Кэролайн Черри - Козел отпущения
— Но все согласятся?
— Все согласны. Я назову тебе мое настоящее имя. Анган. Анган Анассиди. Мне сорок один год. У меня есть сын по имени Агаита, дочь по имени Сайиди, я появился на свет в городке Даогисши, он теперь сгорел. Мою жену зовут Ллаотай Сохайль, она родилась в том городе, где мы живем сейчас. У моей жены я единственный муж. Моему сыну двенадцать, дочери — девять. Сейчас они живут в городе только с моей женой и моими и ее родителями. — Голос эльфа обрел неуловимую музыкальность, когда он произносил имена, и она исчезла не сразу, делая неразборчивыми слова человеческого языка. — Я написал… я сказал им, что все им напишу. Я умею писать на вашем языке.
— Кому сказал?
— Людям, которые спрашивали меня. Я записал все.
Де Франко смотрел на эльфа, на лицо, безупречное и бесстрастное, как у статуи.
— Кажется, я тебя не понимаю. Я запутался. Мы говорим о фронте. Мы говорим о том, что твоя жена и дети могут быть в опасности, так? О том, что моих друзей, может быть, сейчас убивают. О падающих снарядах и подрывающихся людях. Мы можем что-нибудь с этим сделать?
— Я здесь для того, чтобы заключить мир. Я — саитас. Дар тебе. Я — плата.
Де Франко захлопал глазами и покачал головой.
— Плата? Кажется, я этого не понимаю.
Долго было тихо.
— Убей меня, — сказал эльф. — Затем я и пришел. Чтобы стать последним погибшим. Саитасом. Чтобы стереть ошибку.
— Черт, нет. Нет. Мы не расстреляем тебя. Послушай, эльф, мы только хотим положить конец войне. Нам не нужна твоя жизнь. Никто не хочет тебя убивать.
— Де Франко, у нас не осталось больше ресурсов. Мы хотим мира.
— И мы тоже. Послушай, мы просто заключим соглашение — соглашение, понимаешь?
— Я и есть соглашение.
— О господи, соглашение — это клочок бумаги. Мы пообещаем друг другу мир, вы пообещаете не нападать на нас, мы пообещаем не нападать на вас, мы установим границы между нами, и ты отправишься домой к жене и ребятишкам. И я отправлюсь домой, и дело с концом. Никаких больше смертей. Никаких убийств.
— Нет. — Глаза эльфа блеснули за бледной маской. — Нет, Де Франко, не надо бумаги.
— Мы заключаем мир чернилами на бумаге. Мы записываем мир, устанавливаем соглашения, и этого довольно; мы исполняем то, что обещаем исполнить.
— Тогда запиши это на вашем языке.
— Тебе придется подписать договор. Подписать на нем свое имя. И соблюдать условия. Вот и все, понимаешь?
— Два дня. Я подпишу вашу бумагу. Я заключу ваш мир. Он — ничто. Наш мир — во мне. И я здесь, чтобы дать его.
— Черт побери, мы не убиваем людей ради соглашения.
Глаза цвета моря заморгали.
— Неужели одного так трудно, а миллионы — так легко?
— Это не одно и то же.
— Почему?
— Потому что… потому что… послушай, война затем, чтобы убивать, мир — чтобы оставаться в живых.
— Я не понимаю, зачем вы воюете. Все, что вы делаете, для нас бессмыслица. Но я думаю, мы почти понимаем. Мы говорим друг с другом. Мы употребляем одни и те же слова. Де Франко, не надо больше нас убивать.
— Только тебя. Только тебя, так, да? Черт подери, это безумие!
— Чаша пойдет. Или пистолет. Что угодно. Де Франко, разве ты не убивал нас раньше?
— Господи, это совсем другое дело!
— Ты говоришь, для вас довольно бумаги. Эта бумага перечеркнет все ваши ошибки и заключит мир. Но нам бумаги недостаточно. Я никогда не поверю ей. Вам придется заключить и мой мир тоже. Тогда обе стороны будут знать, что это по-настоящему. Но должен быть саитас и от людей тоже. Кто-то должен стать саитасом от имени людей. Кто-то должен пойти к нам.
Де Франко сидел, сцепив руки.
— Ты хочешь сказать, отправиться к вам и отдать свою жизнь.
— Последняя смерть.
— Елки-палки, да вы психи. Долго же ты ждал, эльф.
— Ты не понимаешь.
— Это уж точно, не понимаю. Чертовы кровожадные психи!
Де Франко взмахнул руками — встать, уйти от этого безгранично терпеливого и нечеловеческого лица, лица, на котором каким-то образом появились неуловимые выражения, от этого голоса, который заставлял его забыть, откуда впервые появились слова. А потом он вспомнил о слушателях, слушателях, делающих пометки, о полковнике, которая смотрела на него из-за своего стола. Информация. Победить — не результат. Вопросы — вот результат. Выяснить, на что они способны. Мир перестал быть целью. Они имели дело с безумцами, с душами, которые не знают мира. С эльфами, которые гибли назло неприятелю. Которые кончали с собой шутки ради и ни в грош не ставили чужую жизнь.
Он остался на своем стуле. Сделал еще один вдох. Собрался с мыслями и вспомнил еще одно, о чем стоило узнать.
— Что вы сделали с пленниками, у которых учились языку, а? Расскажи мне.
— Мертвы. Мы поднесли им чашу. По одной, когда они захотели этого.
— Правда?
И снова разведенные руки, изящные пальцы.
— Я здесь за все ошибки. Сколько бы за них не пришлось платить.
— Черт побери, эльф!
— Не называй меня так. — В голосе послышалась слабая мелодия. — Помни мое имя. Помни мое имя. Де Франко…
Он должен подняться. Он должен подняться и скрыться от этого инопланетянина, скрыться от этого взгляда. Он резко отодвинулся от стола и посмотрел обратно — эльф отвернулся. От саитаса Ангана пахло чем-то сухим и пряным, как будто специями. Глаза ни на миг не раскрывались полностью, лимонные щелки. Они следили за ним.
— Поговори со мной, — сказал эльф. — Поговори со мной, Де Франко.
— О чем? О том, чтобы передать вам одного из нас? Не дождетесь. Черта с два. Мы не психи.
— Тогда война не прекратится.
— Вы все сдохнете, все до единого!
— Если таковы ваши намерения, — сказал эльф, — да. Мы не верим, что вы хотите мира. У нас больше не осталось надежды. Поэтому я пришел сюда. А последние из нас начали погибать. Это не тихая смерть. Наши сердца не остановятся. Мы будем сражаться.
— Там, на фронте, ты имеешь в виду.
— Я буду умирать так долго, как вы захотите, здесь. Я не остановлю свое сердце. Саитас не может.
— Черт побери, мы не этого добиваемся! Это не то, чего мы хотим.
— Вы тоже не можете останавливать ваши сердца. Я знаю это. Мы не жестоки. Я все еще надеюсь на тебя. Все еще надеюсь.
— Ничего не получится. Мы не можем этого сделать, понимаешь ты меня? Это против наших законов. Законов, понимаешь?
— Законов.
— Добро и зло. Мораль. Господи, убийство — это зло.
— Значит, вы натворили много зла. Вы тоже сделали ошибку, Де Франко. Ты же солдат, как я. Ты знаешь, чего стоит жизнь.
— Еще как знаю. И я до сих пор жив.
— Мы отклонились. Мы запутались. Ты умрешь за войну, но не за мир. Я не понимаю.
— Я не понимаю. Вы считаете, что мы вот так возьмем какого-нибудь бедолагу и выдадим его вам.
— Тебя, Де Франко. Я прошу тебя заключить мир.
— Дьявол. — Он покачал головой, подошел к двери — к черту полковника, к черту слушателей. Его рука на ручке двери тряслась, и он боялся, что это было заметно. Положить конец войне. — Давай, говори дальше.
Дверь распахнулась. Он ожидал охранников. Ожидал…
За дверью был пустой коридор, чистый кафельный пол. На кафеле темнело что-то круглое, со своеобразной симметрией и безобразием вещи, предназначенной убивать. Граната. Целая.
У него екнуло сердце. Он ощутил косяк, вжавшийся в бок. На коже выступил ледяной пот, кишки начали таять. Он застыл, глядя на гранату, но та не исчезала. Все тело, с головы до ног, охватила дрожь, как будто из гранаты уже выдернули чеку.
— Полковник Финн. — Обернувшись в проеме двери, он орал в незримые объективы камер. — Полковник Финн! Выведите меня отсюда!
Никто не ответил. Ни одна дверь не открылась. Эльф сидел и смотрел на него с выражением, наиболее близким к страданию из всех эмоций, которые он до сих пор выказывал.
— Полковник! Полковник, чтоб вам!
И снова тишина. Эльф поднялся на ноги и стоял, глядя на него словно бы в недоумении, как будто подозревал, что стал свидетелем какого-то человеческого умопомешательства.
— Они оставили нам подарок, — сказал Де Франко. Голос у него дрожал, и он попытался унять дрожь. — Они оставили нам подарочек, мать их так, эльф. И заперли нас здесь.
Эльф смотрел на него, и Де Франко вышел в коридор, нагнулся и, подняв смертоносный черный цилиндр, показал его.
— Это из ваших, эльф.
Тот стоял в проеме. Его опущенные глаза были глазами изваяния земного святого, поднятые же вверх казались пятнами цвета на белой коже. Длинные пальцы без ногтей коснулись косяка, эльф задумчиво рассматривал его и человеческое вероломство.
— Таковы их обычаи?
— Не мои. — Он крепко сжал в руке цилиндр, похожий и непохожий в своей смертоносности на все прочее оружие, с которым ему доводилось иметь дело. — Совсем не мои.
