Сергей Снегов - Люди как боги (сборник)
– Вас это оскорбляет, Павел? Так любимые вами предки считали Землю центром Вселенной, а человека – венцом творения. Вы тоже придерживаетесь такого представления о мире?
– Осмелюсь заметить, адмирал: вы считаете меня большим глупцом, чем я есть. Но не могу не признаться: мне как-то обидно, что сама жизнь порождена тем, что время в районах жизнетворения выродилось в однолинейность, что в некотором смысле она представляет собой деградацию материи. Если не человека, то жизнь как таковую я всегда считал венцом развития. Такое разочарование…
– Церковные деятели, разочарованные тем, что Земля – не центр Вселенной, сожгли Джордано Бруно, проповедовавшего эти неприятные истины. Как вы собираетесь со мной расправиться, Павел?
– Вы завершаете спор такими многотонными аргументами, что их тяжесть придавливает, великолепный Эли. Нет, я не буду сжигать вас на костре.
Ромеро приветственно приподнял трость и удалился, обиженный. А я все больше укреплялся в мысли, что закон всемирного тяготения равнозначен предсказанию гибели Вселенной. Мы рассматривали его как гаранта звездной гармонии лишь потому, что узнали его в дальних районах Галактики, в «вырожденных» районах, как обругал нашу звездную родину Ромеро. Здесь, в кипящем аду ядра, он был зловещим стимулом к всеобщему взрыву. Что может сделать тяготение, мы видели на примерах коллапсаров, которые превращались из мощных светил в «черные дырки». Я не просто критиковал закон всемирного тяготения – я опасался его, начинал его ненавидеть!
Смешно ненавидеть слепые законы природы. Но тяготение в моих глазах становилось ликом смерти любой материи, не одной высокоорганизованной жизни. И лишь то, что противоречило этому страшному закону, гарантировало существование мира – электрические и магнитные несовместимости в атомном мире, большие расстояния между звездами в космосе, а здесь, в ядре, и открытая нами несовместимость одновременности. Тяготение – вырождение материи, ее проклятие, твердил я себе. Всеобщая борьба против тяготения – вот единственное, что сохраняет Вселенную!
Голос и Эллон без спора поддержали меня. Не так уж много было случаев, когда самолюбивый демиург и широкомыслящий Мозг сходились в едином понимании. Особенно важна была поддержка Эллона – на него легла разработка способа выскальзывания из ядра, которое нас по-прежнему затягивало.
– Адмирал, я не знаю, почему моя улитка срабатывает в одну сторону, – объявил он однажды. – По расчету, звездолеты должно вынести наружу, а их поворачивает обратно.
Я сидел в лаборатории. В стороне, повернувшись спиной, молча работала Ирина. Она не забыла, что я видел ее слезы и отчаяние. Эллону она простила непонимание ее чувств, а мне не хотела прощать, что я невольно стал их свидетелем. Она отворачивалась, когда я появлялся в лаборатории, на мои вопросы отвечала холодно. Я говорил с Эллоном о важнейших вещах, все наше существование зависело от того, найдем ли мы правильное решение, а меня жгло желание подойти к ней, грубо рвануть за плечо, грубо крикнуть: «Дура, я-то при чем?»
– Итак, выхода ты не видишь, Эллон?
– Здесь странное пространство, адмирал. Я его не понимаю. – Он помолчал, преодолевая неприязнь, и добавил: – Посоветуйся с Мозгом, он когда-то разбирался в свойствах пространства.
Я оценил усилие, какое понадобилось Эллону для такого признания. Я пришел к Голосу и сказал:
– Ты согласился, что отсюда надо бежать. Сделать это при помощи генераторов метрики не получается. Может, вырваться на сверхсветовых скоростях, аннигилируя пространство? Твое мнение?
– Отрицательное! – прозвучал ответ. – Неевклидовы искривления, которыми я закрывал путь звездолетам в Персее, в сотни раз слабее здешних. И еще одно, Эли: там пространство пассивно, оно легко укладывалось в заданную метрику. Здесь его рвут бури, в нем возникают вихри метрики, и избави нас судьба угодить в такой вихрь!
– А наш испытанный метод аннигиляции планет?
– Когда его применили, погибли две трети эскадры.
– Там были рамиры. Им почему-то не захотелось, чтобы мы нарушали равновесие в Гибнущих мирах. А здесь рамиров не обнаружено. Сомневаюсь, чтобы разумная цивилизация могла существовать в этом звездном аду.
– Можно попробовать и планетку, Эли.
Но планет в ядре не было. Среди миллионов промчавшихся на экранах звезд не попалось ни одной домовитой. Здесь даже не было правильных созвездий, простых двойных и тройных светил: звезды мчались дикими шатунами. Это не значило, что отсутствовали сгущения. Сгущений попадалось много. Но после того, как мы еле выбрались, потеряв Труба, из одного такого местечка, нам не хотелось соваться еще в одну дьявольскую печь, где плавилось время. Но только в таких скоплениях можно было надеяться подобрать планетку.
Одно сгущение звезд мчалось неподалеку – гигантский, почти сферический звездоворот. В нем дико кружились светила, рассеивая пыль, как грибные споры, и истекая водородом. Голос предупредил, что внутри звездного вихря бушует то, что можно было назвать «метриковоротом», – чудовищные завихрения пространства.
По расчету МУМ, звездный вихрь был неустойчив. Примерно через тысячу лет после возникновения он должен был распылить себя в исполинском взрыве. И в то же время не было сомнения, что звездоворот существует уже миллионы лет. Здесь снова был тот же парадокс, и даже Ромеро стал склоняться к мысли, что одновременность существования звездоворота наблюдается лишь извне, а внутри его одновременности нет. В частном времени каждого светила, может быть, не существует и самого звездного роя.
Осима сказал Олегу:
– Адмирал, не отвернуть ли нам назад? Я бы не хотел, чтобы одна моя нога очутилась в прошлом, другая в будущем, а сердце билось лишь тысячу лет назад или тысячу лет впоследствии, – не знаю, что хуже! Я не вмещу в себе такой бездны времен.
Олег приказал отходить от опасного скопления. На «Козерог» на очередное совещание капитанов прибыл Камагин. Олег доложил, что простых выходов наружу не существует.
– А непростых? – спросил Камагин.
Непростых выходов тоже не существовало. В ядре планет не нашли, а аннигиляция звезд нам не по зубам.
– Значит, погибать? – снова спросил Камагин. Вопрос был неуместен. Олег для того и собрал капитанов, чтобы искать избавления от катастрофы.
– Я хочу сегодня исправить ошибку, которую совершил больше двадцати лет назад, – сказал Камагин. – Тогда адмирал Эли приказал уничтожить два звездолета, чтобы третий вырвался на свободу. Я протестовал. Теперь предлагаю такую же операцию. Для уничтожения можно взять мой «Змееносец».
– Та попытка закончилась неудачей, – напомнила Ольга.
Камагин возразил, что в Персее мы воевали, враги противодействовали нам во всем. Здесь врагов нет. Мы попали сюда как разведчики, и вывод наш непреложен: живым существам в ядро соваться не следует, как не следует купаться в кипящей смоле.
– Я согласен с Эли, что жизнь и разум в Галактике – явления периферийные. И делаю вывод: разумного противодействия не будет, а со слепой стихией мы справимся.
– Твое мнение, Эли? – спросил Олег.
Я не мог поддержать Камагина, не мог опровергнуть его. Мне стыдно, но я должен признаться: мной овладела нерешительность.
– У меня нет определенного мнения, – сказал я.
Уже после совещания, на котором приняли проект Камагина, я поделился сомнениями с Эллоном. Эллон считал, что прорыв не удастся: звездолет слишком мал для создания свободного туннеля наружу. И неизвестно, будет ли туннель свободен, – с таким пространством, как здесь, аннигиляцией вещества не совладать.
– Не торопись, Эли. Скоро я пущу коллапсан на полную мощность – и тогда мы выскользнем наружу в новой гравитационно-временной улитке. Атомное время я меняю уже свободно. Посмотри сам.
На лабораторном экране, подключенном к коллапсану, я увидел, как нейтрон налетал на протон, ергон пронизывал ергон, ротоны сшибали все остальные частицы. По законам физики столкновения должны были порождать аннигиляции или трансформации. Ничего похожего не происходило. Столкновения совершались в нашем суммарном времени, а не в частном времени частиц. В их времени не было реального столкновения, не могло быть взрывов и аннигиляции.
– Отличный механизм, не правда ли? Убедился, Эли, что мне удалось воссоздать те чудовищные реакции, которые кипят в звездном котле ядра?
– У тебя атомы, Эллон, а здесь – звезды! Мы не атомы, мы, к сожалению, не атомы – даже по сравнению со звездами!
– От атомов я вскоре перейду к макротелам. Говорю тебе, адмирал: не торопись! Нас ведь никто не собирается немедленно уничтожать.
Обещание связать гравитационную улитку с коллапсаном я слышал от Эллона и раньше. И хотя ему удалось овладеть атомным временем, от атомов до тел макромира, что бы он ни твердил, была огромная дистанция. Я посоветовался с Голосом. Голос считал проект Камагина единственной возможностью выскользнуть наружу. Надо лишь подобрать участок пассивного пространства. Подыскивать участок будет он. Он ощущает пространство. Пространство – это он сам, такое у него чувство. У него мутится в мыслях, когда оно свирепо закручено, он мыслит стремительно, яркими всплесками решений, когда оно меняет свою структуру. И как ему хорошо, когда напряжение ослабевает!
