Игорь Поль - Личный номер 777
Его свет погас и возник вновь без предупреждения. Сознание рассыпалось в пыль подобно запущенной в стену пивной бутылке. Трещины в стекле преобразовались в бездонные пустоты. Кто-то безжалостно сжег его память и для пущей надежности растер пепел ногой, хотя он не помнил, кто, где и когда. В общем, на мозги надежды не было. О себе он знал только, что когда-то был солдатом и что это ускользающее знание — единственное, что связывало его с реальностью: странно вывернутой наизнанку, запахом и какими-то неуловимыми оттенками напоминавшей казарму в базовом лагере. И где приходится орать, чтобы тебя услышали сквозь грохот гаубичных батарей. Да, вот он, этот знакомый барабанный гул. И резкий голос, что пытается перекричать его.
— Подъем, подъем, детки! Хватит разлеживаться! — эхом отдавалось от стен узкого и длинного, как нора, помещения.
Голый жилистый паренек напрягся, резко сел и открыл глаза. Воняло здесь, как в преисподней. Запахи смешивались в забористый коктейль: крепкий пот, холодное железо, пары спирта и какой-то невообразимой неопознанной химии. Короба вентиляции порождали тягучий гул, от которого закладывало уши. Зубы выстукивали дробь. Трясущиеся мертвецы осторожно выползали из гробов с откинутыми стеклянными крышками. Клочья пара таяли в холодном воздухе.
— Не стоять, не стоять! Следуем по синей стрелке. Все в душ. Горячий душ, парни!
Медленно, будто на пробу, он опустил босые ноги на решетчатый пол. Металл оказался неожиданно теплым. Зачем-то он ощупал голову. Обнаружил, что лыс, как колено. Парень позади него медленно опустился на колени, оперся рукой о стену. Через мгновение его вывернуло наизнанку.
— Боже, ну и вонь! Шевелись, шевелись! Обрывочный образ: горячие камни, жажда, ночь, похожая на сумерки, красная луна на сером, будто присыпанном пылью небе; какие-то вялые тени, разморенные удушливой жарой, короткие ослепительные вспышки и хаотичное мельтешение зеленых огоньков, уносящихся в темноту. Образ мелькнул и сразу угас, не дав ни малейшей наводки ни на то, что случилось, ни на то, где и когда это было.
Он встал и медленно двинулся туда, куда указывали светящиеся стрелки на стене. Низкий потолок давил на плечи. Капли ледяного пота скатывались по телу, щекотали бока, отчего становилось еще холоднее.
Среди того очень немногого, в чем он был абсолютно уверен, было твердое знание, что он был мертв и что его смерть случилась где-то далеко отсюда. Все воспоминания об этом неприятном моменте представляли собой мешанину бессвязных, повторяющихся чувств: жуткий, безысходный страх, жалость к себе и ледяная решимость, из тех, что ощущаешь, когда загнан в угол. Остальное — набор бесполезных деталей и смутных образов. И еще он никак не мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, но при попытке сосредоточиться бесследно исчезало. Надписи на переборках были знакомы, значит, он умел читать. Голос выкрикивал понятные слова, значит, он понимал местный язык. Он умел ходить, дышать, смотреть и слушать. Напрягшись, мог вспомнить организацию медицинского обслуживания и связи, особенности тактики малых подразделений в труднодоступной местности, правила выбора укрытий, теорию обороны от превосходящих сил противника и значение фактора внезапности в городском бою. Остальное представляло собой цветные стекляшки разбитой мозаики, обрывки чувств и мыслей, причем как своих, так и неизвестно чьих.
— А ну живей, космические волки! Шевели ногами! Все в душ!
Резкий голос принадлежал краснощекому пучеглазому человеку со шрамом на лице — единственному среди присутствующих, на ком была одежда. Покрой ее явно относился к военному типу. На петлицах тускло поблескивали знаки различия.
— Чего уставился, дружок? Валяй за стрелкой. Знаки различия… Отчего-то ему показалось, что этот парень с петлицами старшего сержанта должен относиться к нему с большим уважением. Он не помнил, почему, но очень надеялся, что эти провалы в сознании — явление временное. Может быть, когда память к нему вернется, ему будет гораздо хуже, чем сейчас, но это хотя бы даст ему возможность сориентироваться. Несмотря на холод и мрачное окружение, он был настроен оптимистично. Он все вспомнит. Может, чуть позже. Но обязательно вспомнит.
Губы парня шевельнулись, словно пробуя слова на вкус. Он хрипло и неуверенно изрек:
— А повежливее нельзя… дружок?..
Человек в оливковом комбинезоне и кепи, засунутом под погон, вытаращил глаза, словно вдруг обнаружил, что с ним заговорил зерноуборочный комбайн.
— Повежливее?.. Дружок?..
Затем он сверился с маленьким электронным планшетом и дурашливо прогнусавил:
— Прощения просим, ва-систво! Пожалте в душик. Уж не побрезгуйте. И не извольте гневаться, ежели мыльце в глазки попадет. — И внезапно рявкнул, да так, что шея у него побагровела от натуги: — Шевелись, свогач, твою дивизию мать, пока я тебя шокером не пошевелил! Бегом в душ, рядовой! Еще раз раскроешь хлебало — пожалеешь! Слышали? Всех касается! Ноги в руки, обмылки! Шире шаг!
Он отшатнулся от брызг слюны и продолжил путь. Рядовой. Значит, теперь он рядовой. Что-то подсказывало ему — какое-то смутное, интуитивное воспоминание, — что и в прежней своей жизни он уже побывал в подобном окружении, так что можно было с уверенностью предположить, что его теперешнее состояние — просто новое воплощение привычного образа.
«Слишком стар для рок-н-ролла, — мелькнуло в голове, — и слишком молод, чтобы умереть…»
Он усмехнулся. Ладно, ближе к реальности. А текущая конкретная реальность выражалась в следующем: он неожиданно очутился в армии, в месте, отдаленно напоминающем санпропускник. Он понятия не имел, как здесь очутился, но ему сразу же стало ясно, что прочие гости тоже попали сюда неведомым образом и, как и он сам, все они пребывают в растерянности. В глазах голых парней, толкущихся в очереди в душ, он различал характерную, отупелую безучастность.
Человек в комбинезоне с закатанными рукавами по-свойски подмигнул ему и протянул бумажный стаканчик. На груди у него красовалась эмблема — красный крест под человеческой фигуркой с разведенными в стороны руками.
— Восстановитель, — произнес медик. — Пей, не бойся. Мертвого поднимет. До дна, дружище. Потом душ.
Он послушно проглотил теплую, приторно-сладкую жидкость и переступил через высокий порог. Душ оказался еще одной длинной комнатой, наполненной паром. Мокрые лысые головы отражали свет плафонов, и серые тени, как призрачные звери, путались под ногами. Тугие струи хлестали со всех сторон, сдирая озноб и пробуждая мысли. Ледяные иглы в мозгу начали таять. На лицах новобранцев медленно проявлялось выражение изумленного узнавания, словно у новорожденных, впервые увидевших свет.
С лязгом распахнулась железная дверь в противоположном конце комнаты. По ногам потянуло сквозняком.
— Седьмой взвод, выходим! — раздался из динамиков тот же резкий голос.
Он прислушался к своим ощущениям. Что-то было не так. Нет, пожалуй, ничего у него не болит и не кружится, однако предметы в глазах временами теряли четкость. Он крепко зажмурился и поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд. «Бум-м, бум-м…» Сквозь плеск воды и шарканье ног доносились гулкие удары, будто кто-то размеренно лупил кувалдой по железу. Спустя мгновение он догадался, что это бухает его сердце. Возможно, так действует восстановительный коктейль, решил он.
Натужно гудела вентиляция. Никто не задавал вопросов, не проявлял агрессии и не собирался возмущаться. У входа в раздевалку — очередной норы с рядом клетушек-выгородок вдоль переборки — дежурили два солдата в такой же, как у сержанта, форме. Оба были вооружены парализаторами. За ними, наполовину скрытый высокой металлической стойкой, расположился седеющий унтер-офицер.
— Протяни руку!
«Бум-м, бум-м…» Он машинально подчинился. Запахи химии и глухие подземные звуки пробуждали в нем смутное беспокойство. Лицо унтер-офицера расплывалось, будто от слез. Он закрыл глаза и почувствовал, как в руку ему ткнули холодным металлом. Пискнул сканер. «Как бычков сортируют», — подумал он.
— Брук Алексис Адамс, номер MR-777-777, — сказал унтер. — Все показания в норме. Твой шкафчик номер двадцать. Одевайся. В проходе не толкайся. Не болтай. Жди команды на выход. Ясно?
— Ясно, унтер-офицер.
— Ну и номерок… Следующий!..
Брук. Конечно же, его зовут Брук. Как он мог забыть? Теперь, после живительного горячего душа, воспоминания о пережитой смерти казались ночным кошмаром. Какой только дряни не привидится после глубокого гипноза! Теперь он был уверен: эти выкрашенные белым бетонные стены — не порождение наркотического бреда. Да, его память была в отключке, но теперь он снова стал собой, обрел индивидуальность. Еще немного, и он вспомнит остальное. Внутри него нарастало нетерпение. Холодок неизвестности, как на пороге гулкой комнаты с непроницаемым мраком. Предвкушение. Казалось, в груди вибрирует туго натянутая струна.
