно, не машина, но меня тоже завести можно. А заглушить гораздо труднее. Треснулся я лбом в четвертого, но извиняться уже не стал — шагнул назад и влепил ему сплеча… Он и лег плашмя. Не пикнул. Пошел я дальше, вошел во вкус… Человек с дюжину покидал, все кулаки разбил, крепкий на ноги народ оказался, а мне тогда всего восемнадцать было…
— Сейчас на целый год больше, — вполголоса сказала Елена. — Старость подступает…
— Да ла-адно-о… — Иоганн покосился на нее. — Пришел я в блиндаж, рухнул на нижнюю койку. Ну, все, отрубился! Уже днем будит меня Мажняк — он тогда взводом командовал. И сразу наехал, как танк на ячейку: «Ты что, за ночь успел от нашивок устать?!» — «Да вы чего, товарищ лейтенант, — говорю, — ни в коем случае!» — «Тогда какого черта ты в дурь прешь?!» Я думал, он про выпивку. Начинаю виниться, даже в краже спирта повиниться успел… а его аж затрясло: «Да плевать мне на то, где, с кем и сколько ты выпил! Ты зачем двенадцать столбов полевого ограждения во второй линии повалил?! Делать нечего?! Саперы их только вкопали!» Я пошел… посмотрел… И правда — никаких парней, крепких на ногах. Лежит дюжина столбов. Каждый… — Иоганн соединил в кольцо большие и указательные пальцы. — Все вывернуты. А закопаны были на полметра, не меньше.
