Олег Волховский - Люди огня
— Петр Болотов?
— Угу. Телевизор смотрите.
Он был растерян. Беспокойно озирался по сторонам — ожидая то ли помощи, то ли моих воображаемых спутников.
Наконец спросил:
— Мы арестованы?
Я покачал головой.
— Нет.
Он тронул за рукав ближайшего молитвенника.
— Позови отца Иоанна.
— Он служит.
— Может быть, стоит прекратить службу…
Второй «погибший» взглянул на меня, и челюсть у него отвисла.
— Сейчас.
Очевидно, Эммануил не объявил о моем бегстве, и меня все еще считали облеченным властью.
Пение стихло. Сквозь толпу к нам протискивался старик в белой одежде. Наконец я узнал его: тот самый соратник Плантара, который требовал моей смерти в замке Монсальват, а потом летел со мной одним рейсом Рим-Иерусалим. Если они мне сейчас устроят показательную казнь, потом явится Марк, найдет мой труп и доставит Эммануилу. Он воскресит меня. И через два дня, и через три, и через четыре. Я это наблюдал на примере Якоба Заведевски. Возможно, время вообще не играет для него роли. Недаром он так легко отпустил меня, знал: уйти невозможно. Все дороги мои свернулись в спираль и сошлись в одной точке, имя которой Эммануил.
Старик остановился передо мной. Узнал сразу. Нас окружила толпа.
— Что вам нужно?
Спасения, помощи, приюта… Я бы сказал это Терезе, но Тереза умерла. Я не был склонен всерьез воспринимать свои сны и галлюцинации. Отцу Иоанну я этого не скажу.
— У меня дело к вашему королю.
— Его здесь нет.
— В Яффе или в Палестине?
— Неважно.
— Передайте, что я ищу с ним встречи.
— Передадим, а теперь уходите.
— Да, конечно. Кстати, с кем имею честь?
— Это Иоанн Богослов! — с придыханием объявил молодой человек, который первым заметил меня.
Отец Иоанн посмотрел на него косо. Похоже, он не хотел такого громкого представления.
— Да, конечно, — усмехнулся я. — Иноверца не следует принимать в своем доме и даже приветствовать. Ибо приветствующий его принимает участие в злых делах его. Второе послание, кажется?
— Уходите! — повторил старик.
— Да, да, понимаю. Не стоит портить паству.
Я направился к лестнице. У ступеней обернулся.
— Вы бы тоже уходили. Меня ищут. Здесь все обшарят ради меня. Попадете под горячую руку.
Старик молчал. Спросил бы хоть: «Почему ищут?» Чего он ждал? Что я брошусь ему в ноги и буду просить о милости? Не буду! Даже Эммануила не просил.
Я вернулся к своему костру и сел по-татарски на бетонный пол. Выхода не было. Даже если я смогу встретиться с Плантаром, это вряд ли что-нибудь изменит. Я всё равно не знаю, где Копье. Так, догадка. Марк весьма подробно описал путь в Эммануилову Святая Святых, место тайных жертвоприношений. Точнее, Антисвятая Антисвятых. Там была зеленая чаша. Мне казалось, что там же должно быть и Копье. Две реликвии, которые ее освящают.
Мой второй разговор с Плантаром не то чтобы получился, но был все же лучше первого. Но тогда я обладал властью и, следовательно, мог пригодиться. А теперь — кому я нужен? Кому я нужен, кроме Антихриста?
Я Эммануилов, я его. И бороться с этим так же нелепо, как со сменой времен года. Данность, непреложный факт. Может быть, в начале я и мог бы уйти. Теперь — нет. Уйти невозможно! Марк попробовал…
Вариант Марка. Попилиться, что ли, перочинным ножом? Нет смысла. Антихристу все равно, живым он найдет меня или мертвым. Марк не желает мне зла, потому что больше не считает злом то, что с ним случилось. Надо просто сесть и дождаться Марка.
Церковный хорал больше не звучал. Я рассеянно посмотрел в ту сторону. И отсветов на потолке больше не было. Вняли доброму совету — убрались. Куда, интересно?
Костер догорел, только угли переливались и вспыхивали. Светало. Рассвет, как догорающие угли. Или разверстая пасть Зверя. Того самого, Зверя из Бездны. Кровавая пасть.
У костра сидела Тереза и держала руки над огнем. Угли потухли.
Я даже не удивился ее появлению.
— Пойдем! — сказала она.
— Оставь меня! Зачем ты подаешь мне надежду, которой нет и быть не может!
— Не может не быть надежды! Пойдем!
Гул вертолета, визг сирен, свет фар. От догоревшего костра поднималась струйка дыма. Они не могли не заметить.
Она поднялась, протянула мне руку.
— Пойдем же! Проклят тот, кто отчаялся!
Мне слишком хотелось коснуться ее руки. Полно, да можно ли ее коснуться?
Я принял ее ладошку в свою ладонь, словно хотел поцеловать или пригласить на танец. И чуть не задохнулся от боли. Знак! Словно клеймо. Каленое железо. Не то приятное легкое жжение, что от прикосновения воскрешенных Эммануилом, не ощущение покалывания от рукопожатия другого обладателя Солнца Правды. Нет! Дикая, всепоглощающая боль. Я вскрикнул и выпустил ее руку.
— Прости…
Послышались шаги. Гром солдатских ботинок по бетону, эхо по перекрытиям. Голоса. Переговоры полицейских, короткие приказы.
— Пойдем! Все равно пойдем! Вставай же!
Она больше не подала мне руки. Просто стояла надо мной и умоляла: «Вставай!»
Я поднялся на ноги. Невозможно было не подняться.
— Ну! Скорее же!
Она метнулась к лестнице в подвал. Я бросился за ней. Если спасение предлагает призрак — почему бы нет? Жизнь стоит того, чтобы ради спасения заставить служить себе все силы, земные и небесные.
— Ну здравствуй, Петр!
Я обернулся у края лестницы.
Марк стоял в пяти шагах от меня и поднимал пистолет. Холодный взгляд Марка, который уже не Марк. И дуло пистолета.
— В сердце, Петр, так быстрее всего. Лучше героина.
Боль в Знаке. Я упал на колени. Тереза тянула меня за руку. Выстрел. Потом еще. Я не почувствовал боли, только рубашка намокла и прилипла к телу. И боль в Знаке стала затихать, отошла и распалась на отдельные волны. Я где-то читал, что в момент стресса в организме выделяются морфиноподобные вещества.
Я скатился по лестнице и, к своему удивлению, смог встать. Тереза не выпускала мою руку, но боли больше не было. Мы промчались через зал, где проходила месса, темный и опустевший. Оказались в каменном туннеле, освещенном только сиянием, исходившим от лица и волос моей проводницы. Туннель упирался в решетку, похожую на вентиляционную. Я подергал — заперта. Тереза коснулась ее рукой, и решетка упала.
Она протолкнула меня туда. Мы были в каменной кишке со старинной кладкой. Да, дом новый. Но что может быть новым на Святой Земле? Здесь под любым офисом могут оказаться древние катакомбы. Потом были люк и тяжелая дубовая дверь, которую моя спасительница открыла так же легко, как решетку. Все плыло перед глазами, меня подташнивало. За дверью я упал и потерял сознание.
Надо мною был каменный свод пещеры — белый с желтыми разводами, на который ложились красноватые отблески. Наверное, рассвет или закат.
Я попытался приподняться на локте, и меня пронзила боль.
— Отец Иоанн! — надо мной склонилась девушка с черными вьющимися волосами и носом с горбинкой. Наверное, красивая. Но не в моем вкусе.
Иоанн подошел и положил руку на повязку у меня на плече. Там боль утихла, зато Знак словно залило пламенем. Я взвыл.
Он отдернул руку.
— Не стоит. Ему это не поможет, Мария.
Я посмотрел на девушку. Может быть, одна из тех Марий, что знали Христа. Нет. Смертная.
Боль в плечо вернулась. Я закусил губу.
— У нас плохо с лекарствами, — извиняющимся тоном сказала Мария.
Я осторожно приподнял правую руку. Знак был, конечно. А я уж думал, что меня излечило прикосновение Терезы, сожгло на моей руке Эммануилову печать. Как бы не так! Если ни колесо Екатерины, ни содранная кожа апостола Варфоломея, ни стрелы другого Варфоломея не аргумент для Него — как может быть аргументом такая мелочь!
— Есть водка, — добавила девушка.
Да, лекарство, конечно. Правда, по моему глубокому убеждению, исключительно наружное.
— Давайте что есть, — хрипло сказал я.
Боли это практически не сняло, но я заснул. И там в моем сне тоже была боль.
Когда я проснулся, голова раскалывалась. Да, отвык я от вина дешевле десяти солидов за бутылку. При этом по-прежнему ныло раненое плечо.
— Мы тут достали немного для вас, — сказала вчерашняя девушка и сделала мне укол.
Это помогло. Следующее мое пробуждение было менее неприятным. Меня накормили куриным бульоном и консервами не лучшего качества. Но по тому, с каким видом их подала Мария, я понял: от себя отрывают. Возможно, последнее. Есть было совестно, но необходимо для того, чтобы выжить.
Девушка улыбнулась, встала, крикнула кому-то:
— Государь!
И передо мной возник Жан Плантар. В потрепанных джинсах и рубашке, когда-то явно недешевой, но пережившей не одну стирку. Юный д'Артаньян, отправляющийся в Париж из своей Гаскони. По одежде. По чертам лица. Но не по глазам: слишком много мудрости и скорби. Д'Артаньян с глазами Христа. Я вспомнил Эммануила на развалинах Лубянки. Опять ведусь! Да хватит уж! До сих пор Плантар не производил на меня такого впечатления. Наверное, последствия обезболивания.
